Два очка победы - Николай Павлович Кузьмин
— Я некасивая еще? — тотчас же поняла его по-своему Маришка, проворно выпростала из-под одеяла руки, пригладила, прибила волосенки и вновь закуталась и замерла под одеялом. — Я еще не умывалась. Я еще как будто сплю. Хорошо?
— Валяй, валяй, — приглушенно басил он, стараясь тоже, чтобы разговор их не был услышан.
— Ты вчера приехал, вчера? Я уже спала?.. А мы пойдем сегодня к обезьянкам? Я им печенье припасла.
— Обязательно!
В прошлый раз, перед отъездом в Минск и на Кавказ, они отправились в зоопарк, но ненадолго, — у Скачкова выдалось каких-то полтора часа. К обезьянам добраться не успели, а смотрели бегемота, бросили ему в корыто булку, но бегемот, ленивая гора тоскующего мяса, той булки не заметил или заметить не захотел, и Маришка огорчилась. Тогда они условились все же сходить к обезьянам. Те попроворней, с ними интересней…
Стремительно вошла Клавдия, хозяйственная, в фартуке. Взглянула, увидела их вместе — рассердилась:
— Это еще что за номер? А ну-ка марш к себе. Марш! Быстро!
Скачков, почувствовав как напряглась всем телом под его рукой Маришка, миролюбиво попросил:
— Оставь ее в покое.
— Ты что, в своем уме? — накинулась Клавдия, с утра была не в духе. — Ребенок нездоров, а они тут… Марина, я кому сказала?
Скачков потрогал лобик, — кажется, горячий.
— Дай нам градусник, мы сейчас проверим.
— Я принесу! — с готовностью подпрыгнула Маришка, желая услужить, но лишь бы не было скандала.
— Я тебе принесу! — прикрикнула Клавдия, доставая из кармана фартука кругленький футлярчик. — Я тебе такое принесу!..
Встряхнула градусник, поставили, затихли. Клавдия что-то выговаривала Софье Казимировне на кухне.
«Пускай на нее изольет, — подумал Скачков. — Нам меньше достанется».
Притихшая Маришка прислушивалась к сердитому голосу матери и тревожными глазенками поглядывала на Скачкова.
Шепотом он сказал:
— Вот видишь!
А что «Вот видишь!» он и сам не знал. Во всяком случае ему тоже не хотелось, чтобы день, начавшийся так приятно, оказался испорченным.
— Ты лежи, я сейчас, — сказал он и сел, спустил с дивана толстые, в узлах закаменевших мышц ножищи. Натянул тренировочные брюки со штрипками и босиком, разлаписто шагая, вышел в коридор. Из кухни показалась Софья Казимировна, увидела его с могучей грудью и возмущенно своротила нос. Сконфузившись, он отскочил назад, загородился дверью, затем вернулся, чтобы надеть фуфайку.
— Пап, пап!.. — позвала, не пустив его, Маришка. — Вынимай скорее градусник! Уже тридцать семь. Сейчас мама придет смотреть. Если будет тридцать восемь, она нас никуда не пустит.
И столько хитрости, столько боязни потерять хороший день было в ее глазенках, что Скачков развеселился.
— Ах ты, маленький малыш! Нет, брат, давай все же посмотрим до конца.
— Да-а… — обиделась Маришка. — А вот будет тридцать восемь, тогда увидишь!
— Ну, брат… а что поделаешь? Нам вообще-то надо бы с тобой собаку завести. Ты хочешь собаку? Ма-аленькую такую псинку? Играть с ней будем, гулять.
— Собаку? Собаку это хорошо, — серьезно, рассудительно ответила Маришка, придерживая градусник под мышкой. — А может быть, еще не будет тридцать восемь?
Скачков проворно головой нырнул в фуфайку и вышел. Застоявшиеся, тяжелые спросонья мышцы требовали привычной силовой нагрузки и он, пока шел, поводил плечами, напрягал спину, ноги, грудь. «Прекрасно… Отлично выспался!»
