Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
Транслировалась опера «Евгений Онегин». Глаза Александры Семеновны искрились от счастья. Она не только наслаждалась сейчас чарующей музыкой: она ощущала дыхание своей родины, чувствовала ее непоколебимую, мудрую уверенность, и это сообщало женщине силы, которые, казалось, помогут выдержать любые испытания.
Александра Семеновна не обращала теперь внимания ни на шаги часового у окна, ни на сонное бормотание денщика за спиной. Она прослушала оперу до конца и, чувствуя, как от ожидания следующей передачи у нее колотится сердце, прижала руку к груди; уже много месяцев она не слышала голоса Москвы. Каждое слово правды стало бы оружием для борьбы с оккупантами…
В приемнике слышались шорохи, напоминавшие шелест листьев в саду, еле уловимое попискивание; казалось, это будет тянуться бесконечно.
— Говорит Москва!..
Александра Семеновна торопливо повернула регулятор громкости, заглушая голос; кругом были враги. — …От Советского информбюро…
Александра Семеновна, скосив глаза на спящего Бунке, поспешно извлекла из кармана пальто листок бумаги и огрызок остро отточенного карандаша.
Звучный баритон диктора произносил слова веско и медленно, она успевала записывать.
— …В течение восьмого марта наши войска на ряде участков фронта с боями продвигались вперед и заняли несколько населенных пунктов…
— «Но где эти участки фронта?! Люди ведь будут интересоваться…»
— За шестое марта уничтожено не тридцать пять немецких самолетов, как об этом сообщалось ранее, а сорок пять немецких самолетов. За восьмое марта под Москвой сбито два немецких самолета…
Александра Семеновна лихорадочно писала, забыв обо всем, кроме того, что завтра криничане узнают об истинном положении.
Внезапно почувствовав на себе взгляд, она обернулась: Бунке глядел на нее в упор.
Александра Семеновна инстинктивно прикрыла написанное рукой. Она отлично понимала, что ей угрожает, если Бунке сообщит в гестапо о ее действиях.
Диктор продолжал: в районе Демьянска советские войска сжимают кольцо вокруг шестнадцатой немецкой армии; на Украине партизанский отряд товарища Ф. истребил много немецко-фашистских захватчиков, взорвал несколько мостов и складов…
Бунке поднялся со скамейки и, стоя спиной к женщине, о чем-то размышлял. Потом накинул на плечи шинель и, прихрамывая, направился к двери.
«Позовет часового, и меня сейчас уведут», — мелькнула мысль у Александры Семеновны. Она быстро выключила радиоприемник и зажала в руке бумажку.
Около порога солдат остановился.
— Я нишего не видеть, — произнес он вполголоса, не оборачиваясь. — Никто… Дейтше официр нишего не должен знать… Капут вас, капут менья…
Он шагнул в сени, потом было слышно, как он переговаривался на крылечке с часовым.
Спустя минуту Александра Семеновна, упрятав бумажку под лифчик, вышла из хаты. Солдат, пропуская ее, посторонился. И когда она была уже в нескольких шагах от коморки, Бунке с наигранной веселостью крикнул:
— Спокойный нош…
XXVIЗа ночь Александра Семеновна переписала сообщение Совинформбюро набело и, вырвав из школьной тетрадки чистые листки, сняла еще несколько копий. Писала печатными буквами, чтобы измените почерк, и управилась только перед утром.
Проснулась она часов в семь, уже было светло.
Сашко́ сидел на ворохе соломы, посапывая, обувался. За ночь сапоги его покоробились и не лезли на ноги.
— Куда мать пошла, Сашуня? — спросила Александра Семеновна, быстро одеваясь.
— Лежанку топят у «Шпахена».
— А ты куда собираешься?
— С Колькой в одно место… Дело у нас есть.
Он справился, наконец, со своей обувью.
— Сашуня… — Александра Семеновна подошла к нему и заглянула в глаза. — Так ничего и не расскажешь, что видел в лесу?
Он решительно помотал стриженой головой.
— Дурачок, мне же можно знать!
— Тато сказали, чтоб я себе язык откусил, а никому ничего. Сашко́ напялил пальтишко, шапку. Александра Семеновна пытливо разглядывала его. Сообщения Совинформбюро мог отнести он. Ей надо было торопиться в лазарет, да и не следовало навлекать подозрения частыми посещениями Девятко.
— Вот что, — сказала она, — если уж ты такой твердый, я тебе тоже доверю одно поручение.
Она положила пачку бумажек в карман его штанов.
— Отнеси это Кузьме Степановичу. Лично ему и никому больше, и чтобы никто не знал…
Нагнувшись к уху мальчика, шепотом добавила:
— С нами сделают то же, что с Ганной, если попадет к полицаям.
