Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
– Ты что это держишь, – спросил он, – что за пакет?
И тут Рита с увлечением изложила ему всю свою деловую программу. Он слушал невнимательно, думая о своем и мотая головой, как если бы у него болели зубы. Когда она кончила, он сказал:
– Ты вот что, преподнеси эти свои носки коридорным, чтоб не морочили нам голову. И скорей возвращайся.
– Милый мой, – сказала Рита, кладя голову ему на плечо, – конечно.
Она выпорхнула из номера и помчалась к Евдокии Спиридонове.
VIII
– Ага, – сказала Евдокия Спиридоновна, – наголенки! А что с имя без носков делать?
– Распускать и надвязывать, – внушительно сказала Рита.
– Двойные, носки-то? – с профессиональной заинтересованностью спросила Евдокия Спиридоновна.
– Хватит одинарных, – лаконично ответила Рита.
– Тут тебя твой Давид спрашивал, – сказала Евдокия Спиридоновна, поджимая губы. – Интересуется, где ты.
– Вот что, – сказала Рита. – Мы с вами занимаемся делом. А Давиду обо мне не говорите. Я буду днем приходить.
Лицо Евдокии Спиридоновны выразило удовлетворение. Рита обратилась к ней, точно рассчитав надежность операции. Евдокия Спиридоновна давно невзлюбила Гогуа. И дело было не в тех беспокойствах, которые естественно причиняет хозяйке любой жилец. Дело было тоньше и серьезнее. Считая, что элегантная вежливость есть признак шика, Гогуа стал при первом же знакомстве величать ее по имени-отчеству. Но выговаривал он и то и другое совершенно своеобразно. Произнося имя, он делал ударение на втором слоге, придавая при этом протяженность звучания последнему. А отчество он несколько сокращал, и получалось так: Евдохия Спэрдоновна. Евдокия Спиридоновна принимала это за иронию и обижалась.
Однажды она не выдержала, вспыхнула и сказала ему прямо:
– Вы, батюшка, бросьте мне грубить, я человек старый.
Гогуа, не понимая, чего от него хотят, сказал:
– Хорошо, дорогая, я буду вас называть мадам Спэрдонова.
И теперь, в результате разговора с Ритой вполне разобравшись в перемене, происшедшей в их отношениях, Евдокия Спиридоновна торжествовала.
– Только имейте в виду, Евдокия Спиридоновна, работа срочная, – заключила Рита. – Вы уж не теряйте времени. Вот и ночью во время тревоги не спится и очень приятно повязать.
И Рита устремилась домой к дяде Альберту.
– Что произошло? – спросил Альберт Ефимович, подозрительно оглядывая ее. Тетя Соня тоже оглядела ее через пенсне и сказала:
– С тобой что-то произошло!
– Есть очень хочется, – сказала Рита.
– Гм, – ответил Альберт Ефимович, – а что еще слышно?
Изложивши суть дела, Рита добавила:
– Во-первых, гетр у нас теперь навалом. А во-вторых – чтоб я о вашем Гогуа больше не слышала. Я на этом деле имела те радости. С меня хватит.
– Не понимаю, какие радости и почему те, – спросил Альберт Ефимович, притворяясь ребенком.
– А вот вы бы сами попробовали, – сказала Рита, раздражаясь.
– Интересно, как бы он мог это попробовать, – сказала тетя Соня, вздыхая своим большим бюстом.
– Не знаю, не знаю, – сказала Рита, смазывая вопрос.
От злости она почувствовала себя совсем голодной и, невежливо хлопнув дверью, вышла на кухню.
– Я спрашиваю, – крикнула она, – есть какая-нибудь еда? Где тушенка?
– Какая тушенка? – спросил дядя Альберт.
– Хорошо, – сказала Рита, с жующим ртом выходя из кухни. – Запомните, мои дорогие, – дело сейчас веду я. Кроме того, в воскресенье вы устраиваете хороший обед. И я привожу сюда Юру. И имейте в виду, что он тихий и скромный и с ним нужно обращаться очень бережно.
«Боже мой! – вдруг подумала она. – Какое счастье, что там есть ванна! Сейчас я помоюсь как следует и окончательно».
– И чтоб была свиная тушенка, – добавила Рита и устремилась в «Метрополь».
Несколько дней прошли в хлопотах, в результате которых деловая машина заработала бесперебойно.
«Надо привести еще в порядок квартиру, – думала Рита. – Ведь потом, когда все это кончится, мы переедем ко мне, с Юрой».
А ночью она клала голову ему на плечо, а задранную ногу – коленом на живот.
В воскресенье они отправились к дяде Альберту.
IX
Полные щеки дяди Альберта были гладко выбриты и приятно вздрагивали. Тетя Соня была парадно одета во все черное. Над комодом висели фотографии бабушки и дедушки в ореховых рамах. Подсвечники блестели, и стол был покрыт скатертью.
– Очень приятно познакомиться, – сказал Альберт Ефимович.
– Очень приятно, – повторила сильным голосом тетя Соня, разглядывая гостя через пенсне на черном шнурке.
И вот на столе появился кисель из сухой малины, затем свиной лярд со скипидаром и горчичниками. В чеканные серебряные рюмочки был налит ректификат.
«А где же тушенка?» – тревожно думала Рита.
Но вместо тушенки был подан чай с черникой и ментоловыми таблетками, которые содержат сахар и одновременно помогают от головной боли. Альберт Ефимович подробно объяснил их действие. Правда, при чрезмерном употреблении от них происходит выделение слизи из носа и ушей, поэтому их нужно употреблять умеренно.
«Нет, дядя Альберт все-таки сволочь», – думала Рита.
Наконец были поданы какие-то необыкновенно душистые хвойные конфеты. Однако Музыкант, вежливо выслушивавший объяснения Альберта Ефимовича, уже не смог узнать, от чего помогают эти конфеты, так как раздался звонок. Софья Борисовна пошла открывать. В прихожей послышались шум и возгласы. Софья Борисовна показалась в дверях. Она пятилась, придерживая пенсне. Напирая на нее, в столовую вошел Гогуа.
– Ага! Ты здесь, дорогая, – сказал он, направляясь к Рите. – Ничего не понимаю, где была?
Музыкант стал медленно подниматься.
– Почему пропала, – продолжал Гогуа, – почему не приходила?
Музыкант обошел стол и направился к нему. Рита побежала за ним. Она сделала движение схватить его сзади за руки, но он ткнул ее локтем в плечо и вторым ударом двинул по шее. То есть должно было попасть по физиономии, но Музыкант действовал второпях, не оборачиваясь, и Рита успела спрятать голову, так что попало по шее.
Гогуа в изумлении остановился.
– Кто такой? – проговорил он, делая к Музыканту два шага с той хищной легкостью, которая отличает исполнителей лезгинки. – Почему пристаешь к девушке?
– А вот я тебе, сука, сейчас скажу! – сказал Музыкант.
– Кто такой? – повторил Гогуа, вынимая наружу руки и наливая глаза кровью.
Довольно толстая нижняя губа Музыканта расползлась в стороны и опустилась вниз, открывая не сказать чтобы белоснежный, но какой-то неприятно внушительный ряд нижних зубов.
– A! – с хрипом произнес Гогуа, но слова остались недосказанными. Музыкант рванул его на себя за грудки, другой рукой схватил за горло, отогнул назад и ударил головой об стол. Руки Гогуа взметнулись и раскинулись, колени подогнулись, и Музыкант опять ударил его головой об стол.
Это напоминало хорошо отработанный балетный номер. Гогуа выбрасывал вперед левую ногу и припадал на правую, пытаясь принять какую-нибудь вертикальную позу. Музыкант крепко поддерживал его за грудки в создавшемся неудобном и причудливом положении и опять ударял головой об стол. Со стола падали дефицитные продукты.
Дядя Альберт страшно побледнел и сказал Рите, показывая на Музыканта:
– Скажи ему что-нибудь!
Музыкант собрался снова ударить Гогуа головой об стол, но на этот раз равновесие нарушилось и оба упали на пол, придавив свиной лярд и кисель из сухой малины.
Ярость Музыканта нарастала. Пока Гогуа поднимался на четвереньки, он успел не только вскочить, но еще и нанести ему страшный удар в бок желтым американским ботинком. Гогуа закричал и почему-то закрыл руками голову. Видимо, это окончательно разъярило Музыканта. Пока Гогуа опять поднимался с четверенек, он отпрыгнул назад, очевидно для разбега, и вдруг, что было уже совершенно неестественно и ни с чем не сообразно, диким голосом закричал:
– Заррежжу!
С его губ падали клочья пены. Этого Гогуа не вынес. То ли столь стереотипный возглас в этих чуждых условиях прозвучал для него как-то чересчур сильно и показался особенно угрожающим, то ли в модуляциях голоса Музыканта было что-то напоминающее вой воздушной сирены, на которую, как известно, Гогуа реагировал болезненно. Так или иначе, он сорвался с четверенек и, не успев как следует выпрямиться, ринулся, направляя голову вперед, к дверям.
Принимая во внимание невероятно быстрое его движение, удар головой в двери мог бы оказаться для него роковым. Но, к счастью, умная Рита, как будто предвидя такую возможность, широко распахнула дверь в прихожую. Мало того, заоравши на ходу на Музыканта: «Оставь его, а то я тебе морду набью!», она успела раскрыть настежь и наружную дверь.
И Гогуа, прорезав пространство прихожей, вылетел на площадку лестницы. К сожалению, он был уже не в силах остановить свою мощную инерцию или, может быть, забыл о лестнице. И он проделал тот эффектный трюк, который мы наблюдаем, когда мастер лыжного спорта срывается с трамплина и проносится по воздуху, постепенно снижаясь, чтобы, легко приземлившись, продолжать свой путь к финишу. Только во время этого пути над лестничным маршем Гогуа не переставая издавал вопль, в котором звучали одновременно и боль, и негодование, что было бы неуместно и даже странно в спортивном обиходе. Приземлившись на лестничной площадке, Гогуа все-таки ударился головой о стенку, отскочил от нее и, метнувшись в сторону, исчез внизу.
