Евгений Воробьев - Незабудка
— Ну да. Ночевать все равно где-нибудь придется. Подумаешь, тридцать километров в сторону. Час туда, час обратно.
Антон Иванович нахмурился и сделал вид, что очень внимательно вглядывается в ветровое стекло.
— Антон Иванович сердится, — заметил Луговой.
— При чем тут сердится? — рассердился Антон Иванович. — Легко сказать — час туда, час обратно... Вы что, тех дорог не знаете? Вот сядем где-нибудь на Княжьем болоте и будем сидеть, как кулики.
— Надо насчет моста узнать. В райисполкоме, что ли? — предложил Позднышев.
— И прямо к бабушке Василисе, — мечтательно добавил Луговой. — Ставь, бабка, самовар, вари картошку, давай сюда сметану, жарь яичницу, да побольше калибром, принимай старых жильцов — майора Васю, да майора Алешу, да Антона Ивановича, гвардии сержанта...
Антон Иванович уже и сам не прочь был заехать в Замошенцы, но продолжал сосредоточенно смотреть на дорогу: «Ничем вы меня не купите».
— В Замошенцы так в Замошенцы, — сказал он с притворным безразличием. — Конечно, если Лучеса позволит...
Районный центр вытянулся вдоль шоссе. Оно служило главной улицей поселка и разрезало его на две части.
Когда-то на подъезде к поселку находился контрольно-пропускной пункт. Командир дивизии Моложатов приучил себя спать на ходу, и Антон Иванович, с особенным шиком придерживая баранку «виллиса» одной рукой, отвечал за полковника на приветствия регулировщиц.
Луговой вспомнил этих девушек с вечно обветренными лицами, обмороженными руками и вдруг язвительно спросил:
— А справка насчет оспы вам не потребуется?
Каждый раз, когда регулировщица кроме путевки требовала паспорт на машину или шоферские права, Антон Иванович с уничтожающей вежливостью задавал этот вопрос...
Быстро мелькали дома поселка, неуютно стоявшие двумя пыльными шеренгами вдоль шоссе. У здания райисполкома Антон Иванович резко затормозил, вспугнув лошадей у коновязи.
Позднышев вошел в кабинет к председателю райисполкома. Из-за стола поднялся моложавый крупнолицый человек в синей суконной гимнастерке не по сезону, с пустым рукавом, заткнутым за ремень. Над левым карма-пом виднелся значок депутата Верховного Совета Белорусской ССР.
— Кременец. Чем могу служить?
— Позднышев. Простите, что потревожил. Скажите, пожалуйста, проедем мы отсюда в Замошенцы?
— Конечно.
— А мост через Лучесу?
— В порядке. Дорогу к мосту найдете?
— Дорогу я как свои пять пальцев знаю.
Кременец пристально вгляделся в лицо Позднышева.
— Из местных?
— Воевал долго в этих местах.
— Вот оно что... А то могу начертить маршрут в Замошенцы, чтобы кратчайшим путем добраться.
— Спасибо, дорогу я знаю.
Позднышев подошел к стене, на которой висела карта Белоруссии.
— Десятикилометровка, — определил он. — Для летчиков хороша или в школе географию изучать, а ездить с ней — не дай бог.
— Другой картой не обзавелись.
Кременец отвел руку в сторону так, будто указывал Позднышеву на что-то. Жест остался от того времени, когда Кременец еще мог сокрушенно развести руками.
Позднышев обещал заехать на обратном пути и торопливо попрощался.
— Переправа есть, — объявил он, усаживаясь в машину.
— А раз переправа есть, нам сам черт не страшен, — повеселел Антон Иванович.
За краем селения машина свернула на проселок. Луговой ерзал на сиденье и вертел головой во все стороны.
— Видите слева деревню? Аксиньино!
— Правильно! А за ней горелая роща, — подсказал Позднышев.
— Правильно! На западной опушке командный пункт твоего полка находился.
— Точно! — подтвердил Антон Иванович. — Мы туда с комдивом всегда во-о-от по той ложбинке подъезжали...
Было время, когда лес стоял на горизонте темно-зеленой стеной. Сейчас на фоне неба видна была рваная зубчатая кромка. Хвойные шпили одиноко высились в этом лесу, вырубленном снарядами.
Уже остались позади роща «лысая», игрекообразная сосна на холме, служившая ориентиром, обмелевшие, заросшие травой траншеи, сгоревшая сторожка лесника, деревенька Непряхино.
