Николай Вагнер - Счастье рядом
Василий Васильевич привлек ее внимание прежде всего своей популярностью. Он, без сомнения, был лучшим солистом театра. В первый же сезон ему доверили ведущие партии в нескольких спектаклях. А недавно она аккомпанировала Каретникову в концерте и сама оказалась свидетельницей его шумного успеха. После каждой спетой вещи он оборачивался к ней, пережидая аплодисменты, и бросал несколько слов. Плохо разбирая их, Зоя все же поняла: Каретников своим успехом обязан ей.
После концерта Василий Васильевич отвез Зою в машине домой. Всю дорогу он держал в своих пухлых ладонях ее руки, называя их маленькими волшебницами.
Зоя отшучивалась:
— Какой вы мужчина, — шептала она, — если ничего не можете придумать, кроме этой машины! — и звонко смеялась, уже не боясь, что услышит шофер.
Каретников решил при первой возможности предложить ей провести вечер вместе. И вот опять неудача. Она по-прежнему не принимала его предложений.
В трубке прозвучало прощальное «Звоните!», и теперь до слуха Каретникова доносились равнодушные короткие гудки отбоя.
Зоя вовремя положила трубку и взяла в руки раскрытую книгу: еще минуту назад она услышала из передней гудящий голос Александра Васильевича. Это означало, что сейчас он появится и здесь, потому что, приходя домой, первым делом заглядывал во все комнаты, желая знать, кто из его семейства дома.
В тот самый момент, когда Зоя откинула голову на подушку дивана и остановила взгляд на первой попавшейся странице, дверь действительно приоткрылась. Голос Александра Васильевича, не знавший никаких оттенков и всегда гудящий на одной глухой ноте, спросил:
— А где, милая, изволит пребывать ваш супруг?
Зоя, как будто появление Александра Васильевича было для нее неожиданностью, встрепенулась и, отложив книгу, спросила с улыбкой:
— Мой супруг — это означает ваш сын?
Александр Васильевич сделал несколько тяжелых шагов по комнате, помолчал, а потом равнодушно возразил, что теперь ему Юрий сын постолько-поскольку: женившись, он вошел в самостоятельную жизнь.
С этим утверждением Зоя, конечно, согласиться не могла: ей-то хорошо была известна «самостоятельность» Юрия, который не только не смог бы прокормить себя и жену, но и вообще не приносил домой денег. Однако пререкаться ей не хотелось, да и не было в этом надобности. Александр Васильевич и сам прекрасно знал, что все хозяйство в доме по-прежнему вела Марина Юрьевна, а «дети», как она называла Юрия и Зою, только пользовались теми благами, которые приносило его положение. Но Яснов-старший раздражался от того, что его Юрий и после женитьбы не стал серьезнее, домой приходил поздно и чаще всего навеселе. Раздражение с каждым днем нарастало и потому, что Зоя, казалось, не обращала никакого внимания на то, как вел себя ее муж. К голосу Александра Васильевича присоединялась и Мария Юрьевна.
— Ласковая, внимательная жена, — говорила она, — сделает так, чтобы муж всегда стремился домой.
Но ни то, ни другое на Зою не действовало. Ей было совершенно безразлично, когда вернется Юрий, один или с приятелем, трезвый или пьяный. Единственно, чего она не переносила — запах винного перегара, да и это было не так страшно, всегда можно было расправить себе постель вот на этом диване. Зато назавтра она сама могла не давать объяснений, где задержалась или куда собиралась пойти.
Александр Васильевич ушел в столовую, где Марина Юрьевна уже позвякивала тарелками, накрывая на стол. А Зоя, вытянувшись на диване, принялась рассматривать новую пару дымчатого капрона, который совершенно не был виден на ноге. Она ухитрялась так выворачивать ноги, что хорошо были видны красивые продолговатые икры и, конечно, пятки, обрамленные едва заметным стрельчатым рисунком.
Вдоволь налюбовавшись обновкой, она ловко прижала колени к груди и, зацепив тонкими пальцами резинки чулок, одним движением сняла их. Бронзовые от загара ноги лоснились в свете электрической лампочки. Голые ноги казались ей не менее красивыми. Но так было модно, уже не говоря о том, что появляться на улице без чулок неприлично.
3
Самолет упал на крыло и начал крутой вираж. Андрей открыл глаза. Он увидел бездонное голубое небо, а потом отпрянувший к горизонту лес и пепельные пирамиды терриконов.
— Новошахтинск! Видишь? — закричал он Волегову, который сидел спиной к пилоту и, как ни крутил головой, не мог увидеть город.
— Все это построили новоселы! Мировые ребята! — Андрей силился перекричать гул мотора, а потом махнул рукой: — Глухня!
Рев мотора оборвался, и оба расхохотались. Редкие глухие выхлопы теперь уже не мешали выкрикивать слова. Самолет шел на посадку. Колеса ударились о землю. Судорожно дрожа, машина понеслась по зеленому полю. В круглом окошечке сразу исчезли постройки, как будто и не было здесь шахт, жилых домов и людей — одна пустынная зеленая равнина и тонкая полоска леса вдалеке.
