Часы - Лев Маркович Вайсенберг
— А вот вам, товарищи, бар-юзуфский внук, — улыбнулся гидролог, указав в окно, — вернее, праправнук, — Елумкумский канал. Смотрите, вы видите новый кусок магистрали, еще не законченной.
Мы потеснились к окну и в свете заходящего солнца увидели тот же песок, но прорезанный уже полосою рва, точно бороздой, взрытой плугом-гигантом. Она тянулась За горизонт, в пески.
— Новая будет земля, — задумчиво сказал командир. — А я еще те времена помню, когда за каждую каплю воды мы свою кровь отдавали. И не так давно это было, товарищи, десять лет всего. Я был тогда в походе Красной армии в Бухаре. Бои шли на отрогах Гиссара. Здесь не такие высокие горы, да только трудные очень: воды никакой нет и подножного корма никакого коням. А дорог хороших совсем нет, если не брать в счет перевал Ак-Кутальский, на старом тракте из Самарканда в Афганистан. Через этот перевал наша красная конница в двадцатом году гнала войско Эмира Бухарского.
— Это знаменитый перевал, — вмешался профессор, — его знали древние полководцы, о нем упоминается в произведениях арабских историков, через него проходили войска Тамерлана.
— Ну, вот, — продолжал командир, — наш отряд в двадцать сабель завяз в песках на отрогах. У меня был зашит в штанине приказ начальника первой кавалерийской туркестанской бригады: неизменно продвигаться на юг, к реке Туполанг, на соединение с красными. А река Туполанг означает по-нашему река Сумасбродная, — за ее бурное течение и капризные броды. Это, видите, зависит от таяния снегов на хребте, откуда берет она свой исток. Но до реки Туполанг еще далеко было, а воды у нас для бойцов и для коней — кот наплакал.
«Вызвал я красноармейца боевого, конника первой туркестанской бригады, Бобкова Ивана, родом из Красноводска, и разъясняю ему, что есть такой и такой приказ и что на него, конника Бобкова, большая надежда: он, мол, «изчи» (по-нашему — разведчик и следопыт), и приказываю ему, что бы ни стоило, разыскать воду, — должен, говорят, здесь быть поблизости колодец Куи-кан. А Бобков, доложу вам, замечательный был изчи, следопыт первоклассный, специалист, так сказать; научился он этому делу у туркмен с берега Каспия, южней Кара-Бугаза. В один миг отличит след, и не то, чтобы след зайца от следа шакала или, там, волка, или лисицы, а скажет — зайца ли след или зайчихи, да к тому еще, холоста ли зайчиха или на сносях. Первоклассный, одним словом, изчи. Его у нас так и звали по-русски: ищи, вместо изчи — по-туркменски. У него татуировка была на руках — зайчиха толстая да зайчата, двое, веселые, у нее по бокам.
«Послал я Бобкова в разведку и, в виду измученности отряда, объявил привал. Не успели с коней спешиться, как солнце за пески ушло и — темнота. Ночь прошла, а Бобкова не видно. Памятуя, во-первых, приказ: неизменно продвигаться на ют, к реке Туполанг, на соединение с красными; веря, во-вторых, в надежного следопыта Бобкова; учтя, в-третьих, что без воды далеко не уйти и что следы Бобкова плетутся на юг, — приказал я чуть свет двинуться по петлистым бобковым следам. II к вечеру набрели мы, наконец, на колодец — яма в земле и камни вокруг нее горкой наваленные.
«Все бы хорошо, да Бобкова вот не видать, а следов конских у колодца заваруха такая, что не сыскать никак следов бобкова коня. Решили мы: видно, увели Бобкова и коня его белобандиты. Приказал я коней поить, не перепаивать только, и — в погоню. Колодец богатый оказался — моются бойцы, коней поливают и поят. А я в стороне сижу, карту посматриваю. Вижу вдруг, бегут ко мне двое, руками размахивают. Я навстречу к ним. Так и так, товарищ командир, докладывают, человек есть в колодце. Приказал вытащить, осмотреть. В нижнем белье был человек, босой, весь в крови, нос отрезан, уши срублены, глаза выколоты. И на руке татуировка: зайчиха толстая и двое зайчат по бокам.
«Прокляли бойцы басмачей, повздыхали и погребли тело Бобкова невдалеке от колодца и наложили камней на могилу и карандашом на картонке сделали надмогильную надпись: здесь погребен зверски убитый белобандитами Энвера и басмачами Бобков Иван, конник первой кавалерийской туркестанской бригады.
«Как я понял впоследствии, колодец Куи-кан, где погиб Бобков, был нашим спасителем, ибо никаких больше колодцев в этой местности днем с огнем было не сыскать. И странное, товарищи, название колодца и странное здесь совпадение: Куи-кан значит по-местному кровавый колодец.
«Видел я на своем: веку, товарищи, не мало смертей — и на германском фронте, и в плену, и у нас в гражданскую в Туркмении и в Узбекистане — и ушел перезабыть уже многое. А вот, не знаю почему, с особенной болью вспоминаю я о Бобкове, о зайчихе с зайчатами на его руке, об одинокой могиле у колодца Куи-кан на отрогах Гиссара…
«Когда кончилась гражданская, не захотелось мне возвращаться домой, — ведь сколько крови было пролито За эту страну, и нашей крови и белой. А места здесь, товарищи, вы не смотрите, что пески, великолепные будут, лучше наших, только надо пообвыкнуть к ним. Ну, в ту пору вызвали меня в Ташкент, в штаб округа, в распоряжении коего и нахожусь по сей день. И надо ж случиться — иду я прошлым летом по куриному рынку, у лавчонки остановился сынишке виноград купить (вот везу ему лошаденку), чувствую, кто-то трогает меня за рукав. Обернулся — вижу узбек незнакомый мне улыбается. «Чего тебе, уртак?» (по-нашему, товарищ) спрашиваю. А он в ответ: «Я тебя, товарищ командир, знакомый», и все улыбается. Поглядел я внимательней — будто лицо знакомое, а не скажу точно кто. Не признал я узбека, не вспомнил.
«Тут узбек и сказал мне, что взяли его с басмачами Энвера в плен красные, в Гиссаре, невдалеке от колодца Куи-кан. Насторожился я сразу, как только сказал он памятные эти слова: Куи-кан. Рассказал узбек, что к колодцам-то понудили его вести басмачи, а сам он декхан, мирный. Среди красных, говорит, заметил меня и припомнил. И я долго смотрел на узбека, да не признал его, не припомнил. Еще рассказал узбек, что у
