Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг
Фатьма, сама того не замечая, ответила словами Хабибуллы:
— Для азербайджанки чадра — головной убор, такой же, как в России платок или шляпа.
— Хороша такая шляпа, из-за которой лица не видно!
— У нас к чадре привыкли…
— Многие уже давно отвыкли! Не обижайся, если добавлю: те, кто поумней да посмелей!
— Вам легко так говорить: вы, видать, грузинка. А в чадре ходила моя бабка, и до сих пор моя мать ходит, — упорствовала Фатьма, казалось, забыв все, что только что пережила в зрительном зале.
— А дочки и внучки твои будут ходить иначе!
Много верных, добрых слов услышала в этот вечер Фатьма из уст Баджи и костюмерши.
И только Телли безучастно молчала, любуясь в зеркале своим хорошеньким личиком: стоит ли тратить слова на этакую отсталую гусыню?
Баджи вспомнила, как много лет назад, советуя сестре расстаться с чадрой, Юнус сказал:
— Ну, на что она женщине, эта тряпка?
С какой готовностью откликнулась она тогда на призыв брата! А вот сейчас, в ответ на такие слова, Фатьма лишь угрюмо отмалчивалась, выпятив губы, и нос ее, без того длинный, казалось, стал длинней. Да, видно, и впрямь не все люди из одного теста!
В душе Фатьмы шла борьба.
Вновь, как в зрительном зале, страстно хотелось быть такой, как Баджи, как Гюлюш, как Севиль, когда та бесстрашно кинула чадру в лицо мужу, покинула его дом. Быть такой, как они! Все они уже переболели недугом страха и нерешительности, который до сих пор держит ее, Фатьму, в тисках. Все они давно ходят без чадры и, слава аллаху, живы, здоровы, невредимы. Счастливые! Почему ж только ей одной так трудно, так страшно перешагнуть черту?
— Ну, ладно… Пусть будет по-вашему… — сказала она наконец, измученная сомнениями, и тут же, испугавшись своих слов, торопливо поправилась: — С завтрашнего дня…
Баджи и Натэлла Георгиевна переглянулись. Похоже на то, что Фатьма не хочет их обидеть отказом. С завтрашнего дня? А кто поручится, что завтра, когда дойдет до дела, эта трусиха не передумает? Нет, нет, такие дела нельзя откладывать на завтра!
Баджи решительно поднялась, вплотную подошла к Фатьме, стала лицом к лицу. Тонкие пальцы Фатьмы судорожно сжали края шелковой ткани, окутывающей ее с головы до ног. Мягким, но настойчивым движением Баджи разжала пальцы Фатьмы, сняла с ее плеч чадру, брезгливо отшвырнула в угол.
— Так-то будет верней!
Фатьма осталась стоять растерянная, жалкая, словно отняли у нее что-то живое, часть ее самой.
Баджи хотелось ободрить Фатьму. Обняв ее, она с нарочитой веселостью спросила:
— Ну, чего нос повесила?
Фатьма не ответила.
— Думаешь, наверно, о том, что скажет отец, когда увидит свою дочку в таком виде? — в том же тоне продолжала Баджи.
— А что ему говорить? — хмуро промолвила в ответ Фатьма, мало-помалу приходя в себя. — Он теперь в «Скупке» сам работает на советскую власть.
— А помнишь, как он воевал со мной из-за русской книги?
— Он-то, во всяком случае, хорошо запомнил — ты тогда прокусила ему палец, — уже совсем спокойно ответила Фатьма и улыбнулась.
— Ну, и ты была хороша — орала как сумасшедшая, высмотрев у меня ту книгу!
Живо представив себе, как металась Фатьма по дому с громкими криками, Баджи рассмеялась. Смущенно хихикнула и Фатьма: да, всякое бывало в те времена!
Вдруг вспомнив о детях, Фатьма засуетилась:
— Ну, мне пора домой!
— А не боишься идти одна так поздно? Ведь ты к тому не привыкла; может быть, тебя проводить? — спросила Баджи, и Фатьма не могла понять, всерьез ли та о ней тревожится или только испытывает ее.
Фатьме было боязно — она и впрямь никогда не ходила одна в такой поздний час, а мало ли есть плохих людей, готовых задеть и обидеть женщину, одиноко идущую ночью, да к тому же с открытым лицом?
Фатьме было боязно, страшно. Но сейчас ей хотелось быть смелой, как Баджи, как Гюлюш, как Севиль. Она выпрямилась, куда-то вдруг исчезли ее сутулость, неуклюжесть.
— Нет, я пойду одна!
Фатьма высоко подняла голову. И Баджи не узнала ее лица — так оно изменилось! Это было уже не то лицо, какое всегда отличало Фатьму и много сотен и тысяч женщин, таких, как она, — исчезло выражение забитости, приниженности, страстным порывом дышало сейчас ее лицо, и в этом новом его выражении были залог и предвестие чего-то нового, живого.
Когда дверь за Фатьмой закрылась, Телли сказала:
— Ну и смешная же у тебя, Баджи, сестрица!
Баджи не ответила: сердце ее было полно радости за Фатьму, и она боялась развеять ее разговором.
Как прекрасно было это чувство гордости за свободную женщину, за человека! Впервые Баджи испытала его в ту пору, когда приводила «новеньких» в женский клуб. Она ощутила подобное чувство с особой силой, когда помогла Ругя вырваться из семейного плена. И вот сейчас оно вновь охватило ее.
Баджи молчала, но Натэлла Георгиевна не смогла оставить слова Телли без ответа.
— Смешная? — переспросила она с укоризной. — А мне, когда я смотрела на эту бедняжку, было, признаться, не смешно, а грустно.
— А нос, один нос чего стоит! — Телли сделала выразительный жест. — А губы?.. Неужели не смешные?
Баджи вслушивалась… Да, носу Фатьмы следовало быть покороче, а губам — потоньше. И фигуре следовало б быть постройней. Обделила судьба Фатьму красотой, так же как и счастьем. И все же, как прекрасно было только что ее лицо, когда озарились огнем решимости! Как верилось в эти минуты, что счастье еще улыбнется Фатьме!
И Баджи холодно промолвила:
— Смешного в каждой из нас хватает — долго искать не приходится!
Почувствовав в тоне подруги неодобрение, Телли сказала:
— Выходит, по-твоему, что нельзя над твоей
