Галина Николаева - Битва в пути
Ни голосов, ни суетливых движений, только мерное пощелкивание да скользящее движение меняющейся на глазах детали.
Бахирев стоял один, не двигаясь. Отдых! Он отдыхал здесь не телом, но всем сознанием, от сумятицы рапорта, от противоречий завода. Так отдыхает путник у знакомых привалов, так отдыхает художник возле любимых полотен.
Перед ним было как бы ядро будущего завода. Оно существовало. Оно билось сильно и ровно, как бьется здоровое, не отягощенное никакими пороками сердце, Бахирев стоял, наслаждаясь:
«Вот оно! Воплощенная мечта инженера. Может быть, то, что называют «мечта поэта»? Вот такой тракторный завод от начала и до конца!»
Он с трудом оторвался и зашагал главным проходом. Навстречу выбежал улыбающийся мальчуган в форме ремесленника. На обеих руках его, подобно муфтам, были надеты серебристо-серые гильзы. Испачканное лицо выражало ажиотаж.
— Эй, моторщики! — кричал он. — Чепе! Чепе! Конвейер встал по гильзе! Его окружили.
— Как «по гильзе?» — спрашивал знакомый Бахиреву по рапорту Сагуров. — У вас же гильза в запасе!
— Бракованная! Овальная!
Все заторопились к сборочной, а Бахирев, подумав, зашагал к линии гильзы. Оснащенная современными станками, она не вызывала сомнений. Вдруг Бахирев остановился в удивлении — молодой широкогрудый рабочий вручную, большой грязной деревянной кувалдой, правил гильзы на колодке.
— Что? Что? — прокричал Бахирев ему на ухо.
— Гильзы тонкостенные… Получается овальность… Вот выправляем…
— Есть по техпроцессу? Кувалда по техпроцессу? — кричал Бахирев.
— Нет, кувалда в техпроцессе не указана… Но овальность… Я ж объяснял… Овальность!.. — Для убедительности рабочий нарисовал овал рукой в воздухе.
Когда Бахирев пришел в сборочный, все там как-то опало, осело, и цех чем-то напоминал футбольный мяч, из которого ушел воздух.
Конвейер стоял. Тросы и шланги над ним одряблели и безжизненно повисли. Омертвев, остановился кранбалка. Люди, раньше плотно облеплявшие конвейер, теперь отхлынули от него, унося жизнь, шум, хлопотливую суету. Конвейер был безлюден, проходы же, прежде свободные, теперь заполнились рабочими. На блоках, на застрявших автокарах сидели и полулежали люди, курили, жевали бутерброды, переговаривались. Остановившийся конвейер Бахиреву приходилось видеть сотни раз, и каждый раз это зрелище тревожило его. Захотелось немедленно что-то предпринять…
Он отправился туда, где виднелась группа людей. Люди стояли над кучей гильз.
— Ну, я же говорил, что есть на сборке гильзы! Еще из фонда запасных лежат с той недели, — горячился Сагуров.
— А я ж говорил, что все овальные, все бракованные! — гудел Рославлев.
— Чтобы ОТК пропустило сто овальных гильз — этого быть не может!
— Как не может быть, когда есть!
По привычке досконально все прощупывать своими руками Бахирев сам молча измерил приборами внутренний диаметр и убедился в том, что налицо овал вместо круга. Так же молча он прошел обратно в моторный цех, взял три гильзы прямо из-под кувалды и замерил их в ОТК. Они были круглыми. Он велел отнести их в свой кабинет и только тогда снова пошел по цехам.
В инструментальном и модельном он, так же как в сборочном, невольно вздохнул полной грудью.
Тот же, что в сборочном, стеклянный покров от пола до потолка. Проходы, очерченные по краям аккуратными белыми полосами. Серо-голубые ящики для отходов. Цветы у станков на специальных серо-голубых подставках.
Большинство рабочих здесь были одеты в синие комбинезоны.
В модельном ему бросился в глаза рослый юноша с крупным, веселым ртом и чуть вздернутым носом. Двумя руками фрезеровщик крутил две рукоятки — одну по часовой стрелке, а другую против.
Бахирев подошел вплотную и попробовал незаметно для других крутить большие пальцы рук в противоположных направлениях. «Не получается!» Он стоял за плечом юноши, любовался виртуозностью движений и с отменным старанием крутил большими пальцами. «Ни черта не выходит! А он в две руки! Ну и артист!» Бахирев от удовольствия дернул себя за вихор. Юноша остановил станок.
— Ну, ловок! — сказал Бахирев/ — А зачем это? — он для ясности неуклюже поболтал в воздухе руками.
Юноша улыбнулся и бросил на него мгновенный взгляд больших глаз желудевого цвета.
— По кривой же фрезерую.
Бахирев взглянул на фрезу. И фреза была невиданная— она обрабатывала сразу несколько плоскостей незнакомой замысловатой детали.
— Откуда фрезы берете?
— Сами делаем.
