Юрий Васильев - Право на легенду

— Ох, Володька, Володька. Какой-то ты бездонный. Не знал я за тобой, что ты и в этом деле глаз имеешь. Только… Сто раз говорил и еще раз скажу: не спрашиваешь ты с себя полной мерой. Не спрашиваешь.

Да, правильно, Жернаков и третьего дня, когда встретились возле цеха, сказал: «Ты прежде чем на людей дуться, себя спроси: нет ли где и твоего греха?»

Как тут ответишь? Одно дело — с себя спрашивать, другое — с людей. Себя-то он заставить умеет, вон как взнуздал, когда институт закончить понадобилось. А с людьми ему трудно. Собственные дети на головах ходят. В этом, наверное, вся беда. Нельзя, должно быть, к человеку относиться с почтением, если он до сих пор бумажных змеев запускает, кораблики мастерит. Тут бы перестроиться пора, раз ты должностью облечен, а как перестроишься, коли у тебя такой характер, такое отношение к жизни.

А Замятина Владимира Ивановича, признаться, никто всерьез до сих пор не принимает. Володю, толкового парня, может быть, даже талантливого парня — принимают, а вот Владимира Ивановича — нет. Странно? Ничего странного, если он и сам к себе тоже всерьез не относится. И может ли он чувствовать себя солидным, обремененным заботами и положением человеком?

Нет, не может. А ведь беда в том, что многие еще свое отношение к человеку строят, исходя из его респектабельности, если так можно сказать, из того, как он себя «поставит». Немногие почему-то возмущаются, когда тридцатилетний начальник «тыкает» своим подчиненным, хотя они и вдвое старше, но попробуй ему самому в кабинете, при исполнении обязанностей, сказать «ты» — удивится.

Странно, может быть, что он сейчас думает об этом: сейчас, по логике вещей, он должен думать, почему не справился с порученной ему работой. Но дело в том, что каждый раз, пытаясь это понять, он снова и снова возвращается к исходному; он не справился потому, что ему не дано умение требовать с людей; потому, что ему это не по душе: каждый раз он чувствует себя чуть ли не виноватым перед тем, кто, обещал и не выполнил.

Конечно, он понимает, что та самая солидность и умение себя «поставить» ни в какой мере не заменяет в человеке организаторские способности, но так уж повелось, что многие справляются с работой, обладая лишь этими качествами. А он, Володя Замятин, и того лишен полностью.

Вот и получилось, что Замятин Владимир Иванович забыл за своими железками и чертежами живых людей, развалил работу, и надо его теперь за это носом по полу повозить.

Он хотел сказать себе и другим еще какие-то горькие слова, но тут из подворотни выскочил Димка и быстро его обо всем проинформировал:

— Мать с Анютой в магазин пошла, у нее колготки лопнули, а я за марками бегал. Пап, ты подойди, я тебе чего покажу, я всю четверть думал, а вчера придумал. Ты увидишь — не поверишь. Знаешь, как просто? Проще не бывает.

— Ты про что? — не понял Замятин.

— Я про лифт. Про что же еще?

В городе было всего три лифта, и к ним приходили покататься ребята даже с соседних улиц. А Димке Замятин пользоваться лифтом запретил — лифт был ненадежный, с норовом, часто останавливался между этажами, и, кроме того, таблички висели: «Не разрешайте детям…» Дима, конечно, в рев, и тогда Замятин, чтобы обосновать свой запрет, сказал, что у Димы просто не хватает веса. Ведь контакты на полу кабины замыкаются весом человека, и нужно не меньше сорока килограммов. Будешь больше есть, подрастешь, тогда поговорим.

— Так вот, — сказал Дима, демонстрируя свое изобретение. — Ты смотри. У меня плита чугунная, шесть килограммов, я ее, видишь, мешком обшил, а сверху — крючочки. Лежит она за почтовым ящиком. Надо вверх ехать — цепляю за ранец или за ремень, и порядок. Полный вес, даже с лишком. А дома, чтобы в комнате не валялась, я около двери гвоздь прибил. Так что теперь можешь не беспокоиться.

Замятин улыбнулся:

— Здорово! Только — зачем крючки? Взял в руки и поехал.

Дима подумал немного, проверяя, должно быть, где и что он упустил, потом посмотрел на отца и убежденно сказал:

— Ну что ты, папа, в самом деле? Это же будет ручной труд!

«Теперь ничего не поделаешь, — подумал Замятин. — Теперь надо разрешить, недаром же парень старался…»

— А про акселерацию еще не придумал? — спросил он, поднимаясь с сыном на лифте. — Нет у тебя толкового объяснения?

— Нет еще. Но будет, не сомневайся.

Как-то Дима пришел из школы и сказал, что люди теперь стали выше, чем раньше, это им учительница в книге прочитала, но никто не знает точно почему. А он придумал. Дело в том, что человек вверх растет, а земное притяжение его вниз тянет. Так? Мешает расти. Теперь, понимаешь, что получается? Раз человек сильнее растет, значит, притяжение земли уменьшается. Только ученые еще не заметили.

— Ты смотри! — искренне удивился Замятин, хотя привык уже Диме не удивляться. — Может, и правда? Только одна неувязка есть. Почему тогда животные и деревья выше не становятся?

— Да, — серьезно сказал Дима. — Про это я не подумал. Но я еще подумаю…

Вообще, ребятишками он доволен. Дима — тот уже сейчас склонность к технике проявляет, Анюта любит почитать да сказки послушать. Вот и теперь, не успела прийти с матерью из магазина, забралась на колени, потрогала — какая борода у отца за день выросла — и потребовала:

— Ну, чего-нибудь не очень страшное. Про зайца, ладно? Или про льва, только чтобы добрый.

— Я тебе про бобра расскажу, хочешь? Жил-был бобер. Валил он лес, строил запруды, искусный был мастер. Все говорили: «Наш бобер — он хитер! Он что хочешь придумает, он даже может такую мельницу придумать, чтобы из нее прямо готовые пряники сыпались». А он и правда мог, потому что способный был человек.

— Бобер, — поправила Анюта. — Бобер, а не человек…

— Ну да, конечно. Потом, значит, вызвали его как-то на поляну и говорят ему: «Ты у нас самый лучший работник, назначаем тебя…» Как думаешь кем?

— Инженером, — сказала Анюта. — Самым главным.

— Если бы… Назначили его других бобров организовывать и воспитывать. Он и так и сяк, а они никак. Своим делом занимаются. И ему тоже надо плотину строить — кто же за него строить будет? И началась тут неразбериха: никто никого не слушает, все на бобра кивают, давай, мол, инициативу проявляй. А он такого слова не слышал, дрожит, думает — как ему хорошо было, когда он лес валил.

Тогда опять позвали его на поляну и говорят: «Плохой ты бобер! Ничего не умеешь. И шерсть у тебя какая-то особенная, задаешься ты своей бобровой шубой. Надо тебя самого воспитывать и перевоспитывать!»

Ну, короче, пришел домой и написал заявление: «Не хочу больше работать в вашей реке, поеду в город, буду на автобусе шофером. Прошу отпустить по собственному желанию, а то без спроса уйду». Вот и все. Такая, видишь, сказка короткая.

— Долго думал-то? — спросила из кухни жена. — Может, кто и вправду ждет, что заявление напишешь.

— Это я так. В порядке гипотезы. Ты лучше ужинать давай, потом поговорим.

— Нет, ты погоди, — сказала Анюта. — Ты погоди, пап. Какая-то сказка у тебя неумная получилась. Разве бобер не понимает, что ему с реки уезжать нельзя; ему же без товарищей скучно будет.

— Ребенок, и тот соображает, — сказала Галя, накрывая на стол. — Ох, Володька, садовая ты голова! Давай, Володя, может, хоть на Талую съездим, в санаторий. Лечить нам, правда, нечего, зато в горячих ключах покупаемся.

— Поедем, — согласился Замятин. — Теперь уж все одно к одному.

После ужина решил он кое-что посмотреть, прикинуть, нельзя ли будет завтра уговорить главного инженера поставить на «Дальний» новые плунжерные пары. Риска никакого нет, дело уже освоено, теперь посмотрим, как они на судовых дизелях себя покажут.

«А потом… А потом — суп с котом! — сказал себе Замятин. — Потом уже ничего не будет! Обходной листок будет из отдела кадров…»

Он отодвинулся от стола, зажмурился, посидел так немного, снял трубку и стал звонить начальнику цеха. На квартиру.

— Аркадий, — сказал он. — Аркадий Сергеевич, это Замятин. Читал уже? Тогда слушай: ты мое заявление завтра с утра в корзину сунь, да пораньше, чтобы никто не знал. Не можешь? Ну, понятно. Раз Ильин видел, значит, половина завода видела. А мне, понимаешь, дочь запретила: бобру, говорит, скучно без товарищей будет. Какому бобру? Обыкновенному бобру. Глупому…

— Галка! — крикнул он. — К понедельнику мы «Дальний» починим, можешь чемодан собирать. Да матери скажи, что мы ей ребят подкинем.

Третьего дня, когда знакомый рыбак на Диомиде сказал ему о глиссере, поступившем в адрес морского клуба, Жернаков как-то легко к этому отнесся. Должно быть потому, что привык все эти годы Петрова с его маломощными лодчонками всерьез не принимать. Глиссер, однако, меняет дело. Только вот одно непонятно: как это Петров собирается на нем по хорошей волне ходить? Что-то тут не то. И вообще, беспокоиться рано. Если Касимов не сочиняет, то «Меркюри», можно сказать, у него в кармане, он за ним сам во Владивосток ехать готов.