Галина Николаева - Битва в пути
«Вот же он! — Бахирев узнал лицо фрезеровщика. — Никакая не сберкасса, конечно! Здесь, а не на плакате я его видел. Кто же он? — Он подошел к портрету и прочел подпись: — «Сергей Сугробин… передовик, рационализатор…» Но что его носит по цехам?»
За притихшими бульварами слышался гул машин и голоса. Там, на обкаточной площадке, шла жизнь. Откуда-то из земли, очевидно из обмывочных шлангов, поднимался пар, он опалесцировал в свете цветных фонарей, менял очертания и окраску. И этот феерический, меняющийся отсвет, и ночная мгла, и ветер, и гул машин, и суета людей — все смешалось в одну, ни на что не похожую картину…
«Придется осваивать… Но где же концы, где начала? — снова и снова мысленно перебирал Бахирев. — Многотонные тракторы — и пара легоньких плугов. Первенство завода— и эта отчаянная себестоимость. Зовущая речь Вальгана — и эти затравленные, обезьяньи глаза конструктора. Эти непривычные противоречия и это хитро-миролюбивое отношение к ним. Как это может совмещаться? Где концы, где начала? И как разобраться в этом? Как я начну? Что я смогу? И зачем занесло меня сюда?»
Он тоскливо оглядел заводской двор. На обкаточной площадке по-прежнему пар бил из земли, и в его феерическом, изменчивом отблеске проползали неуклюжие, слепые, безглазые тракторы.
ГЛАВА 3. БОЛЬШИЕ ГЛАЗА
Даше снилось, что все поднимаются, все растут на тонких ножках дымчатые лесные колокольчики, и путаются в сосновых ветках, и звенят, звенят чистыми тонкими голосами, звенят, словно требуют: «Пусти… пусти… пусти…»
Она проснулась. Верушка посапывала, уткнувшись в Дашино плечо мягким носом. За окном двигались ленты огней и слышались звонки.
— «Трамвайчики!» — подумала Даша и босиком побежала к окну. По улице, позванивая на ходу, один за другим бежали полупустые, ярко освещенные трамваи.
«И я буду ездить… на тракторный завод… к проходной… в первую смену…»
«Тракторный завод», «проходная», «первая смена», — она с удовольствием повторяла в уме эти слова. Озябнув, она снова юркнула в теплую постель. Веруша подняла с подушки курчавую голову и сиплым со сна голосом спросила:
— Ты чего?
— Трамвайчики! — ответила Даша и рассмеялась от радости.
— Я тоже сперва глядела, — сонно ответила Веруша.
— Красивенькие… Идут и идут! И все в один конец! Откуда это они?
— Они тут, рядом, ночуют, в трамвайном парке…
Едва договорив, Веруша заснула, а Даше представился парк с развесистыми деревьями. Ветви у деревьев лапчатые, тихие, а под ветвями стоят трамвайчики — ночуют! Все это вместе называется «трамвайный парк»…
Две постели пустовали: соседки не вернулись с ночной смены. Сережки лежали рядом на тумбочке и блестели. Вчера Веруша купила одинаковые — себе и Даше. Такой уж повелся у подруг обычай со школы, с колхоза— все покупать вместе: Веруше кофточку — и Даше кофточку, Веруше серьги — и Даше тоже. Теперь Веруша была рабочая, а Даша — еще «приезжая из колхоза», еще не принятая, денег у Даши было в обрез, и Веруша снаряжала ее из своих. Для первого выхода на завод купила голубые сережки, в цвет глазам. Даша потрогала их, опять тихонько засмеялась, и вдруг в сердце словно укололо: «В кино хожу, сережки покупаю, а мама, видно, вечером опять от глаз хоронилась в овчарне— плакать… Нюшка да Люшка по годам не помощницы, да и сноровка у них не моя. Забаловали мы с мамой девчонок! Теперь не наплакаться бы с ними. Спят, поди, еще и печку не затопляют? А я тут! В городе, на заводе!» И снова она засмеялась от удивления и радости.
Сна не было, и мысли перебивались воспоминаниями.
В памятный знойный полдень первого послевоенного года Даша, две ее сестренки-близнецы и мать их, вдова Анна, сидели на пригорке среди изрытого окопами пустыря. Позади были и годы эвакуации, и длинные рассказы Анны о милом «своем» доме под двумя заветными сосенками, и долгий путь к этому дому. И вот наконец этoт «дом» — кирпичная печь с развороченным, черным от сажи чревом.
Такие же полуразрушенные печи в ряд торчали на пустыре. Маленькая Нюшка робко спросила:
— Мам, это могилки?..
Даша смотрела на сосны. Ветки были обгорелые, похожие на культи, и только наверху качалась белесая хвоя.
Анна долго сидела на пригорке, потом подошла к соснам, прикоснулась ладонями к стволам и сказала с болезненной улыбкой:
— Растут все ж таки…
Ночевали они в землянке, густо набитой людьми.
