Ефим Пермитин - Три поколения
Не успела Феклиста перемыть посуду после раннего завтрака, как стали собираться козлушане. Первым прибежал Амоска, торопливо помахал рукой перед иконами, поздоровался, сел на лавку и шепнул Мите:
— Ровно бы один уголок у той штуки пооборвался, на ветру топырится.
Зотик и Митя выскочили из избы. У объявления, приклеенного к воротам, одну сторону отдуло ветром, и бумага слегка горбатилась. Митя поправил объявление, отошел в сторону и не без удовольствия прочел написанное им же:
«Здесь! Утром! 11 мая! Назначено!
ПЕРВОЕ УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ И ОРГАНИЗАЦИОННОЕ ВСЕКОЗЛУШАНСКОЕ СОБРАНИЕ
Молодежной артели по сельскому хозяйству и охотничьему промыслу.
Докладчик Димитрий Шершнев.
Вход свободный».
Зотику тоже нравилось это большое, написанное на листе писчей бумаги объявление. Нравилось даже то, что оно горбатится от ветра, словно рубаха на спине, когда быстро скачешь верхом.
— Пойдем! Идут…
Ребята вбежали в избу. Следом за ними вошла вдова Митриевна.
Она вырядилась, точно в моленную: на голове цветистая шаль, на плечах новенький зипун с расшитым плисовым воротником, на ногах новые обутки.
— Ночевали здорово, дед Наум, Феклиста Зеноновна, молодцы удалы!
Вскоре появились Мартемьяниха с Терькой и двумя дочками. У порога становилось тесно. Пришли Мокей с Пестимеей, Вавилка с матерью и сестренками. Постукивая толстой суковатой палкой, приковыляла согнутая в пояснице бобылка Селифонтьевна. Всем домом ввалились Сизевы и наполнили избу запахом нафталина от кашемировых сарафанов. Анемподист Вонифатьич, Фотевна и столпившиеся за их спинами дочки помолились у порога и потом дружно и в нос — по-раскольничьи — пропели:
— Спасет Христос, православны…
За Сизевыми пришли две вдовы Козловы.
Все вновь входившие торопливо крестились, задевая рукавами зипунов и кафтанов друг друга, и нажимали на передних.
Последний раз хлопнула дверь за Зиновейкой-Маерчиком и его женой — Гапкой-кривобокой.
Дед Наум сидел у стола.
— Проходите-ка в передний угол. — Он встал и кланялся каждому. Волосы у него были гуще обыкновенного смазаны коровьим маслом и зачесаны на уши.
Еще с приходом Амоски Митя почувствовал знакомый ему озноб и чуть заметное дрожание в коленках. «Вот оно когда начинается, настоящее-то. Держись, Митьша!..» — словно нашептывал кто-то ему в уши. «Держись! Держись!» — слышалось ему в каждом скрипе отворяющейся двери.
Вошедшие переминались с ноги на ногу и молчали. Даже Митриевна, великая сплетница и говорунья, сидела, уставившись в пол. Низкорослому, щупленькому Мите казалось, что он с каждой минутой на глазах у всех становится еще ниже и тоньше. Зотик подтолкнул его плечом:
— Начинай!
Бледный, торопливым говорим, без роздыху, Митя произнес давно приготовленную фразу:
— Объявляю первое учредительное всекозлушанское собрание открытым. Прошу избрать председателя, — и сел.
— Дедушку Наума! — одновременно закричали со всех сторон. — Наума Сысоича!
В волнении и сутолоке Митя забыл про секретаря. Вспомнив, решил, что все равно протокол напишет сам.
Наум Сысоич в смущении одергивал подол рубахи и поглаживал промасленные волосы.
— Ишь ты, дела-то какие… Дела-то, а? — повторял он. — Но я ничего, православные… Миру угодно, а я что же?
И он беспомощно разводил руками, не зная, что ему делать дальше, и от этого смущался еще больше.
— Не бывало это дело у рук, мужички. Не знаю, с какого конца и подступиться…
Митя пошел на выручку окончательно растерявшемуся деду.
— А мы безо всякой волокиты возьмем да и начнем, — сказал он решительно.
— И я это же думаю, что безо всякова Якова. Народ мы лесной и к этому не свычный…
Слова деда Наума окончательно успокоили Митю.
— Ну так я начинаю, товарищи! — громко выкрикнул он.
— Давай, давай, а мы послушаем, — отозвались козлушане.
— Да отоприте дверь там… Духота! — пробасил Мокей и опустился на пол, приготовившись слушать.
Митя неожиданно для самого себя заговорил с козлушанами так же просто, как бы говорил с Зотиком.
— Укажите нам другой путь, как не в артель? — спрашивал собрание Митя и тотчас же отвечал сам: — В работники к Анемподисту Вонифатьичу или по деревням к богатым мужикам? Могут ли Зотик, Терька или Вавилка в одиночку и корму на зиму скоту наготовить, и дров запасти, и на промысле управиться? Не могут… Дадут ли одному Зотику, Терьке или Вавилке пороху и дроби в кредит? Нет! А артели, хотя бы и молодежной, советская власть даст, головой ручаюсь, что даст… Если у нас будет артель; позволит ли она Денису Денисычу обманывать на пушнине, порохе и товаре? Тоже нет. Артель сама сдаст пушнину государству и сама получит за нее и деньги и тиар.
Митя говорил так убедительно и о таких близких всем делах, что артель, казавшаяся большинству собравшихся еще час назад дикой затеей, у многих теперь уже не вызывала сомнений. Козлушане сосредоточение молчали.
— И красный товар будет? — прервала молчание щеголиха Митриевна.
— На пушнину и товар будет, — подтвердил Митя.
— Ниток бы юрошных, голубчики! Скажи, ведь замучились. Керосину бы, а то жирник жечь приходится…
— А мне дробовик, и чтоб на тридцать сажен бил! — крикнул Амоска.
— Духовитого репейного бы масла, волосы смазывать, — тоненьким голоском пискнула кривоногая Сосипатра, но Анемподист Вонифатьич так посмотрел на нее, что она сжалась и спряталась за сарафан Фотевны.
— Они тебе смажут. Они тебе смажут!.. Распустили уши-то. Тоже купцы выискались. Тут вам наскажут соловья на сосне! — Глаза Анемподиста Вонифатьича забегали по лицам присутствующих. — А я так думаю, что не надо этого дозволять, мир честной. Против закону божьего это. Купечество даже и в библии освящено, а они, голь-шмоль бесштанная, купцовать хочут. Не надо, да и только! Да разве будет прок из дела, затеянного еретиком? А о небесной каре забыли? — Лицо Сизева побледнело, борода затряслась.
Поднявшийся вслед за его словами шум заглушил речь Мити.
— Не надо-о! — кричали одновременно все сизевские дочки во главе с Фотевной.
— Не желаем! — изо всех сил орали Зиновейка-Маерчик и его жена.
— Красного товару давай! — кричали остальные.
— Юрошных ниток!.. Иголок!.. Керосину!.. Спичек!..
— Дробовик! Дробовик!.. — визжал, вытаращив глазенки, Амоска.
Дед Наум растерялся и не знал, что делать.
— Богом прошу: перестаньте реветь! Ну можно ли эдак-то…
Но собрание не унималось.
— Я вот тебе дам «не надо», — вдруг грозно поднялся с пола Мокей и подвинулся к Анемподисту.
В избе сразу стало тихо.
— У самих всего полно, а другим не надо? — подхватила Пестимея, а за ней и Митриевна.
— Замолчите вы, окаянные! — качнулся в сторону женщин Мокей, и они тотчас же смолкли.
— Вот бы кого председателем-то! — крикнула Мартемьяниха.
— И то правда, мир честной… Мокеюшка! Стань-ка сюда, ко мне поближе, для порядку, — обрадовался дед Наум. — А то, скажи, не способиться одному.
Мокей подошел к столу и уставился из-под мохнатых бровей на притихших козлушан.
— Предлагайте высказываться, дед Наум, — шепнул Митя, — я кончил.
— Ну как, мужички? Поговорим? Только по порядку. Так и быть, начну первый.
Дед Наум старческим, слегка тягучим голосом начал:
— Дело уж теперь, как ни верти там, Анемподист, а слаженное. Артель-то и в бумаги записал Митьша, и с бабами обсудили все. Потому что охотничьей артелью, по нашим местам, конечно, никого не испугаешь: спокон веков одиночкой в тайгу не хаживали, как есть она тайга, а человек в ней иголка… Даже и сильный мужик в ней не в редкость хизнул от пустяковины, а тут вон они какие добытчики, им и подавно… И я об этом передумал за эти дни. А потому — с богом да в добрый час! — Дед Наум перевел дух и продолжил: — С богом, ребятушки! Только работайте так, чтоб один перед одним, как мужики на помочи. И все сообща, сообща, а не как Анемподист, только в свой рот гребом гребет и не нагребется… Живите миром, по заповедям господним. Не обижайте друг друга. Ну, а если раздор между собой пойдет, то это будет уже не артель, а осиное гнездо. Пуще всего бойтесь раздору! Не слушайте скверных, смутительных слов, которые будут пущать про каждого из вас. А что это будет, тут и к бабушке не ходи…
Дед Наум сдвинул брови и пристально посмотрел на Анемподиста, Фотевну и Зиновейку-Маерчика.
— Старики-то наши раньше, как какая неустойка, в артель сбивались… Сбивались, сбивались в артель, — словно возражая невидимому противнику, несколько раз махнул дед Наум и сел.
Слушая деда, Митя очень хотел возразить ему. Он хотел сказать, что христианский подход к артели неверен, так же как и ссылка на прежние артели, потому что артели тогда были кулацкие и работа их в большинстве сводилась только к борьбе со зверем и суровой природой в этом захолустном раскольничьем углу.