— Здорово! А это куда? — Он ткнул пальцем в деталь. Юноша досадливо свел светлые брови.
— А!.. Чужому дяде…
— Жалко такую фрезу для чужого дяди…
— Цеха не жалеем, — с прежней досадой ответил юноша, — что уж фрезу!
«Ведь видел я его где-то… и совсем недавно… — пытался припомнить Бахирев. — Таких энергичных, курносоватых на плакатах рисуют: «Кто куда, а я в сберкассу».
До чугунолитейного цеха Бахирев добрался к вечеру.
Он знал, что цех этот, первенец пятилетки, выстроен по старым американским чертежам, и ждал неприглядной картины, но увиденное превзошло ожидания.
Дневной свет едва пробивался сверху, а электрический мерк в гарном воздухе низкого и тесного цеха. Пахло горелой землей и едкой копотью. Полыхало пламя вагранок, белый, как молоко, металл, искрясь, лился из светящегося, плохо промазанного ковша, и старые опоки с треском и шипом отплевывались бело-голубыми плевками пламени. Весь цех был в дрожи и грохоте. Покрывая грохот, надо всем царили резкие, требовательные колокола мостовых кранов. Дробно стучали выбивные решетки. Истошно вопили шлифовальные камни. С перекатами громыхали очистительные барабаны. Безостановочно двигались узкие ленты многих конвейеров. Люди смешно открывали беззвучные рты и объяснялись жестами, как глухонемые. Бахирев плутал в лабиринте переходов и думал:
«Ну и цех! Сам черт ногу сломит!»
В конце одного из конвейеров стоял статный парень, одетый в грязные опорки и расстегнутую на груди рубаху. Бахирев заметил его разухабистую, ленивую позу, голую грудь и небрежную легкость, с которой он крючками перебрасывал пудовое раскаленное литье с конвейера.
Вдруг лицо парня изменилось, он сплюнул папироску и вытянул шею, вглядываясь в кого-то.
В конце пролета шел тот самый юноша, которого Дмитрий заметил в инструментальном.
«Что его носит по заводу?»— заинтересовался Бахирев.
Он поравнялся с юношей и пошел вплотную сзади него. В самом центре цеха компания молодых рабочих устроила веселую карусель. Они уселись на подопочные доски и беспечно катались на круговом конвейере. Юноша решительно остановил конвейер и подошел к весельчакам:
— Катаетесь, значит?
— А чего нам делать? Обрубка литья не принимает, стержневое стержней не подает. Плавильщики шабашат! Потрудились — хватит.
— Эх вы, труженики! Не труженики вы, а круженики! Юноша постоял, засунув руки в карманы, и бросил: — Пошли бы в обрубное, подсобили…
— Специальность имеем! Пусти конвейер! Чего отключил?
— Где мастер?
— За стержнями побежал. Он у нас в подсобниках.
— А где начальник цеха?
— Сидит в кабинете, стучит кулаком по столу. Детали выколачивает.
Полыхнув жаром, мимо Бахирева проехал автокар с коричневыми горячими стержнями. Длинноусый старик с лицом старого мастера, насупившись, шагал рядом. Юноша в комбинезоне подошел, к нему.
— Что же это сегодня? С утра гильзы не было, теперь блок стопорит. Давайте нажимайте.
— Еще ты тут будешь распоряжаться! Завели систему: «Давай, давай!»—рассердился мастер. — Людей мало, шихта бракованная, в земледелке земля некачественная, а все одно знают: «Давай, давай, давай!»
— Деда, я же от комсомольской рейдовой, — примирительно сказал парень, — ребята на опоках катаются. Поговорите — подсобили бы пока на обрубке.
Мастер ответил что-то, утонувшее в грохоте, и ушел. Юноша стоял, щурясь. К нему подошел парень в расстегнутой рубахе и сказал с вызовом:
— Выбрали тебя — так ты нос кверху и не здороваешься.
— А ты всегда здороваешься? — прищурил желудевые глаза юноша.
— Да когда как… — Парень почесал голую грудь. — То-то и оно! За собой мы не замечаем…
Оба помолчали.
— Вернулся, значит… — полунасмешливо сказал юноша.
— Как видишь.
— Осознал? — в голосе юноши звучала явная ирония.
— Ну, и осознал. Ты против меня выступал? За увольнение?
— За товарищеский суд…
— Это кто ж судить будет? Яшка с Машкой?
— Хотя бы и они…
— Тоже судьи… — Парень плюнул, рванул рубаху, так, что она затрещала.
Когда Бахирев вышел из цеха в аллею передовиков, уже темнело.
Еще не отгорела вечерница, за цехами тускло тлела полоса брусвянного цвета. Погода изменилась, и зорные сумерки гасила густая мгла. С неба падала липень. Безостановочно дул верховой ветер. На душе у Дмитрия было смутно. Впечатления, еще не отстоявшиеся, пестрые и противоречивые, толпились, вытесняя друг друга.