Беспокоила нога — она всегда болит, если полежишь и встанешь, но вот расходишься и — вроде ничего. Однако на ногу он уже привык не обращать внимания. «Плевать. На стол к Матвеичу — и порядок».
Когда он вернулся из ванной, Клавдия стояла у постели и озабоченно разглядывала градусник.
— Ну вот, тридцать семь и девять. Почти тридцать восемь. Все, пошли в постель! Геннадий, отнеси ее в кровать.
Маришка заморгала, готовая заплакать. Скачков вздохнул, пожал плечами: дескать, ничего не попишешь.
— Это как же ты умудрилась, маленькая? — спросил он, забирая на руки ребенка. Маришка грустно обхватила его ручонками за шею.
В другой комнате, где снова была закрыта форточка, царил утренний кавардак: раскладушка, развороченные постели.
— Пап, — тихо позвала Маришка, едва он тронулся к окну, — пап, а от температуры не умирают?
— Ну что ты, маленькая, что ты!
— Я не хочу умирать, совсем не хочу.
— Малышка ты моя!.. — Скачкова словно ударило по сердцу и он, нагнувшись, подхватил ребенка под горяченькую спинку. Растроганно закрыв глаза, он слышал, чувствовал, как бьется его сердце: крупно, мощно.
— Не думай об этом, малышок. Не надо. Выздоравливай скорее.
— А ты без меня к обезьянкам не пойдешь? Смотри, не ходи. Мы вместе сходим.
Громадный, стоя во весь рост, он развел руками:
— Договорились же!..
— Что это она тут болтает? — спросила Клавдия, зачем-то ненадолго забежав из кухни.
— Так… Ничего. — Скачков переглянулся с дочкой, подмигнул.
Появилась сухопарая Софья Казимировна, с прямой спиной проплыла мимо — тоже чем-то недовольна. Склонилась над кроваткой, стала поправлять.
— Пап, не уходи, — попросила, высовываясь из-за ее плеча, Маришка. — Слышишь, папа?
— Надо лежать, — строго сказала Софья Казимировна, насильно укладывая ее на подушку. — Больные девочки должны лежать.
— Папа, я не больная! Я не хочу!.. Не уходи!
Не зная, удалиться ли, остаться, Скачков страдальчески смотрел на плачущего ребенка.
— Идите, идите, — с такой же строгостью сказала ему Софья Казимировна, легонько подталкивая в спину. — Вам лучше уйти.
Он сделал шаг, другой, а Софья Казимировна шла следом и все так же подталкивала в спину. Это назойливое прикосновение к спине вывело его из себя. Он раздраженно дернул телом и обернулся.
— Клавдия!.. — пискнула и отшатнулась Софья Казимировна, едва взглянув в его глаза. — Клавдия! Ради бога!..
— Что, что случилось? Что?.. — влетела в комнату Клавдия. — Что у вас тут происходит?
Не жалуясь, не говоря ни слова, Софья Казимировна трясущимися руками поправила очки, прическу и стала копошиться у кроватки.
Клавдия развернулась и гневно двинулась на мужа.
— Я с-сколько раз тебя просила…
Гнев ее прорвался наружу, — с утра искала случая.
— А!.. К черту! — Скачков крутнулся и, хлопнув дверью, выбежал из комнаты.
Немедленно раздался громкий плач Маришки.
— Ну? — напустилась в коридоре Клавдия. — Доволен? Доволен? Ты слышишь, что наделал? Это все твои, твои все штучки!
Сдерживаясь, Скачков сильно тер лоб. Кажется, сейчас он был готов понять того же Сухова — от постоянных неполадок в доме можно и сорваться. В самом деле, сколько можно?
— Дай, я с ней сам поговорю, — предложил Скачков. На жену, в лицо ее, пошедшее пятнами, он старался не смотреть.
— Не о чем с ней говорить — понятно? Не о чем! Ребенок болен — ты это понимаешь?.. И вообще — разве ты не идешь в этот свой… дорпрофсож? Ты же собирался.
«Старая грымза! — кипел Скачков, переодевшись и набивая
