Николай Вагнер - Счастье рядом
Василий Васильевич Каретников густым приятным баритоном пел «Раек» Мусоргского. Придирчивая Александра Павловна стояла около динамика. Она была довольна. Каретников пел свободно и абсолютно точно. Единственно, что ее волновало, — это время. До начала вечерних передач оставалось меньше часа. Уже пришла Татьяна Васильевна, шумная и веселая. Ее восторженное настроение сразу же охладила Александра Павловна, приложившая палец к губам, и теперь Жизнёва молча разбирала листки передачи, стоя у пианино. Наконец запись закончилась, и артисты, оживленно разговаривая, высыпали в фойе. Всем хотелось послушать самих себя. Яснов быстро перемотал пленку, и комнату наполнил густой баритон Каретникова. Сам он, довольно улыбаясь, подошел к Жизнёвой, низко поклонился и поцеловал ее руку.
— Как вы хороши сегодня, Татьяна Васильевна! Вы расцветаете день ото дня все ярче.
— А как же, — в тон ему ответила Жизнёва. — Я же всем говорю — законсервировалась!
— Ну причем тут законсервировалась? В этом нет никакой нужды. Вы свежи и неповторимы.
— Да, да, конечно! — воскликнула Татьяна Васильевна и громко рассмеялась. Выглядела она действительно хорошо. Бледно-розовый летний костюм подчеркивал ее стройную фигуру. Шелковистые каштановые волосы крупными локонами касались белой шеи, наполовину скрытой блузкой из светлого капрона. Все это одним взглядом охватил Каретников. Он подметил и замшевые туфли на тонких каблуках, и крепкие красивые ноги.
— Модненькая, какая вы модненькая сегодня! — продолжал восхищаться Каретников.
— Товарищи, неужели вас не интересуют результаты собственной записи? — послышался раздраженный голос Кедриной. — Нельзя ли потише?
— Интересуют, конечно, интересуют, дорогая Александра Павловна! — Каретников подошел к Кедриной и бережно прижал ее к себе пухлой широкой ладонью.
Дослушав пленку до конца, Александра Павловна ушла в редакцию. Юрий Яснов сложил рулоны записанной пленки в шкаф. Громов все еще орудовал ножницами и клеем у своего магнитофона.
— Может, по улице прошвырнемся? — обратился Юрий к Виктору. — Кончил дело — гуляй смело!
— Кто кончил, а кто и нет.
— По маленькой пропустим...
— Ни по маленькой, ни по большой, — отрезал Виктор. — Работа!
Вдоль поднятой крышки магнитофона стояло несколько кругов пленки. Одни из них были поменьше, минут на пять звучания, другие в два-три раза больше.
— Это сельхоз?
— Угу, — кивнул Виктор, не поворачивая головы. — Скоро придет Хмелев, а у меня и конца не видно.
— Ну, ну, давай, — сказал Яснов и, накинув на плечи светлый плащ, неторопливой раскачивающейся походкой пошел к выходу.
Громов удовлетворенно вздохнул: теперь ему уже никто не мог мешать. Быстрей замелькали его маленькие руки. Вот они на дисках, поворот ладонями влево и вправо, лишний звук найден, щелчок ножницами, прикосновение клеем — и снова вращались диски до следующего неверно произнесенного слова или чрезмерно большой паузы.
Монтаж на этот раз достался нелегкий. В сельскохозяйственной передаче были выступления доярок. Читали они плохо, и вся беда, по мнению Виктора, заключалась в том, что они именно читали, а не рассказывали своими словами о знакомом для них деле. «И всегда эта Роза Ивановна пишет тексты за людей. Вот и получается бред». А потом пришла другая мысль: «Стоит ли приглаживать выступления? Пусть говорят как есть, с оговорками, с неверными ударениями». Но тут же вспомнились слова Хмелева: «Радио должно быть образцом культурной речи. Иначе мы никого ничему не научим». И Громов монтировал слово за словом, фразу за фразой. Ноги затекли — за весь день не пришлось присесть.
А мысли снова лезли в голову, чего только не приходило на ум. Вот, например: «Есть ли смысл тратить столько времени и сил на передачу, которая завтра за каких-нибудь пятнадцать минут вылетит в воздух? Она исчезнет бесследно, и никогда он, Виктор, не увидит результатов своего нелегкого труда... И так день за днем, передача за передачей в эфир, в эфир...» Круглолицый и не по годам располневший Каретников тронул Виктора за плечо, и тот машинально нажал кнопку против слова «Стоп».
Низкорослый и невзрачный на вид Громов вопросительно посмотрел на самодовольного, пышущего здоровьем певца. Василию Васильевичу понадобился телефонный справочник, и ему пришлось повторить свою просьбу дважды, потому что резиновые наушники плотно закрывали маленькие уши Громова. Наконец Каретников понял, что справочник лежит на шкафу. Виктор снова включил магнитофон и с еще большей поспешностью принялся за свое дело.
Быстрым широким шагом, размахивая руками, вошел Хмелев. Впечатление было такое, будто он не знал, куда деть руки.
— Ну как, Виктор Степанович, устал?! — Хмелев спросил громко, опасаясь, что Громов не услышит его через наушники.
— Не успел... — растерянно улыбнулся Громов. — Много приходится резать...
— То-то и есть, уже слыхал. Ну, ничего. Домой не торопишься? Лично у меня дел по горло, я еще побуду. Как ты?
Громов уважал Хмелева. Он ответил, что не спешит и не уйдет, пока не закончит монтаж.
— Вот и отлично! Давай покурим. — Хмелев достал металлический портсигар. — Василий Васильевич,а вы не хотите? — спросил он у Каретникова, которого заметил не сразу.
— Благодарю, Леонид Петрович! Не позволяет профессия, — улыбаясь ответил Каретников. — Я вот ищу свободный телефон. Может быть, можно из вашего кабинета?.. Благодарю вас...
Хмелев присел на табурет. Кивнул на железный ящик с ворохом изрезанной пленки.
— Сплошная экономия!
— Угу, — отозвался Громов. — Режу, режу — крови нету, еду, еду — следу нету. Только тут и видна наша работа.
— Прав, да не совсем. Волну двести сорок метров с нашей продукцией, действительно, не видно. Но нельзя увидеть и мысль, — оживленно заговорил Хмелев. — Зато она может взволновать человека, заставить действовать. Нередко люди забывают название передачи, но суть ее или даже какая-нибудь одна мысль остаются на всю жизнь.
— Все это так, Леонид Петрович, но ведь нас даже не все слушают, значит, опять работаем за зря. Ты тут маешься с передачей, а какой-нибудь лоб возьмет и выдернет вилку за шнур.
— И газеты не все читают, — возразил Хмелев. — Но ты только подумай: у каждой радиоточки — три-четыре слушателя. Миллионы получаются.
2
Поджав под себя ноги и укрыв их халатом, Зоя удобно устроилась на диване. Одной рукой она облокотилась на валик, в другой держала телефонную трубку.
— Нет, Васенька, сегодня невозможно, — говорила она вполголоса. — Да и кто поверит, что у меня репетиция. Нашел дураков! Что, что? Подожди я выключу радио.
Зоя легко спрыгнула с дивана и, пробежав по ворсистому коврику, выдернула вилку репродуктора.
Затем она снова забралась на прежнее уютное место.
Заманчивые предложения Василия Васильевича Каретникова — распить бутылку шампанского или заглянуть на премьеру в театр — Зоя встречала шутками. Ей не хотелось сегодня выбираться из дома, да и сделать это было не просто. Свекровь была всего лишь за стеной. Оттуда доносился дробный стук машины. Марина Юрьевна шила. Она с молодых лет привыкла следить за модами, выискивать в журналах новинки и затем кроить. И если раньше это увлечение диктовалось скорее необходимостью, то теперь, когда была полная возможность заказывать платья у лучших портних, — шитье стало просто развлечением. Эту привычку она старалась навязать и своей невестке — Зое. Но не в характере Зои было корпеть над выкройками и вообще подолгу сидеть дома. Ее, концертмейстера филармонии, увлекал другой мир. Она любила бывать на просмотрах новых спектаклей, на репетициях, концертах. И всегда была восторженной, увлеченной. Всякий элегантно одетый мужчина производил на нее впечатление. В разговоре с приятельницами, когда заходила речь о вновь прибывшем в театр или филармонию артисте, она всегда спрашивала: «Как он одет, высокого ли роста?». А когда делилась своими впечатлениями, неизменно восклицала:
— Красавец, в модном пальто, широкие плечи, рост!..
И все-таки в спутники жизни Зоя избрала совсем не атлета. Правда, лицо Юрия было симпатичным, даже красивым, особенно привлекали голубые глаза. Во всяком случае, объяснить свой выбор кому-либо, даже самой себе, Зоя, вряд ли могла. Может быть потому, что Юрий со вкусом одевался, красиво ухаживал, не жалея при этом денег, или потому, что был сыном главного инженера крупного в городе завода, или, наконец, просто настало время устроить свою жизнь. Так или иначе Зоя любила говорить о том, в какой приличной семье она жила, так же, как не упускала случая упомянуть о своем отце — известном музыканте профессоре Сперанском, любила рассказывать о поездках отца Юрия — Александра Васильевича в Москву и за границу и демонстрировать подарки, которые он привозил оттуда. Но в то же время она сменяла одно увлечение другим и вот теперь, кажется, даже влюбилась.