— Чего немец не дожег, то солнце выжжет, — звучал в темноте незнакомый Даше женский голос. — Грянула засуха из засух. Мы женщины мужние, семейные, и дети у нас не твоя мелкота, и то не знаем, как осилим… А тебе, Анна, пробираться бы пока поближе к Загорью. Там и села цельные, и дождило с весны… Есть там знаменитый колхоз «Трактор», председателем в нем Ефим Ефимович.
— Я под этими соснами сама люлькалась и своих трех люлькала, — сказала Анна. — А в девках была, Яша мой… затаится, бывало, за стволами, меня караулит…
— У девчонок твоих, гляди, косточки светятся, — сурово возразил голос. — А сосны что…
Когда все уснули, мать стала тихо плакать. Двойняшки, испуганные и намученные, тоже заплакали. Тогда мать сразу успокоилась и зашептала:
— Встанем с утра да и пойдем полюшком… На своей земле да не найти своей доли?
Ранним утром они вышли. У матери и у восьмилетней Даши были сумки за плечами двойняшки несли по узелку.
В траве, под кустами, еще не обсохла роса, а пыль на дороге была уже теплой и пухлой. Из рытвин и воронок торчало ржавое железо.
Когда поднялись на холм, мать оглянулась на две сосновые вершины, маячившие вдалеке, притянула к себе детей и затряслась от слез.
— Бездомочки вы мои…
Двойняшки тут же взялись в голос. Мать спохватилась, пересилила себя:
— Ну, попрощались, ну и хватит… Поглядите-ка, утро какое нарядное… Худо ли, плохо ли идти?
Даша со страхом посмотрела на множество видных с холма, перепутанных, как нитки, дорог.
— По какой же мы пойдем, мама?
— По какой пойдется, по той и пойдем, где придется, там и присядем, — торопливо заговорила мать. — Какое место понравится, то и наше. Худо ли, плохо ли?.. Хорошо, распрекрасно-хорошо!..
Они шли день за днем, ночевали то на сеновалах, то в сенях, то в клунях. В любой дом и в любые сени входила Анна, как в свою хату, здоровалась с хозяевами и доверительно говорила:
— Не найдется ли местечка переночевать? Иду, ищу места такого, где бы сиротам моим лучше окорениться…
Им сочувствовали, устраивали на ночь и давали советы.
До Заречья было далеко, а шли они медленнее, чем думали, потому что Нюша натерла ногу. У них не осталось ни денег, ни хлеба, Мать выменяла юбку и шаль на хлеб. После этого менять стало нечего…
В полдень, когда они проголодались, мать подошла к женщинам, сидевшим на крыльце, и сказала просто:
— Нет ли хлеба, женщины? Идти еще далеко, а дочка, на беду, ногу стерла. Не поспели мы в срок дойти… Истратились.
И так же просто, как она просила, женщины поделились с ней молоком и хлебом.
Однажды в полдень они вошли в большое село. Улицы и дворы были пустынны. Ставни больших домов закрыты от жары. В одном из дворов сидела толстая, краснощекая деваха в розовой, с темными пятнами пота рубахе и перекладывала из корзины в корзину помидоры.
— Не найдется ли у вас ковша воды да куска хлеба? — попросила Анна. — Дорога у нас дальняя, не рассчитали.
Девушка подняла осоловелые глаза и, глядя на Анну, молча взяла помидор из корзины и принялась сосать изо всех сил, с причмокиванием. Желтый сок неторопливо капал с круглого подбородка.
— Чего это там, Тамарка? — раздался из дома старушечий голос.
— Нищенка тута, — хрипло протянула деваха. — Милостыньку христа ради…
Анна схватила девочек за руки и рванула их с места.
Однажды Даша поотстала и издали услышала необычайно звучный и радостный мамин голос:
— Даша, Дашенька!
Мама стояла на вершине холма, и на тронутом вечерней желтизной небе отчетливо выделялась ее темная фигура. Стояла она, опираясь на палку, ссутулясь и неестественно вытянув худую шею. Видно было, как ходят под темной кожей круглые хрящики горла. Серая от седины и пыли прядь волос билась, как крыло, меж бровей, то взлетала по ветру, то снова никла. «Нищенка!» — холодея от жалости, повторила про себя Даша чужое слово. Но глаза матери светились радостным светом.
— Ну, дочка, глазастенькая моя, смотри, куда нас дорога вывела, — сказала мать.
Внизу среди кудрявых лесистых холмов голубела речка. Вдоль берегов в густой зелени виднелись добротные дома. С левой стороны литым массивом стояли хлеба. Пыля и звеня бубенцами, шло по дороге стадо.
Даше так приглянулось красивое место и так устала она идти, что закричала:
— Не тронусь отсюда, здесь жить стану! Двойняшки поддержали ее в два голоса. Мать тихо сказала:
