Часы - Лев Маркович Вайсенберг
От Алексея Вячеславовича я впервые узнал, что вселенная в целом состоит не из чашеподобного неба и вколоченных в него густых звезд — как в птоломеевской наивности полагал до тех пор — но из непостижимо огромных пустынных пространств, в которых звезды редки и исключительны. Алексей Вячеславович рассказывал нам, что даже в насыщеннейших областях вселенных пространств одна звезда так далека от другой, как далека одна еле заметная глазом пылинка от другой на расстоянии версты. Если убрать, пояснял Алексей Вячеславович, все, что наполняет наш просторный пятиэтажный домище — весь этот муравейник детей, все эти желтые парты, все это чучельное кладбище птиц и зверей — и поместить в опустошенном домище эту еле заметную глазом пылинку, то и тогда он будет несравненно гуще насыщен пылью, нежели вселенная звездами. Тысячи верст пролетает в секунду звезда и триллионы лет длится эта безнадежная игра в звездные жмурки, прежде чем одна из участниц настигнет другую.
Но, вот, человеку, — учил Алексей Вячеславович, и голос его приобретал особую ясность, — человеку дано быть ловцом, рыбарем этих звезд.
В пору гражданской войны Алексей Вячеславович променял свое пышное небо на бедную нашу планету, — он стал преподавателем геодезии и тригонометрии в 4-й Артшколе. Военная шинель болталась на нем как на пугале. Но я слышал, что и в артшколе он творил чудеса педагогики: оторванные от разбитых полей землеробы, полтавские, тульские, становились в его руках землемерами, геодезистами. Он получил благодарность начальника школы и с обновленною силой принялся за работу. Но он заболел вскоре проклятейшим тифом и, бредя о звездах, в тяжких мучениях умер.
Родных у Алексея Вячеславовича не было, — только ученики и курсанты. Военная музыка и топот тяжелых орудийных колес сопровождали его до места последнего успокоения. Был месяц апрель и, как всем другим, вернула ему зеленая земля свое равнодушное лоно. Алексей Вячеславович был великолепный учитель, геодезист и космограф, и я долго печалился о его безвременной — как значилось в артшкольном листке — кончине.
Я часто вспоминал о нем.
Алексей Вячеславович, помню, рассказывал нам о Фридрихе-Вильяме Гершеле, удачливейшем из всех астрономов мира: ни до, ни после него никому не удавалось открыть и научно осветить так много новых предметов на небе. Куда бы ни направлял Гершель свой телескоп — на солнце ли, на планеты, или в глубины пространств — везде открывал он неведомые дотоле явления и рассеивал мрак, таивший от человека отдаленнейшие области мира.
Алексей Вячеславович показывал нам портрет астронома Гершеля. Он вешал картон на классную доску, и мы наблюдали: окруженный чернотой доски, будто ночным небом, гладковыбритый, одутловатый, большелобый старик, держа в руках подзорную трубу, в счастливой улыбке смотрит поверх нас, школяров. Это и был Фридрих-Вильям Гершель, удачливейший из всех астрономов мира.
Нам рассказано было еще, что весной тысяча семьсот восемьдесят первого года удачливый Гершель превзошел самого себя. Было большое звездное небо, и Гершеля потянуло к своему телескопу. Бед всякой особенной цели он направил его в область неба между рогами Тельца я ногами Близнецов. И вдруг он заметил звезду, имевшую вид маленького кружка. Он тотчас же понял, что эту звезду нельзя считать «неподвижной», иначе — крайне далекой звездой, и стал цепко следить за ней. Он не ошибся, — черед два дня звезда изменила свое положение и, значит, оказалась планетой, новой планетой в солнечной нашей системе. Уран — так назвали эту планету.
Что ж привело Гершеля к открытию новой планеты?
Счастливая случайность была на этот раз вожатым Фридриха-Вильяма Гершеля. Это она взяла его за руку и направила телескоп именно в эту точку бесконечного звездного неба, где, сокрытая тьмой и упрятанная своими далекими сестрами, неподвижными звездами, совершала свой бег планета Уран. Счастливая случайность, — ибо никогда до тех пор не было даже мысли о том, что за Сатурном, который считали крайней планетой, могут находиться еще неведомые планеты. Но удачливый Гершель эту неведомую дотоле планету увидел и заполучил в свои руки в памятный вечер тысяча семьсот восемьдесят первого года.
Я помню, как сердце заколотилось во мне.
«Вильям Гершель, счастливчик!» — долго стучало оно.
Я был тогда ветреным школьником, и счастливо-легкая слава Вильяма Гершеля вскружила мне голову. Сумасбродное желание славы бросило меня, безоружного школьника, в атаку на неприступные звезды. Оно подавило возмущение разума и заставило меня с театральным биноклем в руках рыскать по небу в поисках новых планет. Я тоже хотел подобно счастливому Гершелю обрести свой Уран, — это незаконное дитя астрономии, этот небесный подкидыш, обретенный Гершелем так счастливо случайно и так безболезненно.
«Вильям Гершель, счастливчик!» — долго стучало мое детское сердце.
И еще я узнал от Алексея Вячеславовича, что годы спустя после открытия Гершеля было высказано предположение, что и за орбитой Урана сеть неизвестная планета, возмущающая его мерный бег действием своего притяжения. Вычислить массу и путь и, наконец, найти на небе эту никогда еще не наблюденную планету представлялось для той поры делом огромнейшей трудности, и никто из астрономов не дерзнул за него взяться.
А вот студент-математик, сын фермера, двадцати двух лет, Джон Кук Адамс, объявил, что берется вырвать из звездного неба эту упрятавшуюся за орбитой Урана планету. В эту пору в особую моду у студентов стали входить гребные гонки на Темзе и лисья охота. В эту пору студенты острова Англии сходили с ума возле рингов больших кулачных боев: негр Молино убил англичанина. А студент Джон Кук Адамс несколько лет не поднимал головы от тетрадей своих вычислений, несколько лет, пока с исчерченных страниц не взял в руки затравленную цифрами лисицу — планету.
Тогда Адамс поднял голову и сообщил о результатах английским астрономам, чтобы они обнаружили эту планету в таком-то месте на небе. Но рутинеры не предприняли своевременных поисков до тех пор, пока во Франции к гем же результатам пришел француз Леверье и обнаружил планету. Тогда стало ясно, что если бы не рутинеры, Джон Кук Адамсу принадлежала бы первая слава трудного открытия планеты Нептуна.
«Рутинеры!» Алексей Вячеславович произносил это слово с чуждой ему угрюмой
