Криницы - Шамякин Иван Петрович
41
Через несколько дней Алёша уезжал в свою МТС. Накануне его отъезда Аня родила сына. Он зашел в комнату, где она лежала, без смущения, по-взрослому простой и сдержанный, бодро кивнул ей:
— Ну, поправляйся, сестра!
Осторожно коснулся пальцем красненькой щечки малыша, засмеялся.
— Будь здоров, тезка!
На дворе его поджидали друзья — Левон и Володя. Мать уже вручила им — одному небольшой чемоданчик, другому довольно объемистый вещевой мешок, все для Алеши, хотя сын два дня убеждал её, что ничего ему не надо, все у него есть там, в Рогачах. Но мать остается матерью, должна же она позаботиться, чтоб дитя её, уйдя в люди, не испытывало ни в чем нужды.
Алёша поцеловал растроганную мать.
— Гляди, сынок, будь осторожен в дороге. Еда в чемодане. — Да я к вечеру дома буду, мама.
— «Дома». — Мать заплакала.
Ребята собрались проводить товарища до большака, где он должен был сесть на автобус, курсирующий между районным и областным центрами.
Когда миновали огороды и вышли на тропку, что вела вдоль ручья в поле, к березовой роще, Алёша остановился, посмотрел на школу. Постояли молча.
— Ну вот и вылетели мы из этого гнезда, — сказал Левон без грусти.
— Вылететь-то вылетели, а где сядем… — Володя вздохнул. — Хотя вам что, у вас всё ясно. А вот у меня… Провалю я, хлопцы, в институт… Что тогда буду делать?
Алёша удивленно и даже презрительно посмотрел на товарища.
— Как это что делать? Работать будешь. Приезжай ко мне.
— А что ты думаешь! Приеду!
Уже не раз заводили они этот разговор, и начинал его всегда Володя. Алёша все больше рассказывал про свою МТС. Он и сейчас не удержался:
— Я, хлопцы, раньше думал, что красивее наших Криниц ничего на свете нет. Ого! Знали бы вы, сколько красивых мест на земле! Деревня, где наша бригада работает, на самом берегу Днепра. А за рекою лес!.. — Он оживленно размахивал руками.
— И не тянет тебя домой? — спросил Левон. Алёша помолчал, потом откровенно признался:
— Тянет, хлопцы.
— Тебе надо там влюбиться, — серьёзно посоветовал Володя. — Есть красивые девчата?
— А где их нет! Есть. — И Алёша вздохнул.
— Но ты не можешь Раю забыть, да? — догадался Володя. Левон толкнул его мешком: «Не задевай больного места, поделикатнее». Но Алёша ответил спокойно, не краснея и не смущаясь:
— А что мне Рая! Нечего мне о ней думать.
— Правильно, Алёша! Хотя, знаешь, она, брат, понемногу становится человеком. Катя говорит, что она тебе первая написала. Верно? Это хорошо, что не ты первый, — продолжал философствовать Володя. — Перед ними не расстилайся, а то как раз под башмаком окажешься. Недаром Пушкин писал: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Так, кажется, Левон? А Пушкин здорово разбирался в этих делах!
И вдруг они увидели Раю. Она вышла из ольшаника у Криницы и остановилась на стежке, как бы загораживая им путь. Не могло быть сомнений, что она их ждала. Нет, не их. Она ждала Алешу. Ребята это сразу поняли. Володя грубовато спросил:
— Признавайся — условились?
Алёша не ответил. Он решительно взял из рук бестактного друга чемодан.
— Спасибо, хлопцы. Дальше я пойду один.
— Один! — возмутился Володя. — Эх, ты! А ещё говорил…
— Не вмешивайся, пожалуйста, в личные дела, — остановил его Левой.
— Бабники вы проклятые! Из-за девчонки ты готов всех друзей забыть. Ну и черт с тобой! Отказываешься от нашей помощи — на, тащи, как ишак, свои мешки.
