Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
.
Посмотрев на Костюка, он осведомился:
— Покормили мальца? Нет? Передай, пусть сюда принесут, что там поскорее можно…
Комиссар, пробежав глазами бумажку, которую Сашко́ неохотно извлек из-под полы, передал ее Керимову.
Сашко́ устроился на ящике, возле топившейся железной печки, разглядывал землянку.
Свет из маленького оконца проникал сюда плохо, на столе горел светильник, сделанный из гильзы от снаряда. На бревенчатых стенах висели портреты Сталина и Хрущева. В углу, на деревянной подставке, стоял радиоприемник.
В дверях появился Бутенко. Его уже известили о приходе связного, и он, жмурясь, оглаживая густую бороду, вглядывался в полумрак.
— Рубанючок, говорят, пожаловал? — произнес он, шагнув от порога.
— Я тут! — воскликнул Сашко́, вскакивая.
Бутенко ласково потрепал мальчика по щеке. Ему передали бумажку, он быстро прочел ее, и лицо его сразу стало серьезным и сосредоточенным.
— Молодцы! — сказал он, подсаживаясь к столу. — Этого мы давно ждали…
У Сашка́ от тепла слипались веки. Сквозь дремоту до него доносилось, как Бутенко, комиссар и Керимов, обсуждая что-то вполголоса, часто упоминали слова: «разъезд», «тридцать седьмой километр», «цейхгауз».
Потом он так и не мог вспомнить, когда заснул, не слышал, как Бутенко перенес его за холщовую занавеску на свою постель, снял с него мокрую обувь и бережно укрыл шубой.
Когда Сашко́ проснулся, в землянке было много людей; они громко разговаривали, и среди других голосов слышался голос батька. Затем заговорил Бутенко, и все умолкли.
Сашко́ понял далеко не все, о чем говорил Игнат Семенович, ему было лишь ясно, что речь идет о той бумажке, которую прислал Девятко. «Батько спросит, как я добирался, и я ему расскажу про дядька Филимона», — подумал он.
С этой мыслью Сашко́ заснул снова и спал до тех пор, пока его не разбудили.
Перед постелью стояли Бутенко и отец.
— Вставай, сынок, вечерять, — ласково говорил Остап Григорьевич. — Ночь впереди, еще выспишься.
Сашко́ приподнялся, но голова его бессильно валилась на подушку, глаза никак не открывались.
— Ну, пускай спит, — сказал Бутенко негромко.
— Наморился, сердешный, — так же тихо произнес Остап Григорьевич. — Он же голодный…
Сашко́ внезапно почувствовал, что ему действительно страшно хочется есть, а в землянке стоял такой аппетитный запах жареного, что дольше терпеть было невозможно.
— Я не наморился, — сказал он сонно.
Спустя несколько минут Сашко́ сидел за столом, рядом с Игнатом Семеновичем, батьком и комиссаром. Ели печеную картошку с солью, потом кашу, сдобренную жареным салом.
Разговаривали тихо, почти шепотом, потому что у радиоприемника молодой партизан и девушка записывали сообщение Совинформбюро, медленно, слово за слово, передаваемое из Москвы.
Девушка с длинной черной косой время от времени поглядывала на Сашка́, и тогда в ее больших темных глазах мелькала веселая усмешка.
Сашко́ держался степенно, подражая батьку, глядевшему на него горделиво и любовно.
Его расспрашивали о селе, о том, как он добирался к лагерю.
Сашко́ рассказал о встрече с лесником, о солдатах и полицаях, которых он видел невдалеке от хаты объездчика.
Бутенко переглянулся с комиссаром.
— То же самое, — сказал он. — Дополнительно разведка представит данные к утру…
После ужина Остап Григорьевич увел сына в свою землянку. Все уже спали, и Остап Григорьевич тихонько уложил его рядом с собой.
Утром Сашку предстояло возвращаться домой, но батько пришел из штабной землянки с озабоченным видом и сказал:
— Придется переждать, сынок… Погуляешь денек, а там прояснится… Мать вот только наша тревожиться будет…
— Не будет, — беспечно заявил Сашко́. Остаться еще на целые сутки в лагере! Это сулило мальчику столько радости, что не мог он сейчас думать о доме.
А в отряде шли спешные приготовления к серьезной боевой операции. Партизаны проверяли оружие, получали второй боекомплект патронов, гранат, готовили коней и повозки.
Сашко́ решил проведать Костюка и побрел к его землянке, но Алексей куда-то сильно торопился и, на ходу похлопав мальчонку по плечу, весело сказал:
— Не робей!.. Кино сегодня будем немцам показывать…
Сашко́ вертелся повсюду, и оттого, что все партизаны были в приподнято-радостном настроении, и ему стало весело и хорошо.
Днем девушка с черной косой разыскала его возле лошадей, которых перековывали лагерные кузнецы. Она была в стеганке, сапогах, мужских шароварах с напуском и шапке-ушанке.
— Ну-ка, партизанчик, — сказала она, — пойдем перекусим. Батьке твоему некогда… Без тебя тут управятся…
Они ели борщ из одного котелка, и Сашко́ узнал, что зовут ее Маринка и что у нее где-то есть десятилетний братишка. Маринка ему понравилась, и он собирался рассказать ей про своих старших братьев, про автомат, который они с Колькой спрятали за клуней, но девушка тоже куда-то торопилась, и слушать у нее не было времени.
Керимов обходил землянки, проверяя, как партизаны готовятся к предстоящей операции.
Сашко́ втайне мечтал о том, что и ему удастся пойти с партизанами, и он перед вечером разыскал отца.
— Тато, — шепотом сказал он, — а меня не возьмут, если Бутенко попросить?
— Не выдумывай, — строго сказал отец.
Сашко́, разобиженный и огорченный, молча побрел в землянку Остапа Григорьевича, прилег на его постель. Он неспокойно ворочался, перебирая в памяти впечатления, которыми так богат был минувший день, и придумывая, как бы задобрить батька, да так и заснул.
Разбудили его громкие голоса партизан, быстро одевавшихся и выходивших из землянки.
Остап Григорьевич с винтовкой через плечо, с полной сумкой гранат на боку прикуривал около каганца трубку. Заметив, что Сашко́ не спит, он подошел, наклонился и, словно большому, протянул ему руку.
— Бывай здоров, сыночек, — сказал он. — Ты еще поспи, поспи…
Сашко́ поспешно натянул на ноги сапоги, схватил пальтишко, шапку.
— Возьмите меня, тато, — попросил он. — Я вам буду сумку с гранатами нести.
— Эт, какой ты! — сказал Остап Григорьевич, любуясь решительным видом сынишки. — Отстанешь по такой грязюке, что мы с тобой делать будем?
— Не отстану. Возьмите.
Остап Григорьевич ласково провел рукой по голове Сашка́ и уже другим, озабоченным тоном сказал, задержавшись у выхода:
— Может, вернемся не рано, так Маринка тебя накормит.
…Из отряда к тридцать седьмому километру и в сторону Богодаровки отправлялись две большие группы.
После ухода отрядов Сашко́ побыл возле землянки, потом ему стало скучно, и он пошел разыскивать Маринку.
Девушка только что вернулась из штаба и, сидя у стола, переписывала очередную сводку.
— Ну как, — спросил Сашко́, — что там по радио Москва передает?
— Двадцать семь самолетов сбили наши соколы, — ответила девушка, не отрываясь от работы. — Ложись, поспи…
Она писала и все время к чему-то прислушивалась: от волнения у нее горели щеки.
Через час Маринка надела стеганку, шапку.
— Ну, пойдем, партизанчик, — сказала она и неожиданно сердито спросила: — А ты чего не спишь?
Но когда — вышли на воздух, девушка совсем другим тоном, задумчиво и мягко, проговорила:
— Ночь-то какая хорошая!..
Где-то невдалеке слышались шаги часовых, охранявших лагерь, светились в темноте малиновые точечки цыгарок. С деревьев капало, пахло прелой листвой, хвоей…
И вдруг далеко за чащей деревьев что-то ярко вспыхнуло, багрово-красный свет словно повис на ветвях, зловеще окрасив невидимые до этого высокие облака. И тотчас же глухой взрыв докатился до лагеря, за ним — другой, чуть слабее.
Маринка порывисто сжала плечо мальчика и, глядя на зарево, то разгоравшееся, то тускневшее, взволнованно зашептала:
— Наши, Сашунчик!.. Наши…
Крым 1945–1947
Книга вторая
ДОРОГА ДОМОЙ
Часть первая
IВторую половину марта и весь апрель 1942 года Петро Рубанюк учился на курсах командиров в небольшом городке под Москвой.
Близость фронта еще чувствовалась во всем: по улицам городка непрерывно шли воинские части; сосновые рощи, прилегающие к окраинам, были забиты армейскими тылами.
Скучая по фронтовым друзьям, Петро часто глядел из окон казармы на здание вокзала, расположенного неподалеку. Мимо день и ночь проносились к фронту эшелоны. Петро провожал их долгим взглядом. Хотя он и слышал, что его дивизию перебросили куда-то на юг, ему мерещились среди едущих то Арсен Сандунян, то лейтенант Моргулис, то комбат Тимковский.
Петро давно уже послал письма товарищам в свой пулеметный расчет и комбату. Написал даже командиру полка Стрельникову. Никто не отвечал. И чем ближе был день выпуска курсантов, тем больше овладевало Петром беспокойство.
