Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
— Кто вы, наконец, черт вас возьми? — горячо задышал Мартель и тут же, повернувшись в сторону сцены, гаркнул на все кабаре. — Андре! Дружище, сюда! Или я пьян, или меня на самом деле взяли за жабры. Андре!
Павел вдруг увидел знакомое лицо. Колючий холодок пробежал по спине. Меж столиков нетвердой походкой пробирался к ним красивый, с усиками, молодой офицер, в руках у него была гитара. Офицер весело напевал:
В самой страсти цепь привычкиЯ с трудом ношуИ на крылья вольной птичкиС завистью гляжу…
Ткаченко сразу узнал офицера, который встретился ему на улице в день приезда и отрекомендовался Андре Семаром. Встречи этой Павел желал меньше всего. Остановившись около Мартеля, Андре лукаво поглядел на него, положил руку на плечо:
— Кто тебя обидел, малютка?
«Малютка» кивнул головой в сторону Павла. Андре повернулся и замер, вскинув брови.
— Я пьян, Мартель, — сказал он. — Если я это все-таки я, а не чистильщик сапог, то, — продолжал Андре, — мы, мсье большевик, с вами знакомы! — Андре засмеялся и повернулся к своему приятелю. — Мартель, это отличный малый, если он еще не поменял своей шкуры и не перебежал на сторону наших союзников румын.
— Какую чушь ты несешь? — возмутился Мартель. — Большевик… Брось лучше мне под ноги бомбу.
— Родись я большевиком, я бы был умнее: не торчал в этой сто раз проклятой вонючей дыре, — отмахнулся Андре от Мартеля, не отрывая восхищенного взгляда от Павла.
— Господа, я хочу выпить за ваше здоровье, — сохраняя невозмутимый вид, сказал Павел. — И за благополучие великой свободной Франции.
— Вина, кельнер! — распорядился Андре.
Павел разлил вино в бокалы.
— За Францию! — крикнул Андре.
— За ее сынов! — добавил Павел.
Мгновение — и стол был заставлен новыми бутылками, закусками. Пришлось сдвинуть три соседних стола. К Мартелю, Андре и Павлу подсели соседи. Какая — то молодая особа в легком полупрозрачном платье с обнаженными руками склонилась к Павлу и, слегка притронувшись кончиками крашеных ногтей к его волосам, сказала:
— Подвиньтесь, медведь. Хочу понюхать, чем вы, большевики, пахнете. Говорят — сыромятиной и Иваном? — капризно оттопырив влажные жадные губы, она сощурила искристые глаза.
— Простите, мадам, я занят, — ответил любезно, но сухо Павел. — Когда разит овчиной, сидеть рядом мало удовольствия.
— Он мне явно по душе, Андре, — засмеялась она. — Вы, солдаты, надоели: все на один покрой. А он…
Пили без разбора. Пустые бутылки, не убранные официантом, сбрасывали под стол. Мартель, с неприязнью глядевший вначале на Павла, размяк при упоминании его родины.
— Ты славный малый, хоть и подлец, раз большевик. Всех вас, карбонариев, вешать надо, но… ты, — орал он в самое ухо Павлу, расплескивая вино из бокала. — Ты моим языком орудуешь лучше, чем я, чистокровный тулонец.
Андре передали отставленную им в сторону гитару. Он взобрался на стул и, усевшись на спинку, ударил по струнам, и запел удивительно сильным, свободно льющимся тенором:
Лиза, выйди за ворота!Выходи скорей, сестра!
Мартель и еще два француза подхватили:
Посмотри, гусаров рота,Трубы, сабли, кивера.
Андре подмигнул Павлу, точно был его старым другом.
Все красавцы — да какие!Сколько слез, поди, об них…
Мартель и другие продолжали:
Нет, мы, девушки простые,Не найдем мужей таких.
На сцене все смолкло. Кабаре, словно угомонившись, притихло. Под сводами, под мерный перебор струн гитары, витал мягкий, волнующий голос Андре:
Вышла девушка-красотка —Подлетел гусар лихой.
Теперь уже вместе с Мартелем большая часть сидящих около Павла и в дальних углах хором подтягивала:
Вот, товарищи, находка.Вот цветочек полевой!