Судьба провела линию фронта как раз через эту деревеньку. Полгода стояло Непряхино между двух огней. Здесь не осталось ничего живого, все было превращено в прах, тлен, головешки, пепел, золу, щепки, клочья, лохмотья, обломки, мусор. Черные скелеты печей и те были расстреляны из пушек прямой наводкой и размолоты в щебень. Когда весной здесь сошел снег и обнажилась земля, то вся она, как битое стекло, поблескивала под лучами солнца. Нельзя было сделать и шага, не наступив на осколок или гильзу.
Антон Иванович сбавил ход. Не настолько плох был проселок, или, как здесь говорят, путинок. Попросту хотелось приглядеться к знакомым местам.
За хутором Мокрый Верх блеснула посеребренная излучина Лучесы, и доски ветхого наплавного моста гулко запрыгали под колесами...
Вторая с краю изба, знакомая изба с крутыми скатами крыши. Стреха, или, как здесь ее называют, запесошница, сильно выдается вперед.
Увидев в дверях Позднышева, бабка Василиса остолбенела, потом вскрикнула: «Вася, майор!» — и собралась было броситься к нему, но в этот момент узнала, несмотря на штатское, Лугового, едва успела воскликнуть: «Майор Алеша!» — как окончательно растерялась при виде подоспевшего Антона Ивановича.
Бабка Василиса принялась носиться по избе, переставляя с места на место без всякого смысла и толку горшки и табуретки, хватаясь то за ухват, то за веник.
Дочка ее Дарья Дмитриевна покраснела так, что избыток румянца залил даже шею. Она совсем не знала, куда девать свои большие руки, и все проверяла, не распустился ли платок.
Луговой подхватил на руки белоголового Стасика.
— Ну, Стасик, узнаешь меня?
— Ну, узнаю, — неуверенно пробормотал Стасик.
— Помнишь, как ты с сахаром знакомился?
— Ну, помню.
В день прихода наших в деревню Луговой протянул Стасику на ладони несколько кусочков рафинада. Стасик сперва с недоумением смотрел на эти белые квадратные камешки, потом боязливо взял и принялся играть ими. Он и не подозревал, что камешки — съедобные, сладкие...
В избе становилось все многолюднее. Легковая машина всполошила деревню. А когда узнали, кто приехал, все, наскоро приодевшись, повалили к Жерносекам.
Штаб полка, которым командовал Позднышев, простоял в Замошенцах несколько месяцев. Дивизию тогда вывели во второй эшелон, и она пополнялась, приводила себя в порядок и готовилась к прорыву немецкой обороны юго-восточнее Витебска.
Прошло три года, но многие, особенно женщины, узнавали Позднышева. Труднее узнавали Лугового в штатском костюме.
На пороге вновь появился Антон Иванович. Он особенно лихо козырнул и отрапортовал:
— Машина на соседнем дворе, под навесом. Сторож выделен. Какие будут распоряжения?
— А как у вас с ужином, ночлегом?
— На старую квартиру определился.
— Даже не сомневайтесь, — тотчас же донесся из сеней удивительно мелодичный женский голос.
— Тогда вы свободны, — улыбнулся Позднышев. — Можете отдыхать.
— Есть отдыхать!
Антон Иванович снова козырнул, ухарски повернулся на каблуках и исчез в сенях. Как всякий сверхсрочник, Антон Иванович хотел показать всем, и прежде всего демобилизованным, что значит настоящий служака.
— Заходите, заходите, что вы там в сенях хоронитесь? — не уставала приглашать бабка Василиса.
Потом гости зашушукались, засуетились, попятились к двери и исчезли. Дарья и бабка Василиса собирали на стол, покрытый льняной скатертью. Уже отпотевали крынки с молоком, принесенные из погреба, уже шипела на загнетке сковородка с глазуньей из двузначного числа яиц, уже ждало на столе блюдо с холодцом. Капуста и соленые огурцы стояли, как им и полагается, по соседству с водкой.
Гости и хозяева расселись за столом, причем Позднышева усадили в красном углу.
В этот момент на пороге появился черноволосый взлохмаченный человек в вылинявшей добела гимнастерке.
— Сова и ночью кур видит, — сказала бабка Василиса.
— Здравия желаем, с похмелья помираем! — очень громко ответил вошедший и уже потом представился: — Михайло Степанович Метельский, председатель замошенской Советской власти.
Он уселся рядом с Позднышевым и с места в карьер попросил:
— Бабы гуторят — рассказчик ты больно хороший.
Может, сделаешь вечером доклад о текущем моменте?
— Согласен.
Дядя Михась разлил водку и провозгласил:
— За освободителей и защитников нашей жизни, за Советскую Армию, за солдат, сержантов, старшин, офицеров, генералов и адмиралов!
Дядя Михась тяготел к торжественным словам.
— Та-ак... В академию? Учиться? Ну что же, это можно, — важно разрешил Позднышеву дядя Михась. — Значит, академиком будешь. Это нам требуется...
