Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— Что же нам, плясать, что ли? — буркнула Зайнаб.
— А почему бы и нет! — И Амина неожиданно для всех вытянулась, раскинула руки, изогнула их, как крылья ласточки… И всем показалось на миг, что в палату и в самом деле влетела быстрокрылая ласточка — милая вестница жизни и весны.
— А как я любила танцевать, — мечтательно проговорила Айшат. — Ни одной свадьбы не пропускала. Как услышу зурну, так и бегу туда, пританцовывая.
— И я танцевала, — грустно призналась Хатимат. — Пока мужа не перевели в город. Здесь как-то редко танцуют. И то — одна молодежь.
— Когда я танцевала, — перебила ее Айшат, — я была как ласточка в полете. Он и влюбился в меня на свадьбе. Помню, как сейчас, моя подруга выходила замуж. А он был другом жениха. В нашем ауле есть такой обычай: если друзьям жениха удастся привязать к платку подруги невесты какие-нибудь мелкие вещички, то она должна исполнить столько желаний друга жениха, сколько предметов привязано к кистям ее платка. Целый день я была начеку, а когда начались танцы, обо всем забыла. Очень уж переживала за невесту: как бы она не споткнулась в танце, не сбилась… Тут передо мной и выросли друзья жениха: «Пропали из дома новобрачных три вещи. Подозрение падает на тебя». «Нет, так дело не пойдет, — вступилась за меня одна старая женщина, — сначала скажите, какие вещи вы ищете». «Что же, скажем, — выступил вперед друг жениха. — Во-первых, нет ничего печальнее потухшего очага. А чтобы зажечь в нем огонь, нужны спички. Они-то как раз и пропали. Во-вторых, из дома исчезла такая тоненькая острая вещица, которая всех одевает, а сама так бескорыстна, что остается голой. А в-третьих, из дома исчез кувшин, а воду, как известно, в ладонях не принесешь».
Тут они ловко повернули меня — и все захохотали, потому что к кисточкам моего платка были привязаны — коробок спичек, иголка и даже маленький серебряный кувшинчик.
Мне стало так стыдно, как будто я на самом деле все это стащила. С опущенной головой сделала я круг позора и встала перед «судом».
— Первое наше желание, — сказал друг жениха, — чтобы ты танцевала до тех пор, пока мы не скажем «хватит». Сразу же заиграли зурна и барабан. И я, забыв о своем позоре, вышла в круг. Вот уже два парня, устав, сдались, и силы третьего на исходе. А я все кружусь и кружусь. И так легко мне, так счастливо, так хорошо… Но вот третий опустился передо мной на одно колено и быстро отвязал спичечный коробок. Еще все кружится у меня перед глазами, но музыка уже смолкла, и я жду второго приговора. А второй приговор такой: мне надо посмотреть в глаза этому парню. «Да это же так легко», — радуюсь я. Поднимаю голову и смотрю: секунду, другую. Я — на него, а все — на нас. Глаза у него жгучие, острые, как молния. Мне становится не по себе, и я опускаю взгляд.
«Нет, нет, — шепчет он, — ты должна смотреть до тех пор, пока я сам не опущу глаза». И я снова смотрю, а его глаза словно клинки. Мне жарко. Мне страшно.
«Ну ладно», — наконец соглашается он и отвязывает от моего платка серебряный кувшинчик.
— А какое будет третье желание у моего друга? — весело спрашивает жених.
Мансур, так зовут моего мучителя, смотрит на меня долго, пристально и наконец говорит: «А третье желание я скажу ей после…»
— Ты, я вижу, не упустила момента. Зато они прозевали парня, — засмеялась Хатимат.
— Ну, а потом, что было потом… рассказывай, — нетерпеливо потребовала Лара.
— А потом… — задумалась Айшат. — У нас в ауле для молодоженов обязательно строится новый дом, пусть маленький, пусть в одну комнату, но непременно отдельный, чтобы с каждой свадьбой прибавлялся еще хоть один горящий очаг. Нас с Мансуром послали в необжитый дом рубить дрова и приготовить еду для молодых. Он рубил дрова, я складывала их у очага. Вдруг он наклоняется ко мне и говорит:
— А ты не забыла, что должна выполнить третье мое желание?
— Нет, — отвечаю я чуть слышно, — говори.
Но Мансур почему-то молчит. И я молчу. Жду. А у самой сердце в пятки ушло. И все как в тумане. Словно сон мне снится, и я знаю, что это сон, а проснуться не могу.
Наконец он выпалил:
— Хочу, чтобы ты стала моей женой.
Пол зашатался у меня под ногами. Поленья с грохотом выпали из рук. Сама я чуть не свалилась в горящий очаг.
Вот так я и вышла за него замуж. В ауле все мне завидовали. И здесь, в городе, многие жены ставят его в пример своим мужьям. А теперь, женщины, когда я заболела, все думаю: на ком он женится после, после… — и Айшат, не договорив, захлебнулась слезами. — Всех знакомых женщин перебрала, и та ему не подходит, и эта…
— Вот видишь, — обрадовалась Амина, — значит, ты должна жить… ради своего Мансура. С таким мужем и болеть грех… Знаете что, давайте не говорить больше о болезнях. А кто заговорит — с того штраф.
— Ой, верно! — воскликнула Лара. — Поставим на стол баночку, — и она обвела глазами палату в поисках банки.
Хатимат порылась в своей тумбочке и протянула ей пиалу.
— Какой бы назначить штраф? — задумалась Асият. — Пожалуй, пятидесяти копеек хватит.
— Что вы, тетя Асият, — возразила Лара. — Это много. Даже если будем брать по копейке, и то пиала за день наполнится.
— Договоримся так, — внесла предложение Амина. — Кто пожалуется на свою болезнь, с того тридцать копеек. Исключение — только разговор с врачом. Двадцать копеек с того, кто вспомнит о болезнях родственников или знакомых. А кто принесет в палату дурную весть, тот платит самый большой штраф — рубль.
На шум в палату заглянула санитарка Патимат.
— Что-то вы сегодня долго не спите, — заметила она укоризненно. — Я нужна кому-нибудь?
— Нет, нет!
Щелкнул выключатель. В палате воцарилась тишина. Только тяжело скрипнули пружины: это Зайнаб перевернулась на другой бок.
И вдруг в этой тишине жалобно и сиротливо прозвучал голос Айшат:
— Что-то у меня опять разболелся желудок.
И сейчас же другой голос, молодой и чистый, воскликнул, силой и жаждой жизни заглушая эту жалобу:
— Тридцать копеек!
— С меня, что
