Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов
Сейчас, когда ему не удалось отвоевать Потапова, он немедленно стал думать, с кем и как он может связаться, чтобы все-таки повлиять на министерское начальство, и на кого из этого начальства персонально выгоднее будет выйти. Он знал, что Потапов лучший «приборщик» из первой пятерки живущих ныне «приборщиков», как, скажем, Луговой лучший Генеральный в данной области.
Итак, он уже начал строить свои планы защиты. Но здесь вдруг совершенно нелогично Потапов взял слово. И на секунду Стаханов засомневался в своем чутье. Ведь Потапов не должен был делать глупость. А он ее делал! Потапов должен был вынести все, получить по заслугам, а потом… а потом давай, брат, думать, как выходить из положения.
Но Потапов всегда делал не так — не так, как можно было предположить. И сейчас он сделал не так, а по-своему… Он талант, думал Стаханов, глядя то на Потапова, то на лица слушающих его людей, талант — вот и все дела! И совсем не аппаратчик! Но уж это я за вас, ребятушки, подработаю вопрос.
Луговой слушал Потапова с чувством и восхищения и некоторой досады. Да, что ж тут поделаешь, именно — досады. Он завидовал Потапову. И поскольку белая зависть существует только в эстрадных песнях, надо признать, что Луговой завидовал Потапову самой нормальной человеческой завистью. Он делал пометки, когда ему казалось, что потаповские доказательства не совсем крепко стоят на ногах. Но потом раз за разом зачеркивал свои вопросы и галочки, слушая следующие шаги объяснения.
Можно сказать, он уже знал, к чему это все придет. Но продолжал следить за красотой и неожиданностью потаповских ходов. И думал: а ведь до этого и я мог бы дойти. И даже говорил Сашке, говорил же: ищи, ройся, здесь что-то должно быть… Но сделал Потапов! Он прошел этот путь, кажущийся теперь таким блестящим и само собой разумеющимся — словно взятым прямо из учебника. Да, словно из учебника… Однако такое ощущение, знал Луговой, всегда возникает, когда ты воспринимаешь что-то очень естественное. А по-настоящему естественным бывает только большое открытие.
Так думал Генеральный, слушая Потапова, и снова делал свои пометки, и снова их зачеркивал: все, что говорил Потапов, была правда, красивая математическая правда. И Луговой сердился на себя. Он думал, что сердится на Потапова, а на самом деле сердился на себя.
А потом он перестал и сердиться и спорить сам с собой, он только слушал Потапова и говорил: ух ты черт, ух ты зараза, Сашка… А вернее, он и этого себе не говорил, это уж потом, когда он дома вспоминал, то ему казалось, что он что-то там говорил. На самом деле он сейчас только слушал. И впервые за последние два месяца не чувствовал, как бьется его сердце.
Наверное, и все присутствующие испытывали то же — испытывали, что они присутствуют при произнесении истины.
Прежде чем кончить, Потапов по стародавней привычке докладчика посмотрел на часы. Он говорил тридцать минут.
— У меня все, товарищи, — и сел на первый увиденный свободный стул. Так он нечаянно оказался рядом с Олегом. Была тишина. Все смотрели сейчас на Потапова… сквозь Олега. Никогда в жизни Олег Астапов так мало не существовал для аудитории, как в эти секунды… «Нарочно он сюда сел, что ли?» — подумал Олег. И с тоскою понял: не нарочно. Затянулся как можно глубже, хотя уже более двух лет запретил себе делать такие штуки. Он просто гений, Сашка, вот и все. А я не гений. Так что ж мне, убить его за это?
— Будут вопросы, товарищи? — спросил Потапов, словно это действительно был доклад на научной конференции.
— Скажите, Александр Александрович… — Это поднялся тот слишком молодой для таких совещаний парень, вначале не понравившийся Потапову.
А вопрос-то оказался интересный! Немножечко мальчишеский. И сформулировано так, чтобы в первую очередь самому покрасоваться. Потапов снова поднялся и с удовольствием, с хрустом разгрыз эту задачку. И слегка подкинул тому вопрошающему на орехи. И подумал: надо парня к себе тянуть, пригодится.
Снова сел. Наступила тишина. Больше вопросов не задавали. Тут Потапов увидел, что сидит рядом с Астаповым. Олег повернулся к нему. И надо было или улыбнуться в ответ на его улыбку, или послать его к черту.
К счастью, он не успел ни того, ни другого.
— Можно мне? — встал Луговой.
«Пожалуйста», — чуть не ответил Потапов.
— Товарищи! — очень торжественно сказал Луговой. — Мы присутствуем с вами при рождении совершенно нового направления в нашей науке. Об этом говорит многое. И необычность поставленных Александром Александровичем задач и необычность их решения… Нам с вами хорошо известно, наука наша имеет… ну, скажем так: большое прикладное значение. Мы этим даже гордимся… И вдруг в работе Александра Александровича она вырвалась на свободу, наша наука, вырвалась из пут прикладничества и технологий. Я уверен, она, конечно, пригодится и нам, в нашем деле, но она будет существовать и отдельно от наших специальных задач. Это, конечно, редкостная удача и… подвиг. Извините за столь странное слово, но так уж и давайте иметь в виду. Мы искали его вину. А он вместо того чтобы как-то защищаться, чтобы… интриговать, — тут Луговой качнул головой, — да нет, он бы и не сумел!.. Вместо всего этого Потапов работал! Мы его с вами выставили из замов. И так единодушно… потому что, в сущности, у нас не было иного выбора. Но теперь я даже согласен с этим решением! Из замов? Гнать его! Ему необходим свой абсолютно самостоятельный участок работы! И полагаю, присутствующие понимают это не хуже меня.
Сам не зная зачем, Потапов встал. Он не мог говорить от напряжения. Но ему и не надо было ничего говорить.
— Заседание нашей комиссии окончено, — неуверенно сказал Краев.
Стали медленно подыматься, словно чего-то еще ожидая.
Потапов все не мог стронуться с места.
— Сашка! — позвал Луговой. — Са-ша!.. Ну что ты здесь стоишь? Иди домой. Пиши про все это докладную.
Осенние дни
Лето миновало и половина осени. И за это время много чего изменилось в жизни Александра Александровича Потапова.
Вместе с выговором, вместе с приказом об отстранении от должности Потапову было предложено представить докладную о новой своей работе по «Носу». Это Потапов сделал за несколько дней.
Но
