Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
О смерти Наташи я узнал в такой трагической ситуации, что меркнут все бразильские сериалы, и Достоевский, будь он жив, застеснялся бы своей неадекватности. 4 февраля 2003 года в шесть часов и, может быть, семь или восемь минут утра я стоял уже в тулупе — шапка в одной руке, документы, необходимые мне в суде, в другой — у двери моей тюремной камеры третьего корпуса Саратовского централа и прислушивался («грел уши») к шумам тюремного коридора. Меня в этот день, как и восемь месяцев подряд почти ежедневно, возили в областной суд Саратова. Подходил к концу мой процесс. Несколько дней назад прокурор запросил мне уже целых двадцать пять лет постатейно в сумме, но принимая во внимание мой возраст (шестьдесят лет) и наличие престарелых родителей, просил суд приговорить меня к четырнадцати годам лагерей строгого режима. И вот я прислушивался к лязгу ключей — из камер «третьяка», как мы любовно называли наш корпус, выводили зэков, также отправлявшихся на «суд-допрос», так называлось это путешествие в тюремном словаре. Мои сокамерники мирно похрапывали. Мои горячие уши безошибочно определили, что выводящие уже на нашем этаже. Потому я повернулся к телевизору, чтобы выключить его. Телевизор был пристроен между рядами шконок (кроватей) в два яруса. У телевизора был выключен звук. Я не хотел разбудить сокамерников… Повернувшись, я увидел на экране большой портрет моей жены. Я подошел к телевизору и прибавил звук. Диктор НТВ сообщила, что в ночь со 2-го на 3-е февраля умерла в своей постели Наталья Медведева, певица и писатель, жена Эдуарда Лимонова. Диктор сказала, что в момент смерти в квартире никого не было, что ее нашли спустя двое суток, и что у нее во сне остановилось сердце.
Выводящий крикнул через дверь:
— Савенко на суд-допрос! Готов?
— Готов! — ответил я.
Они там воткнули свои ключи в дверь и со скрежетом стали их поворачивать. Я вышел и встал носом к стене. Мне приказали идти вниз. Я пошел, руки за спиной, тетрадки и бумаги в руках. Там есть в конце коридора до блеска отполированная, отвратительно опасная, почти вертикальная стальная лестница. На ней разрешено даже освобождать одну руку из-за спины, чтобы держаться. Я никогда не высвобождал руку, я шел, привычно балансируя на скользких, отполированных ступнями зэка стальных ступенях. Внизу на тебя из-под лестницы сверкали волчьи глаза зэка. Друзей твоих. В этот день я сошел также достойно.
— Приговор скоро, Эдик? — спросил меня гангстер из города Энгельса по кличке Хитрый.
— Сегодня узнаю, когда, — сказал я.
В «газели» меня, как обычно, посадили в «стакан». Так полагалось с моими статьями. Последним (я не видел, но знал) ввели Цыганка — бандита Алексея Цыганова. Он спросил:
— Бен Ладен здесь? — Я молчал, хотя знал, что это ко мне.
— Эдик, ты тут?
— Тут.
— Сочувствую, прими мои соболезнования. Сказали, что Наташа умерла.
— Да, — сказал я. — Спасибо.
Сам я подумал, откуда он узнал, что Наташа умерла? Он сидит на «спецу» в подвале. Телевизоров там не водится. Вероятнее всего, с ним говорил конвой.
В суде, когда нас подняли в зал, о смерти Наташи мне сообщил адвокат Беляк. Я сказал, что знаю.
— Ты как себя чувствуешь?
— Нормально, — сказал я.
Судья Матросов открыл заседание суда. Затем он попросил меня встать.
— Савенко, вы в силах участвовать в процессе?
— В силах. Все нормально, — сказал я.
Я с раздражением подумал, что ничегошеньки не чувствую. Монстром стал. Притупили во мне всё.
Однако, возвращаясь после заседания в «стакане», в темноте я сочинил и нацарапал наобум ручкой стихотворение, эксцентричное такое, голое и ужасное, о мертвой жене. Я его печатал, но тут будет к месту его процитировать.
4 февраля 2003 года
Где-то НаташечкаПод теплым мелким дождичкомИдет сейчас босаяА выше над облакомГосподь играет ножичкомБлики на лицо ее бросая.«Бу-бу-бу-бу-бу-бу!» «Ба-ба-ба-ба-ба-ба!» —Так поет Наташечка нагая.Выпятила девочка нижнюю губуМертвенькими ручками болтаяИ ножками тоже помогая…Поспешает в направленьи РаяМокрая Наташечка нагая
Страшноватенькие строки из меня тогда вылились. Ведь правда?
