Алексей Бондин - Рассказы
— Спишь?
— Сплю.
— А сон видишь?
— Вижу.
— Какой?
— Да будто я еду на чудесном велосипеде и так будто еду, что земля подо мной летит.
— Ну, я лучше тебя видел,— говорит Степан.
— Какой?
— Я тоже будто еду на велосипеде и так еду, что дух у меня занялся. И вдруг вместо рук у меня крылья выросли. Большие крылья, такие же, как у аэроплана. И вместо котомки вдруг хвост вырос, и вот будто я лечу...
— Чур, ничья,— говорит Иван.
— Почему?
— А потому, ты меня разбудил и не дал мне сон досмотреть. Может быть, он лучше бы твоего был.
— Ну, ладно, ничья так ничья.
Опять будто заснули. Степану опять не терпится. Он опять говорит:
— Иван, спишь?
— Сплю.
— Сон видишь?
— Вижу.
— Какой?
— А будто я вырыл в земле яму, спустился в нее, а там полно золота.
— О-о! Я лучше тебя сон видел.
— Какой?
— Иду будто я не по земле, а мимо неба и вот смотрю, земля наша летит, как мяч. Я пап ее и подмышку, А месяц смотрит на меня, улыбается и говорит:
— Вот молодчина! Всю землю забрал в свои руки, и все золото, значит, твое будет, что в земле.
— Стой, Степан, чур ничья,— говорит Иван.
— Опять ничья?
— Так ты же мне опять не дал сон досмотреть.
— Ну, ладно, ничья так ничья, спи и гляди другой сон.
Михаил Иваныч смолк, а потом спросил охотников:
— Вы слушаете, ребята?
— Слушаем, говори.
— Ну, так вот. Уснули опять охотники, только ненадолго. Степан снова спрашивает:
— Иван, спишь?
— Сплю.
— А сон видишь?
— Вижу.
— Какой?
— Не рассказать.
— Почему?
— Да уж очень хорош. Дай спервоначалу досмотрю, а потом расскажу...
— Ну, смотри. Мне тоже не рассказать.
— Что так?
— Да тоже уж больно хорош.
И вот уснули. Степан ночью проснулся, спрашивает:
— Иван, спишь?
Иван молчит.
— Иван, а Иван, спишь?
Иван опять не отвечает. Растянулся на сене и сладко всхрапывает.
Степан встал, рябчика ощипал, изжарил и съел. Погладил себе он брюхо, усмехнулся, подмигнул, лег и сразу уснул. Утром его будит Иван.
— Степан, вставай. Сон видел?
— Видел,—отвечает тот спросонья.
— Какой?
— Хороший. А ты?
— Ох, и видел же я. Никто на свете таких снов не видал.
— Ну?
— Вот тебе и ну...
— А ну, расскажи.
— Слушай. Лежу я будто в этой избушке. Вдруг небо разверзлось, крыша у избушки раскрылась и смотрю, с неба слетают два ангела. Да такие красавцы! Одежда на них белая, как облако, крылья серебряные с золотыми перышками. У одного волосы белые, как снег, а у другого черные, как ночь. У одного на голове месяц блещет, а у другого солнышко сияет. Взяли они меня под руки, подняли и понесли. Несут меня, а сами так хорошо поют! Я заслушался! Вот несут меня в какой-то дворец. Стены во дворце голубые, пол хрустальный, а на потолке звезды горят. Положили они меня на пуховую постель, а сами расправили крылья, полетели и, как облако, исчезли. И вот я будто опять заснул.
— Хорош сон,— сказал Степан.
— А ты какой видел? Рассказывай! — говорит Иван.
— Хм!.. Так я то же самое видел, Иван, что и ты. Будто лежу в этой избушке. Вдруг небо разверзлось, крыша у избушки раскрылась, слетели эти ангелы, подняли тебя и потащили. Мне так это стало скучно! Думаю, не воротится мой Иван. На землю его теперь калачом не заманишь. Так я и порешил, что ты больше не воротишься. Встал я, рябчика-то изжарил и съел.
Охотники захохотали.
— О, здорово, как он его оплел. Дядя, расскажи еще что-нибудь, а!
Михаил Иваныч чиркнул спичку и посмотрел на часы.
— Ладно, время еще много впереди.
Подбросили дров в печку, снова все улеглись, и Михаил Иваныч начал рассказ, только на этот раз что-то очень скучное.
Слышу я, мои соседи сладко зевают. И мне захотелось смертельно спать.
Проснулся я от легкого толчка. Открыл глаза. Почти у самого уха мне шепчет Михаил Иваныч:
— Вставай, пора... Только, чур, тихо!
Я поднялся. Хорошо топилась печка. С нар, где спали наши новые знакомые, доносился богатырский храп. Михаил Иваныч подбросил еще дров в печку и тихонько отворил дверь. Мы вышли. Он притворил дверь, и тихо проговорил:
— Покойной ночи!
На северо-востоке занималась заря. Лес молчал. Над нами невидимо пролетел вальдшнеп — прохоркал.
— Время,— прошептал Михаил Иваныч,— вальдшнеп уже тянет. Идем скорей. Как хорошо сегодня, нисколько не подстыло.