Спустившись по металлической подвесной лестнице, Андрей взял из рук Волегова магнитофон, и они пошли по влажной траве к белеющим домам поселка. Мысленно Андрей был уже там, в новом городе, выросшем на Южногорском месторождении. Он помнил, как два года назад на этом месте пестрел палаточный городок. Тогда первые новоселы только начинали проходить шахтные стволы, корчевать землю, рыть котлованы. А теперь три шахты давали добротный коксующийся уголь, и сегодня вступала в строй четвертая. Андрей писал о пуске всех трех шахт. Теперь он был рад, что последним его собкоровским заданием был и этот репортаж.
— Везет тебе, Волегов! — сказал он. — Начинаешь с события.
Он подчеркнул это слово.
— Это у тебя событие, — возразил Волегов. — Идешь на повышение, так сказать. А мы люди маленькие, — подтрунивал он, отдуваясь от быстрой ходьбы. — Что для местной газеты по району мотаться, что — для радио.
— Мотаться! Сказанул тоже. Поспевать за жизнью, а не мотаться. Кто еще встречает столько людей? Нет такой профессии! Давай, давай — опоздаем к пуску!
Они подошли к двухэтажному каменному зданию, у дверей которого сверкала золотыми буквами новенькая вывеска: «Четвертая комсомольская». Андрей рванул прижатую пружиной дверь, и на них пахнул теплый, парной воздух нарядной. Во всю длину стен стояли Деревянные скамьи. На них густо сидели горняки, одетые в брезентовые куртки и штаны. На головах, покрытых кирзовыми шахтерками, поблескивали серебристые фары горняцких ламп.
Зал гудел сотнями голосов. Андрей прошел на середину. Он оглядывался по сторонам, надеясь отыскать, старых знакомых. Грубая шахтерская одежда сравняла всех. Стройные молодые ребята вроде бы посуровели и возмужали. Попробуй узнай среди них Олега Уржумова, когда не видно ни его чуба, ни широких черных бровей. Или голосистого Игоря Ланкова. Все потонуло в разноголосом гуле, все слилось воедино.
Сомнения разрешил начальник участка Павел Кузьмич Сушко, который вошел в нарядную с парторгом и начальником шахты. Он сразу заметил Андрея, поздоровался, потом поманил пальцем Уржумова и Ланкова.
— Вот они — орлы!..
— Не орлы, а шахтеры, — растягивая губы, заговорил Ланков. — Курсы прошли. Я сегодня начинаю, а Олег на третьей шахте год отработал. По пятому разряду рубает.
— А другие?
— Другие тоже в шахтеры подались, а кто на стройке. Девчата больше на стройке. Заходите после смены. Теперь жизнь не та — квартиры имеем. Переженились многие...
Андрей хотел спросить, женился ли он, Ланков, но в это время прозвучало призывное слово «Товарищи!». Наступила тишина.
Парторг стоял на широком некрашеном табурете с поднятой вверх рукой.
— Товарищи! Час назад взошло солнце нового дня. Родился новый день. Как будто бы обыкновенный... но разве может быть у нас обыкновенный, рядовой день? Сегодня утром мы видели в полете третий искусственный спутник Земли. Это же здорово, ребята! И сегодня же мы пускаем новую, четвертую шахту на Южногорске. — Он говорил без запинки, не задумываясь над словами, и они, казалось, помимо его воли, сами складывались в четкие фразы, отчего речь получалась легкой и яркой. Ничего не было забыто в ней: ни молодые рабочие руки, которыми построена шахта, ни уральский уголек, который загремит сегодня в бункере и пойдет на заводы и электростанции, чтобы еще светлее стало в домах, еще больше тепла было в жизни.
Закончив речь здравицей в честь молодых строителей коммунизма, парторг уступил место представителю новоселов — Олегу Уржумову.
И вот стоял он в грубокожих ботинках на табурете, пережидая, когда стихнут последние гулкие хлопки шахтерских ладоней, слегка покачивался на ногах, пробуя устойчивость. Потом сдернул с головы шахтерку и заговорил неумело, нескладно, часто повторяя одни и те же слова. Слушая его, Андрей, незаметно для самого себя, начал одобрительно кивать головой, соглашаясь с Уржумовым и как бы подбадривая его. Да, в самом деле мы много кричим о безоблачном завтрашнем дне, рисуем в своем воображении жизнь, которая будет когда-то, и забываем, не хотим уяснить, что строить ее надо не вообще, а конкретно, не когда-то, а сейчас, не для себя лично, а для всех, что и поступаем-то мы именно так, но часто не осознаем этого, много, очень много оставляем на завтра. Надо просто работать, рубать уголь, просто делать сегодня, завтра, послезавтра эту хорошую жизнь и не думать, что кто-нибудь сделает ее за тебя. «Философ из меня плохой, — сказал под конец Уржумов, — только коммунизм наступит тогда, когда отомрет поговорка: своя рубаха ближе к телу. Это точно!»