А видел я ее в последний раз в другой тюрьме. В Лефортово: 30 октября 2001 года. Не могу отказать себе в противоречивом поступке, точнее даже, в злодеянии — процитирую сам себя из книги «В плену у мертвецов», потому что если начну сейчас вспоминать то последнее лефортовское свидание с ней, то наверняка смягчу свое видение, поскольку она мертвая. Тогда она была живая, после свидания она ушла (вместе с boy-friendoм-наркоманом, он ждал ее за пределами тюрьмы, беседуя с адвокатом Беляком), а я пошел в камеру. Свидание это тоже могло бы быть предметом жгучей зависти и ревности Достоевского, если бы он был жив. Стеклянная и деревянная, как резные фольклорные ложки, клетка для свиданий почему-то находилась на территории выполненного в стиле «китч» тюремного кафе. Кафе ли пристроили к клетке для свиданий, или клетку позднее пристроили зачем-то к кафе, я не знал тогда и сейчас не знаю. Но все это выглядело отчаянно дико, как сауна. В дополнение к дикости два огромных, жирных лесных пейзажа украшали большую стену «кафе Лефортово», как я его мысленно назвал: толстые деревья, болотце между ними, ряска цвета хаки…
Там была дверь, отъездная, как в купе железнодорожного вагона. Я зашел. Сел на лавку. Передо мною была «уютная», домашняя, завитыми рогаликами решетка. Слева на стене — телефон. Через него мы должны были сообщаться с Натальей Медведевой в этой атмосфере сумасшедшего дома-сауны. Теперь цитата:
«Я увидел ее голову на той же высоте, где она и находилась шесть лет тому назад, но голова была другая, ссохлась, словно чучело, сделанное из этой головы. Время полумумифицировало голову моей некогда любимой женщины. Она не находилась в той степени мумификации, как знакомая мне с возраста двадцати четырех лет (я только приехал тогда в Москву) мумия в Египетском зале музея имени Пушкина, но была на полпути к этому состоянию. Вообще-то если бы я был добрый человек, мне следовало бы всплеснуть руками, ничего ей не сказать, разумеется, но возвратившись в камеру написать что-нибудь вроде баллады Франсуа Вийона „Дамы былых времен“. <…> Но так как я государственный преступник, судя по статьям, отъявленно жестокосердная личность, припомнив, сколько эта женщина попортила мне крови, я со злорадством подумал: „Так тебе и надо! Твоя некогда прекрасная физиономия фотомодели похожа на рукоять суковатой палки. Твои глаза: один меньше другого, они как два пупка. Тебя, Наталья Георгиевна, время изуродовало за твои пороки. В сорок три года женщина не должна так ужасно выглядеть. Ты похожа на ветеранку-алкоголичку (перевод с французского: alcoolique envetere). …Когда ты лицезреешь в тюрьме через стекло свою третью жену — самое время думать о Вечности“».
Всё время свидания она ломалась и говорила «гражданские» тупые глупости. В ней видны были тщеславие, кокетство, ни капли простоты или сочувствия. Мне было стыдно за нее перед караулившими меня двумя прапорщиками. Еще цитата:
«Что она могла в нас (во мне и прапорщиках — Э. Л.) понимать в своем сюртуке из кожи, похоже, содранной с брюха крокодила? Вместо того, чтобы закричать: „Ты — святой, я преклоняюсь перед тобой. Ты честнее и мужественнее, чем все, кого я знала!“ — она с упрямым апломбом сообщала мне всякую хуйню-муйню… Когда я шел туда, я планировал ей сказать, что уже не люблю ее, но что я так любил ее, страстную, пьяненькую, в те годы, долго любил. Что я счастлив, что у нас была наша любовь, такая, о которых пишут в трагических книгах: был Париж. Она пела в ночном кабаре на Шампс з'Элизэ, на блистательных Елисейских Полях, среди зрителей сидели Марлон Брандо или торговец оружием Аднан Кашоги или Серж Гинсбур… Я писал мои книги на чердаке, а до этого мы жили в еврейском квартале. Мы дрались и любили друг друга… Бля, она мне даже за всю жизнь спасибо не сказала — необыкновенному человеку, который взял ее за руку и привёз в необыкновенный мир! Вокруг нее больше не было человека, который мог бы вытащить ее в необыкновенный мир… Я признаю, она была страстная, пьяненькая, увлекательная, гибельная. Но без меня ее никто бы не увидел! Пизда засохшая, мне грозит больше двадцатника, почему не скажешь хотя бы сейчас: „Эдька, ты был необыкновенным, чудесным, самым ебнутым влюбленным в мире, ты вообще человек высшего класса, такие только в книгах живут…“»
Нашу последнюю в жизни встречу я выиграл. На самом деле она была душераздирающе трагична, несмотря на дикость интерьера, гротескную внешность героини и ее снижающие реплики («Не вздумай писать опять про мои гениталии», — высокомерно изрекла она). Я выиграл, потому что вся моральная правота, тонны ее, вся Лефортовская тюрьма, все мои страдания лежали на моей чаше весов. На ее — разве что ее сюртук из крокодила. Книга «В плену у мертвецов» вышла в 2002 году, Наташа успела ее прочитать, и сцена свидания ее оглушила. Она, злобно плача, звонила адвокату и угрожала мне местью своего Ьоу-friend(а) — наркомана.
