Пётр Вершигора - Дом родной
— Это же он — тот самый Жора. Можно сказать, соавтор знаменитых, потрясших весь мир кадров севастопольского рейда, — захохотал Максименков. — Понимать надо!
— Мы же всю эту муру снимали в Одесском порту.
— Ты понимаешь? И когда вышел на экраны мира «Потемкин», Жора так и не увидел себя на экране. Он был в студенческой тужурке с блестящими пуговицами в знаменитой сцене с одесской лестницей, — соболезнующе закатил глаза Максименков. — Петро Карпыч, друг, кто вкусил яд искусства, тот не прощает таких обид. Слава артиста — ядовитая слава.
За другими столами уже давно все обедающие повернули головы на громкий смех Максименкова. Пимонин покачивал бритой головой. Швыдченко, прищурившись, поглядывал на веселых компаньонов Зуева. Только один Сазонов молча поглощал свою лимитную порцию. Жора, видимо довольный» что на них обращают внимание, снова заговорил:
— Черкасов? Артист? Хана! И что вы мне скажете про Крючькова? Это же шантрапа, Чирьков?
— Кое-как он еще признает Орлову, — шепнул, наклоняясь к Зуеву, подвыпивший Максименков.
Зуев уже давно чувствовал себя неловко и, подозвав официантку, стал расплачиваться. Уже выходя, он слышал пьяное бормотание кавалериста:
— Но зато музыку любит до самозабвения. Может быть, именно потому, что даже и намека на голос у него нет. А в сырую погоду — ну как там, на море, обойдешься без сырости? — даже говорит то фистулой, то басом… Музыкальность выражает свистом. Свистит артистически, все оперные арии, самые знаменитые… — И в большом зале Максименков стал рассказывать, что один раз, выступая со своим свистом на арене цирка, Жора пересвистал даже знаменитую Савву…
В большом зале все шло как обычно. Пиво, болтовня. Но что-то пошлое, липкое коробило Зуева и тревожило, заставляя настороженно поглядывать на собеседника. И предчувствие чего-то неизбежного, мутного и тягостного заставляло Зуева шарить глазами по лицам посетителей столовки.
Зуев стремился уйти из столовой и вытащить оттуда «гостей». На душе у него было муторно, словно он обманывал кого-то. Поэтому он даже обрадовался, когда в общем зале столовой увидел Шамрая. Обрадовался не тому, что может заняться полезным делом, а просто представившейся возможности оторваться от надоевшего шумного собеседника.
— Шамраище, пошли! — помахал он приветственно рукой и шагнул между тесно поставленными столиками. — Надо мне тут бригадиру кое-что объяснить, — кинул он Максименкову.
Шамрай направился к Зуеву. Но от Максименкова трудно было отвязаться. Подвыпивший кавалерист продолжал нашептывать ему:
— Я тебе должен сказать, что он не одессит. Как я понимаю, наш парень — ростовский. Да это все равно. В старину говорили: Ростов — папа, Одесса — мама. Нет, ты погляди, какой орел! — толкнул он Зуева, кивком головы показывая на появившегося в дверях «кабинета» Жору. Поворачиваясь вслед жесту кавалериста, Зуев, пожимая руку Шамрая, почувствовал, как неожиданно вздрогнула рука товарища, а затем со страшной силой, клещами, охватила его ладонь. Но он уже смотрел не на Шамрая. Страшная бледность, какая бывает у сильно выпивших людей, разлилась по покрытому рябинками лицу Жоры. Оглянувшись назад, где за его плечами было видно горбоносое лицо Швыдченки, Жора быстро прошел мимо Зуева, Шамрая и Максименкова, бросив на ходу:
— Проверю воду в радиаторах.
Зуев и Максименков только потом вспомнили, что сказано это было другим, не Жориным голосом. А сейчас Зуев чувствовал одно — что руку его Шамрай стиснул с такой силой, что Петр Карпович даже присел от боли.
— Ты что? — повернулся он к Косте.
— Откуда? — прохрипел Шамрай.
— Из Одессы. Да пусти же, Котька…
— Врешь! — И уже знакомое Зуеву бешенство, как отсветы пожара, мелькнуло в глазах друга. Но в это время на улице зафырчал мотор машины. И тут же Шамрай, резко отбросив его руку, бросился, задевая столы, к выходу. Когда Зуев и Максименков выскочили вслед за ним, они увидели задний борт набирающего скорость грузовика, выезжавшего на улицу, и бегущего наперерез машине Шамрая. Он что-то кричал, но голос его тонул в реве мотора. Машина мчалась прямо на Котьку, и в какую-то секунду переключения скорости Зуев услышал отчаянный крик:
— Петяшка, стреляй! Стреляй, мать его…
Но водитель машины, мчавшейся прямо на человека, как показалось Зуеву, умышленно прибавлял скорость, чтобы сбить с ног Шамрая. В последний миг Котька отскочил в сторону, но его задело бортом, и когда промчалась машина, на дороге осталось распластанное тело Шамрая. Зуев и Максименков подбежали к нему. Он, вставая, кричал:
— Это же он! Власовец! Стреляй, Петро, стреляй!