Андре:
Сердце выдержать не может.Через год на ней женюсь;
Хор:
Если пуля не уложитИли в плен не попадусь…
Песня заканчивалась грустно. Андре вновь было затянул теперь уже веселую, залихватскую песню, но оборвал пение в самом начале, сполз со своего возвышения и, передав гитару, подсел к Павлу. В пустые бокалы налил вина. Опять пили. Провозглашались тосты.
На сцене снова появилась певица, загнусавил оркестр. Павел, разгоряченный вином (он никогда еще не пил так много) и песней французов, чувствовал, что опьянел. Приятно кружится голова. Язык плохо повинуется, без конца хочется говорить, беспричинно смеяться, ни о чем не думать. Он, кажется, хватил лишнего, ему трудно уже владеть собой. Но отчего так удивительно легко и приятно?
Андре обнял Павла за плечи.
— Выпьем?
— Я уже пьян, — признался Павел. — В лоск. Впервые набрался, как сапожник. И стал глуп. Русские говорят, как сивый мерин.
Андре захохотал. «Сивый мерин», — повторил он несколько раз, роняя голову на брошенные на стол руки. Мартель, трезвея, мгновение пристально вглядывался в Павла. Что-то его беспокоило.
— А, все равно! — отмахнулся он от какой-то навязчивой мысли и кивнул головой, улыбаясь. — Кто бы ты ни был — молодец. «Не вкусно»!.. Вели-ко-лепно-оо!
— Давайте споем вашу «Марсельезу»! — предложил Павел и, не дожидаясь согласия, начал:
Вперед, сыны отчизны милой!..Мгновенье славы настает…
И точно по команде, «Марсельезу» подхватили одновременно в разных концах зала. Половодьем разлилась она, заглушила тщедушный оркестр. Певица, передернув плечами, обиженно умолкла, присела у рояля. Медью труб звучали голоса; чеканный маршевый ритм и вместе с тем мягкая напевность «Марсельезы» бодрили сердца захмелевших, исторгали из их груди вдохновенные звуки. Женщины, приведенные офицерами в кабаре и теперь забытые, притихли, подавленные чем-то необычным и торжественным. Андре сгреб бутылки, стаканы и снедь в сторону, вскочил на стол и, возвышаясь над всеми, стал темпераментно дирижировать, широко разбрасывая в стороны руки.
Вперед, плечом к плечу шагая!Священна к родине любовь!Вперед, свобода дорогая,Одушевляй нас вновь и вновь.
Песня летела, расправляла крылья, взвивалась ввысь. Павел, согретый неосознанной радостью, испытывал счастье. Он пел вместе со всеми. Сердце его гулко колотилось. Он не сделал ровным счетом ничего, что должен был сделать, думал он, но он был счастлив. Счастлив и глуп, как глупа, бывает захмелевшая впервые юность. Павлу очень хотелось поцеловать красавца француза Андре. Их взгляды встретились. Черные, живые, блестящие глаза.
Андре, дирижируя, сжимал и распрямлял длинные пальцы в такт маршевой, чеканной песне. Оба они переглядывались, улыбаясь и подмигивая, как давние, влюбленные друг в друга друзья.
Внезапно песня кончилась. В душном накуренном помещении воцарилась странная, непривычная тишина. В табачном дыму окружающие расплывались, как в густом тумане.
— Спасибо, друг, — крикнул Андре, легко спрыгнул со стола и обнял Павла за плечи. — Я вновь чувствую, что я — француз! И — не пьян. Мне грустно, но я — люблю. Люблю весь мир!
Он засмеялся — счастливый, чем-то очень довольный. У Павла больно сжалось сердце: нестерпимо захотелось ответить Андре резко и зло: «Ты обнимаешь меня, как давний друг, ты, кто пришел издалека и растоптал, потопил в крови свободу моей родины. Ты — враг!» Но вовремя опомнился.
Кто-то предложил выпить. Снова зазвенели бокалы, опять полилось вино. Взвизгивали женщины, вспыхивал смех. На сцене задребезжал рояль, заплакала скрипка.
Андре внезапно померк, склонил над столом отяжелевшую, точно свинцом налитую голову. Потом задумчиво посмотрел на Павла, будто искал в нем поддержки каким-то своим, неожиданно нахлынувшим мыслям.
— Черт меня дернул сунуться в эту дыру… — досадливо проговорил он.
Павел криво, одними уголками губ, улыбнулся, горестно заметил:
— А ведь эта д-ы-р-а тоже чья-то родина? Но не беда, — упрямо тряхнул он головой, — настанет час, и мы тоже споем свою «Марсельезу».
