Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
— Сам-то ты лысая облизьяна в очках!..
Терентия Чеботарёва открытие музея радовало больше, чем кого-либо.
Одетый по-праздничному в новый костюм, украшенный комсомольским значком, Терентий безвыходно провёл весь день в музее. Его интересовали не только многочисленные экспонаты, но и то, как население воспринимало открытие музея. Вот он заметил: от большой группы крестьян, слушавших пояснения Николая Никифоровича, отошли в сторону муж с женой — попихинские соседи — Менухов Иван с Анютой. Их больше всего привлекали манекены, изображавшие крепостных крестьян и помещиков.
— Иванушко, кто это в одежде-то парчовой?
— Наверно мощи на ноги поставлены… Нет, — передумал Иван и, потрогав манекен за руку, пояснил Анюте: — Это вроде бы большая кукла из белой глины. Какого-то барина изображает, прежнего.
— Иванушко, а кто это перед ним навытяжку стоит в однех порточках, в лапоточках и ниточка вместо пояса?
— Это, должно быть, арестованный Стенька Разин, на расправу приведён, слыхала?
— Как же, который княжну-персиянку утопил…
Но Иван опять помозговал и передумал:
— Нет, это не Стенька, наверно его помощник. Стенька, тот был помужественней…
— При каком это царе было? — не унималась любознательная Анюта.
— Не то при Николае Первом, не то при Петре. Первом…
Подошли к другим манекенам, изображавшим порку на крепостном дворе. У Анюты слёзы на глазах:
— Ой, Иванушко, не показывай, страсть-та какая, всю спинушку в кровь исполосовали. Кто это кого хлещет?
— Понимай сама, — строго и деловито ответил Менухов. — Тут всё явственно показано для неграмотных. Помещик лупит мужика. Так было при моей памяти.
— За чего его так?
— Не то за оброк, не то за самовольствие. Может дровишек поворовал. Ну и дрань ему за это.
— Ужасти. А нынче-то лесу руби, сколько ты хочешь земельки-то паши-дери, сколько хочешь.
— Нынче другое дело. Ладно, разглядывай молча сама. Всё тут явственно…
В толпе мужиков Терентий приветил своего бывшего хозяйчика Михайлу. Тот, узнав о музее, пришёл сюда сразу после обедни. Полуседые волосы причёсаны, смочены гарным маслом.
— Добра-то, добра-то сколько понатаскано! — удивился Михайла и, махнув рукой, сказал вполголоса: — сначала покажут за бесплатно, а потом всё это разворуют…
За стеклом в ящике увидел много старинных медных и серебряных крупных денег; глаза у Михайлы заблестели.
— Откуда это такая прорва монетой?
— Сказывают, в Кокошенской горушке клад нашли, так это остаточки от того клада, — пояснил кто-то Михайле.
— Вот ведь кому-то счастье, — позавидовал Михайла, — я на той горушке и пахивал, и боронил сто разов, а хоть бы копейку нашёл!..
Подойдя к подоконнику, на котором стояли образцы мужской и женской кожаной обуви, Михайла причмокнул:
— Вот это работка! Кто мастер?
— Афанасий Додонов! — прочёл кто-то на приклеенном ярлычке.
— Афонька Додон?! — удивился Михайла. — Да он же у меня шить учился и у покойного брата Ваньки учился. Мне с Енькой так не сшить, и никому так не сшить. Игрушечка! Вот так туфельки, полусапожки! Ай, ай!..
В разговор вмешался Николай Никифорович.
— Товарищ Додонов мастер на все руки. Вот эти замечательные бумажные цветы вокруг ленинского портрета он сделал. Будённый на коне — это тоже товарищ Додонов вырезал из берёзы сапожным ножом, не применяя никаких других инструментов.
— Пять годов не видел человека, где он сейчас проживает? — спросил Михайла.
— Товарищ Додонов работает инструктором кустарно-промысловой кооперации в Вологде. Ну, иногда и нас не забывает.
— Во, как люди-то! Это прежний-то зимогор!.. Инструктор, слышите?!.
— А чего удивительного? И все свои изделия и многие образцы работ других кустарей он представил нам в дар музею… Мы не откажемся, если и вы найдёте подарить нам что-либо заслуживающее внимания.
Подошёл Терентий, обратился к Никитину:
— Николай Никифорович, у этого гражданина я живал и работал. Он мог бы преподнести нашему музею такие вещи: старинный медный безмен работы соль-вычегодских, строгановских медников, на том безмене рыбы, птицы и всякие лепесточки вылиты и надпись мастерового, И ещё бы он мог подарить нам прялку расписную, тоже старинную, год обозначен тысяча семьсот двадцатый.
— Могу, могу, — неожиданно Михайла оказался щедрым и покладистым. — Только бумажечку наклейте: принёс, дескать, в музей такой-то Михайла из деревни Попихи. Пусть смотрят!..
— Ещё у него старинный псалтырь есть рукописный с деревянными корочками…
— Нет, уж, благодарю покорно. Псалтырь — книга святая. Из роду в род переходит. И на корочках обозначено, кто в каком году умер. С дедушкина прадеда началось. В часовню либо в церкву отдать — другое дело. У вас не те святые на стенах повешены. Не дам!..
В соседней огромной комнате ораторствовал учитель Иван Алексеевич:
— Граждане! Скажу без преувеличения: музеи имеются только в городах, да и то не во всех. В нашем Кадникове, например, — нет. А вот мы, благодаря заботам и деятельности Николая Никифоровича, сумели организовать музей в селе. Этот факт вами оценён по достоинству. До закрытия остался ещё час, а у нас сегодня отмечено свыше тысячи посетителей. В следующие воскресенья планом работы нашего избача предусмотрены научные лекции и в музее и в читальне при Доме крестьянина. И там будут книги выдаваться на дом читателям. Агроном, ветеринар и землемер будут дежурить там для всякой помощи и консультации крестьянам в определённое время…
Музей закрывали с опозданием. Когда Терентий возвращался домой на ночлег, его окликнула комсомолка Старосельская.
— Товарищ Чеботарёв! Можно вас на минуточку?
— Хоть на час.
Остановились. Тяжело дыша, девушка заговорила со слезами на глазах:
— Я сегодня была в музее. Там мне очень-очень понравилось. И я была у этого самого Зубакина в компании. Ездили по Кубине в лодке. Они насмехались над Николаем Никифоровичем, над его затеей с музеем. Говорили гадости… Товарищ Чеботарёв, вы меня не считайте балластом, я больше с этой публикой не знакома… Вы дайте мне нагрузку. Я хорошо рисую. Могу даже на полотне…
— На полотне дорого, — перебил Терентий. — Нам бы на бумаге и то ладно. Насчёт нагрузки, так при Доме крестьянина работы всем комсомольцам хватит.
— Я могу, например, изобразить рекламу.
— Какую рекламу? — усмехнулся Терентий. — Мы не коммерсанты.
— Да, вот, нарисовать бы, к примеру, на большом листе Дом крестьянина, а внизу — пригласительное обращение к гражданам.
— Во! Правильно! Приходите завтра после школьных занятий. Два-три дощатых щита найдём, а слова я сегодня сам придумаю.
— Да, уж вы сумеете. До свиданьица!..
Ночью Алёшка Суворов ворочался с боку на бок. В соседней комнате старуха-хозяйка шептала молитвы, а Терентий босой, чтобы не стучать, ходил взад-вперёд по холодному крашеному полу и продумывал «рекламу». На рассвете он лёг спать и долго ещё не мог заснуть. В голове у него возникли планы просветительной работы.
— Эх, поучиться бы