Это было так убедительно, что Зуев, не раздумывая о последствиях, выхватил пистолет и, положив его на локоть левой руки, стал палить в удаляющуюся машину, целясь по скатам.
На стрельбу выбежали из столовой люди, и прежде всех начмил Пимонин и Швыдченко. Обедавшие повалили толпой. Бежали базарные зеваки.
Едва стоя на ногах, впившись взглядом в скрывшуюся почти машину, Шамрай с отчаянием крикнул: «Не попал!» — и грохнулся на землю в нервном припадке. Начмил Пимонин наклонился над ним, ощупывая, спросил:
— Встать можешь?
Шамрай непонимающим взглядом смотрел на Пимонина. Нервный припадок его словно рукой сняло, и он быстро поднялся.
— Ну вот и хорошо, — спокойно сказал Пимонин. — Пойдемте, хлопцы, быстро ко мне. — И пояснил Шамраю: — Ну, к телефону, понимаешь? А тем временем ты водички попьешь и все нам толком расскажешь. Понял, горячка? Товарищ Зуев и вы, — кивнул он Максименкову, — пойдемте со мной. И помогите все же ему.
Через пять минут Пимонин уже звонил в соседние районы, спокойно и толково отдавая распоряжения о задержании машины «оппель-блиц».
— Номер машины помните? — спросил он Максименкова.
— А как же! Серия ОК 21-64.
— Фамилия?
— Майор запаса Максименков.
— Да нет, — перебил его Зуев. — Фамилия этого беглеца, одессита? Так, товарищ начмил?
— Ничего, запишем обе.
— Вроде Самсонов, — неуверенно протянул Максименков.
— Почему — вроде?
— Так вот же, говорит — власовец он, — указал Максименков на молча сидевшего Шамрая. — Наверное, и фамилия это у него липовая.
— Так же, как и липовый он одессит, — добавил Зуев.
— А вы не помните, как его звали? — обратился Пимонин к Шамраю.
Тот молча покачал отрицательно головой, а затем сказал:
— Он мне звезду на спине вырезал.
— Как? — одновременно спросили Максименков и Пимонин.
Зуев кивком головы подтвердил сказанное Шамраем.
Шамрай не произнес больше ни слова.
Пройдут годы, и Константин Шамрай не раз пожалеет, что еще в столовой не схватил своими руками-клешнями за горло, не задушил железной хваткой этого человека, быстрой расправе с которым мешало мирное время с его формальной законностью, волокитой, отсутствием истинного доверия к своим и требованием «состава преступления» врага, когда оно не нуждалось в доказательствах.
— Придется вам задержаться, — сказал Максименкову Пимонин. — Документы? А вы, товарищи, пока свободны. Думаю, что твоему другу, — обратился он к Зуеву, — следует сутки-другие домой не возвращаться. Пусть побудет пока у тебя.
Зуев и Шамрай ушли от начмила.
— Куда? — спросил Котька.
— Да мне, понимаешь, все же надо начальству доложить об этом казусе. А ты?
— Куда же мне? — пожал плечами Шамрай.
— Ну, пойдем вместе, — боясь, как бы его горячий дружок еще чего-нибудь не натворил, предложил Зуев.
Новикову, который молча выслушал рассказ Зуева и Шамрая, позвонил Швыдченко. Он позвал обоих дружков к себе в райком. От Швыдченки пришлось зайти к прокурору. Там уже сидел Шумейко, небрежно что-то черкая на обрывке бумажки карандашом, иногда на полях рисуя чертиков. Всем было ясно, что главное сейчас — розыски убежавшего врага. Ясно это было и Зуеву. Но, глядя на Шумейко, сравнивал реакцию всех ответственных людей района на этот пока еще не «изученный», хотя и вполне понятный случай. Зуев с какой-то тайной радостью думал: «Как все же по-разному восприняли все это дело. Ну вот хотя бы вы, товарищ Шумейко. Я ведь хорошо знаю: вы сейчас увлечены «разработкой» Зуева, ковырянием в его отношениях с Зойкой, слежкой за его перепиской с профессорской дочкой, делом со злополучной «Ретиной», и так уже недешево обошедшейся Максименкову. Вряд ли вы догадываетесь, что это он самый сидит вместе с самогонщиками в вытрезвилке Пимонина. В конечном счете, и это ведь мина против Швыдченки, которую подкладывал под него Сазонов, — мина конструкции ретивого Шумейки…»
Зуев вспомнил: Шумейко только досадливо скривился, узнав о причине стрельбы на улицах Подвышкова. «Теперь небось думает: «Ну где это ваш власовец? Сбежал. Ищи его…»
