Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Сбоку кто-то прыснул. Как же это он забыл о сестре? Маруська закрывает ладонью рот, а в глазах чертенята.
Он неожиданно обрадовался ей, кинулся к лежанке, на которой сидела с книжкой в руках сестренка, закутав плечи и колени в теплое рядно.
— Маруся, ты ж гляди слушайся маму… — А глаза его шныряли по стенкам, будто что-то искали. Не то говорит, что-то другое хотел сказать!.. Он как бы выискивал взглядом, за что зацепиться мыслью, чтобы сказать сестре о самом главном, но наталкивался то на матицу с восковым крестом, то на снопик сухого зверобоя, высунувшегося из-за дымохода. — Каждый день ходи в школу… Ну, будь! — махнул рукой и толкнул плечом дверь.
Белый морозный пар в дверях поглотил Саньку.
— Уехал!.. — вздохнула Мария то ли с облегчением, то ли с сожалением. — Ты же почаще пиши! — кинула вдогонку. Но Санька уже протопал за калитку.
Мария задумалась. Слышал бы это Трофим! И что он пропадает целыми днями в той бригаде? А впрочем, ему безразлично, какую невестку приведет в дом их Санька. А ей не безразлично! Сын ее должен быть самым лучшим, всеми уважаемым врачом. И жена ему нужна статная, красивая. С карими очами, черными или каштановыми волосами. Только не белобрысой, потому что белобрысые наводят себе черные брови и ресницы…
Даже свяла Трофимова Мария от этих мыслей, сушивших ее душу, пока Санька в большом шумном городе добивался медицинских знаний. Еще бы, ее сын должен прославить весь их род. А может, в этот год и встретит свою суженую? Большой же какой город-то! Она ездила как-то туда на рынок продавать колхозные арбузы. День и ночь плыли они пароходом по Днепру, а потом еще день. К полудню увидели тот город — такие стояли над ним тяжелые сизые облака! Все повыходили на палубу, а горожане говорили, что это видны металлургические заводы, где варят чугун и сталь, и что вечером над ними пылают зарева в полнеба… А что уж народу в городе! Даже глазам больно от пестроты. А девушки какие — одна другой краше! У Марии просто глаза разбегались от восхищения.
Вспоминая ту свою поездку, мать успокаивалась. Санька разберется-таки! Найдет себе красивую девушку и женится там, в городе. Пройдет его увлечение Таней, пройдет… И будет у нее невестка городская, в коротком белом платье, с ридикюлем — как королева!
В высоком небе сходились и расходились белые кучевые облака. Поля зеленели свекловичными листьями, золотилась пшеница. Придорожные фруктовые посадки отяжелели от яблок и абрикосов.
Горячими душистыми ветрами лето щекотало лицо, забивало дыхание раскаленной сухой пыльцой. Степные ромашки хлестали по коленям буйными соцветьями, синеглазые стебли петровых батогов[2] радостно глядели на мир. И то ли это от этого роскошного буйства жизни, то-ли от чего иного бередила душу тревога.
Санька шагал знакомой тропой к Глубоким Криницам. Он спрыгнул с пассажирского поезда, который простучал колесами, не останавливаясь на их небольшом полустанке. Двенадцатикилометровый путь никогда не казался ему таким длинным, как нынче. Скорее бы!.. Скорее… Прибавлял шагу. Представлял, как радостно всплеснет ладонями мать, как заблестят из-под нахмуренных выгоревших бровей отцовские глаза. И еще… боялся и подумать, как встретит его Таня.
Во дворе никого не было. Лишь в саду на вишне приметил Маруську, которая зацепилась подолом за сучок и не могла прыгнуть к нему.
— А где же наши? — осматривал запыленный у дороги вишняк, обвисшие от тяжести плодов ветви яблонь.
— В поле. Солому скирдуют все.
— Не все — ты же дома.
— Так я еще не доросла. — Маруся лукаво прижмурила глаз и таинственно улыбнулась.
— А ты что делаешь в саду?
— Вишни обрываю… Курей кишкаю, чтобы не разбойничали на грядках.
— А… — Санька улыбнулся. Наконец матери подросла помощница, теперь и у нее как у людей. И когда она выросла, эдакая длинноногая и вертлявая!
— Слушай, Марусенька!.. — и Санька посмотрел на нее умоляюще. — Я тебе что-то привез в подарок, бери!.. А Таня дома? Не видела?
Маруся выхватила из рук прозрачный пакет с конфетами, бросила в рот несколько сладких разноцветных горошинок и закрыла от удовольствия глаза.
— Так дома Таня или нет?
— Ага… А что? — Маруся хотя и мала, но уже умеет лукавить. И в кого она пошла? Крушит зубами те конфеты, так что даже ресницы вздрагивают, и хоть бы тебе слово!
— Ты видела Татьяну? — У Саньки кончилось терпение, он расстегнул ворот рубашки.
Маруська наконец не выдержала — ей жаль брата.
— Видела, ну видела уж… Сейчас позову! — мотнула тяжелой косой с красным косником. И вдруг обернулась: — А ты мне еще гостинцев привезешь?
— Привезу! Еще лучших… Беги уж!
В хате солнце высветило все уголки, и казалось, что стены раздвинулись, комната стала шире. С выгоревших от времени фотографий на него смотрели знакомые и сородичи, многих из них он никогда не видел, знал только по фотографиям.
Санька сел на скамью, подпер щеку рукой. Чувствовал, что волнуется. Встал, начал ходить по хате. Он так ждал этой минуты! Когда писал письма — не сознавался, что ждет их встречи, что видит ее улыбку, глаза… Писал о разных мелочах. Но ни слова о чувствах! Чтобы не думала, будто он так и прилип к ней! Какая-то гордыня вставала преградой на пути к искренности. Может, оттого с таким нетерпением ждал этой встречи.
Стукнула калитка. По дорожке торопливо затопали босые ноги. В окнах мелькнула какая-то тень. На вороге хаты выросла босоногая девчурка с коротко подстриженными волосами, которые непослушно нависли над лбом. Девчонка смущенно поглядывала на него, одергивала по бокам коротенькое выгоревшее ситцевое платьице.
Саня досадливо кинул взгляд на гостью, на ее покрасневший, облупившийся на солнце нос. Что-то в нем оборвалось. И он поспешно, не глядя в лицо девушке, бросил:
