Илья Лавров - Встреча с чудом
Казалось, не было часа, когда бы он не думал о стихах, не было дня, когда бы он не работал над ними.
Негаснущее, сладкое томление по слову, образу, что называется талантом, все нарастало в его душе, и наконец из нее вылилась первая книжка стихов. Она имела успех. От стихов пахло соснами, дымом костров, мартовским снегом, под которым журчали ручьи, в них билось в смятении влюбленное сердце юности.
Теперь выходил второй сборник, и Лева Чемизов поехал за ним в Москву. Но по пути он решил сойти в Новосибирске. Ему заказали очерк о геологе Грузинцеве — открывателе богатых залежей золота. Лева хорошо знал его работу, и вчерне очерк уже был написан, но образ самого геолога получился бледным. Видимо, Лева плохо еще знал его. Грузинцев же в это время уехал в Новосибирск по каким-то делам в отделение Академии наук.
Встретил его земляк радушно и даже устроил с собой в один номер гостиницы.
В день приезда Левы всех взволновало радио. «Пи-и пи-и... пи-и-пи-и...» — смутно доносился зов из темной, звездной бездны Вселенной. Лева, припав к приемнику, слушал эти сигналы.
Грузинцев, чуть побледнев, пронзительно уставился прямо в глаза Чемизову. Тот не отвел своих. Так они пристально смотрели друг на друга, не замечая этого. Потом Грузинцев закурил, тонкой и длинной струей сильно пустил дым в потолок и спросил звучным баритоном:
— Поняли? Вот оно как дело-то пошло! — и вдруг увлеченно и торжествующе рассмеялся. Голос был такой звучный, что невольно думалось: Грузинцев должен замечательно петь.
Сказочные двигатели в миллионы лошадиных сил разорвали оковы земного притяжения. Ракета неслась к Луне...
А в городе хозяйничала осень. Из каждого уголка, сквера, палисадника, через каждый забор сыпала она сухие, как из печки, гремучие листья. Они запутывались в волосах девушек, плавали в чашах фонтанов, залетали в форточки, кочевыми стаями кружились над площадями. Никакое другое время года не рождает столько чувств, как осень. В шуме листопада напряженно живет душа.
Лева Чемизов бесцельно бродил по Новосибирску. Душа волновалась при мысли, что уже над всей страной прогремели почти неслышимые залпы разорвавшихся малюсеньких коробочек, которые расшвыряли мириады семян, обстреляли ими землю и в этой осени уже посеяли грядущую весну.
Все это просилось в слова...
И ракета требовала стихов. Но ее полет нужно было пережить, чтобы родилось несколько настоящих строф...
Вечером зашел в номер знакомый Грузинцева — директор гастронома Шошин. Тучный, веселый, он понравился Чемизову. Где можно было сказать «хорошо», Шошин восклицал: «Замечательно!» Вместо «мне понравилось», он говорил: «Меня потрясло!!!» Он не предлагал просто: «Пейте чай», а обязательно: «Очень прошу вас, пейте, пожалуйста, чай!» Не спрашивал: «Сколько времени?», а ласково рассыпал: «Очень прошу вас, будьте настолько любезны сказать, если вас это не затруднит, сколько времени?» Был он весь какой-то безмятежный, довольный и мягкий, как шкура песца.
— А не организовать ли нам, друзья, вылазку за утятинкой? — спросил он. — Махнем на берег Обского моря, если, конечно, вас интересуют эти места, переночуем и встретим зорьку. Там в камыши опускаются потрясающие стаи.
— Обское море. Заманчиво! — повернулся Грузинцев к Чемизову. Тот никогда не отказывался посмотреть что-нибудь новое. А встретиться с осенью на берегу моря действительно было заманчиво.
— Снаряжение всей экспедиции я беру на себя! — воскликнул Шошин.
Никто не знал, что на охоту он ездил не за утками, а для того, чтобы похудеть. Для этого же он, радуя молодую жену, часто мыл пол. Закатает рукава до локтей, брюки до колен и, шлепая босыми ногами, покряхтывая, драит пол во всех трех комнатах...
В вагоне пригородного поезда все говорили о ракете, которая летела сейчас, вот в эту минуту, на Луну. Чуть ли не каждый шуршал газетой, взволнованно читая сообщения.
Грузинцев много повидал на своему веку, много читал и поэтому любил рассказывать. Вот и на этот раз он с удовольствием разговорился с пассажирами.
— Что мы знаем о Луне?! — говорил он, увлекаясь. — Видим мы только одну ее сторону. Луну осыпает космическая пыль и долбят метеоритные дожди!
Шошин сидел у окна с каким-то высохшим, как мумия, командировочным. Шнурки на ботинках у командировочного не зашнурованы, пуговицы на пиджаке оборваны.
Облокотясь на откидной столик, Шошин и командировочный почти уперлись друг в друга лбами, рассказывая анекдоты. Шошин рассказывал со смаком:
— Вот он и говорит: «Я теперь, братцы, в сны верю. Однажды снится мне, будто я сижу на профсоюзном собрании. Просыпаюсь, смотрю — а действительно сижу на собрании!»
Шошин и командировочный, всхлипывая, хохочут до слез. У Шошина обнажаются такие ослепительно белые зубы, что они кажутся вставными, новенькими. Кожаная куртка на нем скрипит, она пахнет сапогами. Лева Чемизов недовольно косится на смеющихся.
— Над Луной и днем небо черное, звездное, — рассказывал Грузинцев. — Солнце должно вот-вот взойти, но все еще непроницаемый мрак. Там рассвета нет, нет и зари. Только в глухом мраке начинает ярко сиять множество черных вершин. Вот это и есть утро на Луне.
Нос Чемизова осыпало мелким бисером испарины. Боясь утерять ощущение Луны, боясь утерять ощущение Грузинцева — героя будущего очерка, Чемизов прикрыл глаза.
— Представьте себе пышущие жаром ноздреватые скалы, исполинские горные цепи и хребты, высокие вершины и крутые обрывы. Трещины, пропасти, ущелья. Горные цепи замыкаются, образуют гигантские цирки. И миллионы лет тишина. И миллионы лет неподвижность. Там же нет воздуха, а значит, нет и звуков, нет ветра. И на все это смотрит большущий пестрый шар Земли. Над шаром ползут серые пятна облаков. В разрывах между ними зеленеют тайга и джунгли, желтеют пустыни, белеют снега. Порой океан швыряет в пространство Вселенной яркую вспышку солнечных бликов, будто Земля сигналит Луне!
Лева заерзал на скамейке... Спутники, ракеты... Он ясно чувствовал: начинается новое в истории человечества. И это новое нужно было выразить словами...
Они сошли на маленькой станции, а зеленый вагон, полный возбужденных толков о межпланетных полетах, покатил дальше. И внезапно поезд показался Леве стареньким, тихим, похожим на допотопные кареты и колымаги.
Долго дожидались попутного грузовика. Солнце уже клонилось к закату. Кругом расстилалась осенняя, пожухлая степь. Над ней летели тучи пушинок с семечками — цветы засевали землю. Стороной тянулась станица гусей. Цвинькая, тенькая, ширкнули над головами махонькие алые птички, точно кто-то бросил горсть клюквы. Неоглядная розово-синяя даль.
Долговязый Чемизов ерошил русые волосы, поправлял сползавшие очки и, не замечая, шептал: «Чудесно, чудесно».
Все эти окружающие мелочи никто не примечал, но Лева то и дело что-то чиркал то на пачке сигарет, то на спичечном коробке, то в блокноте. Он любил повторять слова Фета: «Дорого — то сказать, что все способны видеть и никто не видал». А сегодня глаза и душа у Чемизова были удивительно зорки.
Здесь было так по-домашнему уютно после зловещих лунных пейзажей, что он проговорил:
— И все-таки, пожалуй, лучше нашей Земли нет другой планеты!
— Есть еще земли, есть! — уверенно возразил Грузинцев.
— Вот далась им эта Вселенная, — заворчал Шошин. — Тут на вечернюю зорьку опаздываем, а они о Вселенной! — И он поплелся к дороге.
А Чемизов все видел ослепительное пламя, что хлестало из сопла реактивных двигателей, слышал смутные сигналы-зовы далеких космических кораблей из беспредельной звездной пучины. В этих сигналах чудились и торжество, и мольба, и тоска о родной земле. Он, как мальчишка, отправлялся в далекие путешествия, открывал похожие на землю планеты, заселял их людьми, земными птицами и деревьями...
Наконец подкатил грузовик.
— Сегодня в ноль часов пять минут по московскому времени на Луну прибудет наша ракета! — торжествующе закричал молоденький шофер. — Вот ведь до чего дошли! Головы!
Охотники выехали на берег Обского моря. Грузинцев с детства знал здешние луга, рощи, овраги, но теперь они исчезли. Огромная вода колыхалась перед ним. По ее могучей, дышащей груди пролились золотые, сиреневые, лиловые потоки заката. Порывами налетал ветер, и с берез желтым дождем сыпались косо на воду скорченные листья. В алой заре красные осины лились, как пламя.
— Человек сделал! — с веселым удивлением проговорил Грузинцев, кивая на море. — Шевельнется, вспыхнет, как зеркало, и полетит золотой зайчик к Луне.
Лева посмотрел на него с любопытством.
Когда охотники натянули палатку и распалили костер, было уже далеко за полночь.
Над морем, над полями сияла полная луна.
Грузинцев огляделся.
— Когда намечали границу моря, топографы где-то здесь, в обвалах оврага, наткнулись на стоянку древнего человека, — сказал он. — Говорят, нашли кости, головешки, грубо обработанные камни. — Он задумчиво засвистел.
