Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— А у моих внуков даже дедушки нет! — вмешалась в разговор третья женщина. До этого она молчала и только с любопытством прислушивалась к беседе. Но при слове «дедушка» всхлипнула и стала вытирать слезы полотенцем.
— Ты что, Асият, недавно похоронила отца? — спросила Хатимат.
— Если бы недавно… на фронте погиб, под Сталинградом, — и Асият закрыла лицо полотенцем.
— Тьфу, чтоб в ухе шайтана застрял камень от твоих слов. Слышать не могу, как ты в старой соломе отыскиваешь новую пшеницу. Разве можно плакать столько лет спустя? У кого не погибали сыновья, мужья и братья! Не плакать надо, а радоваться, что не зря пролилась их кровь, — возмутилась женщина, лежащая рядом с Аминой.
И голос ее, раздраженный и резкий, заставил Амину вздрогнуть. Ей сейчас так хотелось тишины и покоя: ничего не слышать, никого не видеть.
— Меня мучает изжога, — жаловалась между тем Айшат. — Я знаю, что у меня в желудке растет опухоль.
— Вуя, зачем говоришь такие слова?.. — возмутилась Хатимат. — Зачем позволила ядовитым сорнякам пустить корни в своем сердце?
Но Айшат продолжала горячо и сбивчиво:
— Я знаю, знаю… врачи от меня скрывают, но у двоюродной сестры моего мужа тоже была изжога, а когда сделали операцию — нашли опухоль! — Айшат, вытянувшись на койке, стала сосредоточенно ощупывать свой живот. Ее тревога передалась и Хатимат.
— Разве здорового здесь будут держать? Не дай бог попасть в руки этих врачей. Ой! Чувствую, и я пришла сюда за путевкой на тот свет. А разве я ценила жизнь, когда была здоровой? Из камушка неприятностей делала гору печалей. Нет, только и начинаешь ощущать вкус жизни, когда одна нога уже в могиле.
Асият — полная грузная женщина, вздохнув, спустила с койки болезненно-толстые ноги и, нащупав тапочки, с трудом добралась до стола. Налив из графина воды в граненый стакан, она протянула его всхлипывающей Хатимат. Но та оттолкнула стакан с криком: «За что? За что?!»
Все взволнованно засуетились. Кто-то нажал на кнопку звонка, кто-то выскочил в коридор. Вбежала дежурная медсестра, в палате запахло валерьянкой. Не успела Хатимат успокоиться, а Амина, воспользовавшись удрученным молчанием женщин, вновь задремать, как из угла послышался нервный голос:
— Санитарка, а санитарка, где вы пропадаете? И за что вам только деньги платят? Вот в пятницу будет обход, я пожалуюсь профессору, имейте в виду. Вы же знаете, мне запрещено вставать? Позавчера из-за вас встала, так потом целую ночь спать не могла.
Но никто не отозвался на ее крик.
— Вы убиваете меня, — снова взвизгнул тот же голос. — Я пришла сюда лечиться, а не умирать…
В это время в палату вошла пожилая санитарка.
— Кто меня звал? — спросила она весело.
— Будто не знаете. Я буду не я, если вы не потеряете работу, — с угрозой произнесла больная.
— Как говорится, ниже земли не упадешь, — улыбнулась санитарка. — Если бы у кошки выросли крылья, то в синем небе не осталось бы ни одного жаворонка. Хорошо, что ты не главврач.
Круглое добродушное лицо санитарки излучало такое спокойствие, что все, забыв о болезнях, тоже радостно заулыбались.
— За что только ее наградили орденом, — пробурчала нервная больная, когда санитарка вышла. — Гнать таких надо.
И тут Амина увидела совсем молоденькую девушку, которой прежде не замечала. Девушка вскочила с койки и, тонкая, в длинной, народной, небольничной рубашке в цветочках и с оборками, встала посреди палаты. Голос ее гневно дрожал:
— Она… она, если вы хотите знать, не только заслуженная, но и сверхзаслуженная. Она тридцать лет здесь работает, и все ее любят. А что сразу не подошла, так вы же у нее не одна… Вы… вы… мы Патимат не дадим в обиду.
Амина с восхищением смотрела на девушку. У нее были длинные, светлые волосы, спадающие на тонкие девичьи плечи, и голубые глаза. И эти ее глаза излучали такой свет, как будто внутри нее постоянно горело маленькое солнышко. И только неестественная, какая-то острая худоба ключиц, шеи и рук вызывала жалость к ней.
— Вот, слышите, как этот журавль с длинной шеей ее защищает, — продолжала возмущаться нервная больная. — Если бы не такие защитнички, она бы давно научилась работать по-настоящему.
— Ларочка, оставь ее. Пусть себе ворчит. Все равно черной буркой солнца не закрыть и родника в кулаке не зажать, — примирительно проговорила Айшат.
Вдруг лицо голубоглазой девушки просияло. Огонек, который горел в ней, не угасая, вспыхнул еще сильнее и ярче. Она поспешно схватила халат и, на ходу надевая его, путаясь в рукавах и карманах, выбежала в коридор.
— Пришел! — злорадно отметила нервная больная. — Знаем мы такую любовь. На папочкину машину зарится. Еще бы, кто же откажется стать зятем министра. А она, глупая, все за чистую монету принимает. Сын моей соседки тоже ухаживал за профессорской дочкой, а как защитил диссертацию, так — ищи ветра в поле.
И Амина услышала, как заскрипела койка: видимо, женщина села на постели. А может быть, даже решила встать и выйти по такому случаю.
— Ну что ты за человек, Зайнаб! — не удержалась Асият. — И в целом яйце волос ищешь. Ты, поди, скажешь, что и солнце не солнце, а медный саргас. Что же ты думаешь, если она дочь министра, так она без своей половинки рождена?
— Да зачем ему такая развалина? Это же обуза для мужа. Разве мало здоровых, крепких девушек?
— Знаешь, дорогая, у нас говорят так: сахар и соль одного цвета. Но нельзя путать их, когда делаешь халву. А ты вместо сахара везде кладешь соль, — отпарировала Асият.
— Вы потому ее и защищаете, что она дочь министра, — обиделась Зайнаб, — а я всего-навсего простая женщина. Конечно, сухая