Алёша попрощался с ребятами и, вскинув мешок на плечо; быстро зашагал к Рае. Ему было неловко и немножко стыдно перед товарищами, и он сердился за это на Раю. Но вместе с тем он обрадовался, что она пришла проводить его, а может быть, и сказать ему что-нибудь. Он сразу забыл все свои обиды и пожалел, что так холодно ответил на её письмо. Теперь встреча с ней казалась ему такой желанной, что он даже с лучшими друзьями поступил не очень-то красиво, и боялся он её, этой встречи, чувствовал, как все сильнее и сильнее бьется сердце.
Рая была празднично одета — в пестром шелковом платье, в туфельках на высоких каблуках, в руках держала букетик васильков. Она сделала несколько шагов ему навстречу и тихо поздоровалась.
Алёша заметил, как часто вздымается под платьем её грудь, как раскраснелись щеки, будто она бежала. Он сдержанно ответил на её приветствие. Она пошла рядом с ним. Предложила:
— Дай мне твой чемоданчик.
— Не надо. Я сам. Не тяжело. Она не решилась настаивать.
Тропка была узкая, и они шли, то и дело касаясь друг друга плечами. Высокие, густые, но ещё мягкие — неколючие—колосья ржи касались лица, щекотали подбородок, уши. Ночью прошел дождь, и земля, влажная и рыхлая, казалось, дышала полной грудью. День был прохладный и ветреный. Ветер дул им в лицо плотно прижимал платье к девичьему стану, относил назад волосы, от этого Рая казалась удивительной — она как бы летела, стремилась вперед. Алёша тайком любовался ею. Она приметила это, и ей стало спокойно и хорошо. Они долго молчали. Потом она спросила чуть кокетливо:
— Ты все ещё сердишься на меня?
Алёша не знал, что ответить, и пробормотал что-то невнятное.
— Три дня пробыл и не захотел даже повидать.
— Я думал — ты не хочешь. Ты ж меня раньше ненавидела. — В душе его шевельнулась старая обида.
— Я ведь тебе написала.
— Думала одним письмом все загладить?..
Алёша увидел, как дрогнули её губы и заморгали ресницы. Но он не хотел её жалеть и подогревал свою обиду: «Мне было в тысячу раз тяжелей, я все терпел. Узнай же и ты теперь…»
Она достала платочек и провела им по лицу. Пряча платок, покачнулась и задела плечом Алешу.
— Ты прости меня, Алёша. Я была глупая, ничего не понимала… Не умела разбираться в людях.
— А теперь научилась? — Он хотел быть суровым и непримиримым, но сердце его смягчилось от её искреннего признания.
— Я не знаю, научилась или нет, но знаю, что я… я… теперь не такая… И я поняла тебя…
При всей её смелости — она, ни на что не глядя, отважилась с ним встретиться среди бела дня и проводить его — у нее не хватило решимости сказать больше. Но и этого было довольно. Алёша даже остановился и часто задышал от волнения. Чтоб не выдать себя и скрыть растерянность, он заговорил:
— Погляди, какие хлеба! Такие и убирать приятно. Тогда Рая робко попросила:
— Алёша, а ты возвращайся в нашу МТС. Он подумал и ответил серьёзно:
— Нет, Рая, нельзя так скакать с места на место. Я там заместитель бригадира. Ко мне хорошо относятся. Бригада у нас комсомольская. Хорошие все хлопцы. А во время уборки я буду работать на комбайне, за мной уже и комбайн закреплен. Новый… Все надеются, что я опять, как в прошлом году, буду передовиком… Там долго не знали, что я — тот самый Костянок, о котором писали в газете. А потом как-то проведали. И вот однажды вечером приходят ко мне в общежитие и директор и секретарь по зоне… Знаешь, даже неловко было. Теперь они такие характеристики дали мне на заочное отделение сельскохозяйственного института! Видишь, мне легче, чем вам… Я работаю по специальности… Нам преимущество на заочном…
— Счастливый ты, Алёша, — сказала Рая.
Возможно, она думала только о том, что ему будет легче, чем ей и товарищам, поступить учиться. Но Алёша понял это иначе — что он теперь и в самом деле может считать себя счастливым, хотя никогда раньше не задумывался над тем, что такое счастье, к которому так неустанно стремятся люди. Так же как неустанно струят свои чистые воды вечно живые криницы.
1953–1956