Мы бесшумно подвигались к тому месту, где сидели вечером.
— А ребята? — спросил я.
— Ну, что ребята? — Михаил Иваныч лукаво улыбнулся.— Во блаженном успении, сладкий покой.
Он снял шапку, сунул ее за пазуху, настороженно прислушался и тихо проговорил:
— Все по селам спят, по деревням спят... Хы! Один Миша не спит, на охоту идет.
Снова присели на упавшее дерево, где сидели вечером.
— А тихо как, а! Хорошо... Скоро запоют,— шептал Михаил Иваныч.
Вдруг вдали большая птица захлопала крыльями.
— Во, схлопался. Он, как петух. Перед тем, как петь, сначала крыльями схлопает... Во... слышишь, начал...
Из темной стены леса донеслась знакомая песенка лесного красавца-глухаря.
— Иди к нему, а я туда пойду,— сказал мне Михаил Иваныч и бесшумно исчез в предутренней мгле.
Солнце уже поднялось над лесом, когда мы возвращались обратно к месту нашей ночевки. За спиной у меня висел глухарь, а Михаил Иваныч нес двух, перекинутых через плечо. Лес оглашался птичьими посвистами, вдали бормотали косачи, на сухих, мертвых деревьях время от времени барабанили дятлы.
— Что-то не слыхать было наших охотников, не стреляли,— проговорил Михаил Иварыч.
Подошли к поляне. Избушка попрежнему стояла с закрытой дверью. Вдруг она распахнулась, из нее выскочил черноволосый парень, торопливо огляделся и крикнул:
— Васька, чорт, проспали ведь мы...
В ответ ему почти кубарем выкатился из избушки его товарищ.
Белокурые длинные волосы его были спутаны. Он осмотрелся, закинул пятерней волосы назад и, безнадежно махнув рукой, ушел в избушку.
— Вот они,— сказал, смеясь, Михаил Иваныч.— Проснулись, когда солнышко-то в лоб уперлось им... Ну-ка, давай сядем, покурим, что из них будет?
Он сел на пенек, достал кисет и сосредоточенно стал завертывать цыгарку, смотря в сторону избушки.
— Эх, вы, горемычные охотники... Хы... Набили глухарей.
Тем временем, пока мы отдыхали, один из наших знакомых развел костер у избушки и подвесил над ним чайник.
— Ну, вот,— весело сказал Михаил Иваныч,— так-то будет лучше. Пойдем-ка и мы, попьем с ними жареной водички. Отдохнем и домой!
— Ну как, ребята, хорошо ли выспались? — спросил Михаил Иваныч, когда мы подошли к избушке.
— Хорошо,— мрачно ответили те, завистливо посматривая на наших глухарей.
— Здесь лучше спать, чем дома?
Вдруг белокурый парень расхохотался и, плутовато скосив на своего товарища глаза, спросил:
— Гриша, ты какой сон видел?
— Я? — отозвался тот, сдерживая улыбку.— Я видел, будто крыша у этой избушки раскрылась, прилетели ангелы и потащили меня.
— Я тоже.
— Тоже ангелы утащили? — спросил Михаил Иваныч.
— Тоже.
— Ну вот, а мы думали, что вы уж больше не воротитесь. Пошли да перестреляли глухарей-то,— серьезно сказал Михаил Иваныч.
Потом, подумав, подтянул к себе своих глухарей, отвязал одного и, подавая его охотникам, сказал:
— Нате-ка, ребята, да не поминайте меня лихом.
Те в недоумении смотрели на моего приятеля, а Михаил Иваныч все тем же спокойным тоном говорил:
— Ну, чего зенки-то на меня выпучили? Берите, если дают. Хватит мне одного.
ЛЮБОЧКА
Это была самая обыкновенная серенькая дворняжка. Небольшая, шерсть жесткая, взъерошенная, хвост кренделем, морда точно обросла бородой, а глаза — ясные и умные, как будто она хочет сказать что-то. А иной раз взглянет, ушки подожмет, хвостиком помахивает, и темные глаза словно засмеются.
И любил же ее Михаил Иваныч Савельев! Звал он ее Любочкой. Конечно, было за что и любить эту Любочку. Ему не раз давали за нее тысячерублевого сеттера, но он все-таки отказывался брать.
— Что сеттер? — говорил он.— Собака подружейная, она работает — пока птица на взлете, а как только наступила осень, она и отработалась, и сидит тысяча рублей дома.
Михаил Иванович охотился со своей Любочкой круглый год. Она лучше сеттера делала стойку. А осенью на дереве птицу отыщет — глухаря на лиственнице. Кончится охота на птицу, Любочка идет за пушным зверем; ищет белку, куницу, кидуса, колонка, соболя.
Только один был у нее недостаток: была она босоножка. Бывают такие собаки-босоножки — зимой по снегу бегать у них лапки щекочет. Михаил Иваныч и тут нашелся. Он заказал своей жене сшить для Любочки суконные чулочки. Любочка не сразу поняла, для чего хозяин надел ей на лапки чулочки. Вначале она зубами пыталась стаскивать их. Ну, а разве стащишь — чулочки крепко привязаны. Зато потом Любочка сама стала просить.
