Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко
Из хаты выбежала мать. В праздничном цветастом платье, на груди тяжело позванивали нитки коралловых бус с серебряными дукатами. Без платка, с гладко причесанными волосами, скрученными на затылке в тугой узелок, перехваченный резным роговым гребнем.
— Санька! — радостно припала к сыновьему плечу и заглядывала в глаза. Он легонько прижался щекой к ее щеке и застенчиво отстранился. Заметил, что у мамы под глазами стало больше морщинок, а небольшие карие глаза так же молодо блестят. — Приехал!.. А мы на свадьбу собираемся. Самойленчиха Таню замуж отдает!
— Замуж?.. А как же ее математика, физика… — иронически усмехнулся, припоминая былые разговоры по поводу Таниных способностей. Таковы они все, девчонки. Их таланты заканчиваются замужеством, детьми, домашними хлопотами… Но неужели Таня кого-то полюбила? Неужели еще кому-то говорила такие слова, как ему?
Белогривенчиха быстрым взглядом заприметила на лице сына какую-то грустинку или растерянность. Но Санька тотчас принял горделивый и высокомерный вид, дескать, эта весть его мало интересует. Ну да, отчего бы это ее Саньке печалиться? Из-за свадьбы? Мало что было когда-то между ними…
На пороге появился отец в праздничной белой рубахе с вышитым воротником, в новых сапогах. Как всегда, тщательно выбрит, высокий и моложавый, с пышными пшеничными усами.
— Спасибо, что приехал. А мы думали: что там стряслось? Нет и нет писем. — Его светлые брови оттеняли смуглость лица. Живые серые глаза мягко светились. Отец не спеша шагнул с порога, как и надлежит степенному человеку встречать сына, протянул широкую твердую ладонь. Санькина рука, тонкая и мягкая, вмиг спряталась в шершавой отцовской ладони. — Ты взгляни, мать, какие у него руки, как у кисейной барышни! — Отцовские усы шевелились в улыбке, а глаза влажно блестели: знал же, отчего такие руки у его Саньки, и этим гордился.
— Так он же не в смазку ветошью макает. Работа такая! — Смеясь, Мария заступилась за сына. Вона какой большой и крепкий ее Санька. И красивый же. Ой, изнывают где-то там девичьи души…
— А что так рано приехал? Мы еще и не ждали!
— Да… работал в клинике, дали отпуск перед экзаменами на несколько дней.
А тем временем в соседском дворе собиралась молодежь. Санька поднял голову, прислушался к веселому гаму.
— На свадьбу идут все. Может, и ты пойдешь с нами? — спросила мать. Но он еще для себя не решил — идти или не идти ему к Тане на свадьбу. Еще подумают: не дождался каникул, приехал из-за этой свадьбы.
— Ты, пожалуй, немного отдохни, — по-своему поняла его молчание мать. — А потом посмотришь. День еще большой. А свадьбу самое малое три дня гуляют.
Трофим тоже хотел вставить словцо, но Мария подхватила его под руку и потащила к перелазу.
— Пошли, пошли уж. А Санька пускай хоть поспит с дороги. Захочет обедать — все на столе. — Щеки ее вспыхнули смуглым румянцем. И Санька впервые в жизни подумал, что его мать в свое время избила на танцах, поди, не одни каблуки, она и сейчас еще бойкая молодица.
Оставшись в хате один, Санька пытался разобраться в себе. Нет-нет, в душе не было сожаления, что потерял Таню. Лишь шевельнулась легкая обида: значит, ее пылкие слова, ее письма, преисполненные любви, — это все неправда? А может, и правда, но преходящая. Как преходяще все в этом мире. И все-таки было жаль, что больше такие письма он вряд ли от кого будет получать.
Старался успокоить себя: в конце концов, он не может пожаловаться, что обойден девичьим вниманием и лаской. Да еще и какой!..
Под вечер его разбудила Маруся: свадьбу можно эдак проспать! Соседи обидятся. Таня зовет. И Кирилл Филиппович.
— А кто это — Кирилл Филиппович?
— Ну, жених же! А ты и не знаешь?
— Тот завклубом? Первый красавец на селе! Фью! — присвистнул Санька. — Как же это она согласилась? У них что — любовь?
— Да он ей прохода не давал — по пятам ходил. В Кременчуг к ней ездил, когда она там на фельдшерицу училась. А она все отказывала. Наверное, тебя ждала.
— Ты брось это. Я ничего ей не обещал.
— Не знаю, как там было. А потом ты не приехал. И она все поняла, Окончила свой техникум и согласилась.
— Вот так да! — протянул Санька. — Говоришь, надо идти? Тогда пойдем. Вот только оденусь.
Маруся, в новой красной кофточке и черной юбчонке, умостилась на стуле, дожидаясь, пока Санька принарядится. Молча следила за ним, перебирая пальцами русую косу. И тут он вспомнил, что привез ей подарок.
— На вот!.. Это тебе! — развернул красивую атласную ленту и увидел, какой радостью вспыхнуло лицо сестры.
Из своего деревянного сундучка Санька извлек тенниску, светлые брюки, белую фуражку. А потом еще светлые парусиновые туфли, быстренько стал натирать их кусочком белого мела. Маруська даже рот разинула, таким необычным делом занимался ее брат.
Наконец он собрался. Из-под белой фуражки на лоб спадала тяжелая темная прядь. Голубая шелковая тенниска красиво облегала грудь. На левое плечо Санька набросил светлый в мелкую клеточку пиджак. Руки засунул в глубокие карманы светлых брюк. Ну прямо картинка! Маруся забежала вперед, чтобы издали полюбоваться своим братом. А как он степенно идет — будто плывет.
Пошли не через перелаз, а по улице. Так пристойнее гостям заходить. Но путь преградила широченная дождевая лужа: пока он спал, над Глубокими Криницами прошел густой летний дождь. Маруся перебежала лужу босиком, а Санька остановился.
— А ты перепрыгни! — весело посоветовала Маруся и стала потешаться над нерешительностью брата. Он бы так и сделал, но… вдруг попадет в лужу. Нет, Санька рисковать не будет. Весело подмигнул сестре, присвистнул, сбил фуражку на затылок.
— Будем держать руля назад, как говорят моряки.
— Да ты что? — удивилась сестра. — Ты разбегись, и все. Перепрыгнешь!