Сашко́ деловито пощупал через материю штанишек плотный пакет, кивнул: — Отнесу…
Александра Семеновна проводила его за ворота, подождала, пока он исчез в переулке, и пошла в лазарет.
Все же, работая, она весь день не могла подавить в себе чувства тревоги. У нее не было никакого опыта подпольной деятельности; возможно, она уже с первых шагов допустила промах, пользуясь радиоприемником на глазах у Бунке и положившись на мальчика.
Нужно было посоветоваться обо всем с Кузьмой Степановичем. Александра Семеновна решила пойти к нему сразу же после работы, как только смеркнется.
Но вечером, выйдя из лазарета, она встретила Девятко на улице. Кузьма Степанович сам поджидал ее.
Покашливая, опираясь на палочку, он шагал рядом с ней и, хотя вблизи никого не было, говорил осторожно, вполголоса. Узнав, как была добыта советская сводка, он покачал головой.
— Ненадежное дело, Семеновна. Сегодня этот самый ваш «Шпахен» до радио подпустит, а завтра сам же и в гестапу отведет.
— Так он из рабочих, — возразила женщина. — Офицер его избил, он злой на него, Гитлера ругает…
— Нет, Семеновна… Пока будем на самих себя надеяться… Такой, как фон Хайнс, держать при себе ненадежного солдата не будет. Не надо связываться…
— Тогда скорее свой приемник надо налаживать, — с раздражением сказала Александра Семеновна. — Что ж так сидеть?
— То вопрос другой… Наладим.
Разговор этот оставил у Александры Семеновны чувство досады. Ей хотелось решительных и смелых действий, а старик, по ее мнению, чересчур осторожничал.
И вечером, когда Бунке, заглянув в коморку, многозначительно глядя на Александру Семеновну, сказал, что уходит к товарищам играть в карты, и предложил ключи от хаты, она поколебалась, прежде чем взяла их.
…Через сутки в село пришел с железнодорожного полустанка Кузьма, брат Катерины Федосеевны. К Рубанюкам домой он зайти не решился и вызвал сестру к Лихолитам.
Он сидел в маленькой комнатушке с Кузьмой Степановичем. Перед ними стояла сковородка с остывшей, нетронутой яичницей. По лицам обоих Катерина Федосеевна увидела, что они чем-то очень озабочены.
— Вот, сваха, дело какое, — сказал Кузьма Степанович, задумчиво потирая пальцами выпуклый блестящий лоб. — Надо вашему Сашку́ в лес идти.
— Одному?
— Больше некому. Одному и аккуратней…
— Не препятствуй, Катря, — поддержал Кузьма. — Надо вот как!
Он выразительно провел ребром ладони по заросшему курчавым волосом кадыку.
— Боязно… Малый, — со вздохом сказала Катерина Федосеевна.
* * *Вечером Кузьма Степанович, вручая Сашку запечатанный конверт, адресованный командиру партизанского отряда товарищу Б., спросил:
— Куда положишь?
— В шапку. Или под стельку в чобот.
— Не годится. Намокнет. Идти тебе далеко…
Бумажку зашили в подкладку пальтишка.
— Ну, а если тебе кто встретится? — проверял Девятко. — Что ты будешь говорить?
— Иду, мол, до дядька Кузьмы… Разъезд около леса.
— Зачем?
Сашко́ морщил лоб, с минуту раздумывал.
— Тетка, мол, штанцы должна скроить. Старые у меня лезут… Вот…
— Это можно.
У Сашка́ вдруг заблестели глаза, и он заговорщицким шепотом спросил:
— Дядько Кузьма Степанович… А пистолет можно взять с собой?
— Какой еще пистолет?! Ты что, хлопец?! Эй!
— Я достану. А то вдруг зверюга какая нападет?
— И думать перестань… Откуда у тебя может быть пистолет? Ты, сынок, этими цацками не балуйся…
Кузьма Степанович встревожился не на шутку: бес его знает, что выдумал чертенок! Еще в самом деле стащит где-нибудь оружие, заварит такую кашу, что не расхлебаешь.
А Сашко́, слушая его гневный голос, испытывал большое разочарование: у него с Колькой Боженко давно было припасено оружие — новенький немецкий автомат, забытый одной из проходивших через село частей. Хорошо, хоть не брякнул об этом при Девятко.
…На следующее утро, когда солнце уже взошло, мать проводила его в дорогу.
Сашко́ видел, как соседней улицей проехали за дровами в лес солдаты и полицаи на высоких повозках. Он постоял и пошел в другую сторону.
Под плетнями, в выемках и буераках еще лежал грязный твердый снег, а по обочинам в колеях струилась талая вода, земля раскисла. Идти было трудно, и Сашко́ невесело думал о том, что к партизанскому лагерю он доберется только в темноте, — смеркалось рано. А вечером одному в лесу было страшно, хотя об этом он никому бы не сознался.
