Ефим Пермитин - Три поколения
— Да не чурайся ты меня, ради бога, Митьша!
Митя, чувствуя, что краснеет, сказал:
— Так как же, товарищи? Будем говорить при несовершеннолетнем?
— От него, видно, ни крестом, ни пестом не отобьешься. Давай уж, — отозвался Зотик.
Митя кашлянул и переступил с ноги на ногу.
— Товарищи, — начал он, — я решил остаться и работать с вами в Козлушке. — Он упорно глядел на ребят, но не видел лиц, а только чувствовал их взгляды, устремленные на него из темноты. — Мне хочется помочь вам. Сколько бед навалилось на вас за эту зиму! Один Денис Денисович чего стоит…
Митя хотел было уклониться от разговоров об артели и рассказать ребятам только о решении остаться в Козлушке, но, заговорив о Денисе Белобородове, не мог удержаться:
— Единственный выход, товарищи ребята, — это нам, малосильным, без взрослых, артелью бороться с окружающей суровостью… Дед Наум не в счет, на нем далеко не уедешь, женщин тоже на промысел не возьмешь… Значит, нужно организоваться.
Убедительность собственных слов подействовала в первую очередь на самого Митю. Организация артели теперь уже не казалась ему такой страшной, как минуту тому назад.
— Сизеву хорошо вести хозяйство, — продолжал он. — У него девять своих работниц. Да еще всю Козлушку припрягает! А куда денутся Зотик, Терька или хотя бы и Вавилка? Ведь они — старшие в семьях! На промысел уйти — на кого хозяйство оставить? На Амоску?
— Отстану я от вас! Да! Сами на промысел, а я дома?.. Держи карман! — отрезал Амоска.
— Молчи ты, молчи, ради бога, репейно семечко! — Терька толкнул Амоску в бок.
По нервному его голосу Митя понял, что слова доходят до Терьки, и заговорил еще убежденней:
— В одиночку через год всех вас приберет к рукам Анемподист Вонифатьич и вместе с Белобородовым все соки из вас выжмет. Ну, а уж если артелью за них взяться, то, пожалуй, и их в дугу согнуть можно. Я знаю, ребята, что сомнений у вас много насчет дележа сена и пушнины и неравенства в хозяйстве. Но мне кажется, что друг друга вы хорошо знаете, а больше всего вы знаете деда Наума. А кому же, как не ему, председателем артели быть! Обидит ли кого такой дед?
Митя остановился, помолчал и сел. «Пусть сами говорят», — решил он.
— Никого не обидит дедушка Наум, и, по-моему, думать тут нечего. Корова пусть думает — у нее голова большая. Вот что!.. Митьша правду сказал, и я с ним заодно. Хоть башку на плаху! — Амоска так расходился, что Терька с трудом усадил его, дернув за рубаху:
— Да замолчишь ли ты, окаянный! Дашь ли старшим хоть слово сказать?
Амоска сел и, недовольный, заворчал под нос:
— Козел пусть… думает, у него борода длинная.
Терька еще раз ткнул брата в бок. Амоска крякнул и замолчал.
— Я, ребятушки, так думаю… — Вавилка встал и заскреб в голове. — Так думаю я, ребятушки, что ежели большие не против, так тут что же? Только что скотом мы не одинаковы. А так, что же… — Он умолк и еще сильнее заскреб в кудлатой голове. — Оно конечно… но опять же, я так думаю…
— Да что это он, в самом деле, жилы-то из нас тянет! — вскочил Амоска. — «Что же» да «что же»! — передразнивая Вавилку, разгорячился он. — Молчал бы уж, коли бог убил.
Терька осадил братишку, так крепко рванув за подол рубахи, что у воротника отлетели пуговицы.
— А ты не рви рубашку, — огрызнулся Амоска. — Чего он заладил «что же» да «что же»?
— Я тебе это припомню, толстолобый! — выругался Вавилка, но говорить уже не стал и сел.
Терька поднялся со скамьи:
— Я согласен, ребятушки, со всем — вот мое слово. Потому — податься мне некуда, как только опять к Анемподисту.
— Ну, а ты, Зотик? — спросил Митя.
— Я уж тебе говорил, что с большими надо посоветоваться, дело тут не шуточное. Хочешь — сердись, хочешь — не сердись, Митенька, а без больших не согласен: опасно.
— А я не это ли говорил, что надо с большими? — мрачно отозвался Вавилка. — Куда мы без больших? Тоже, брат, без больших-то в этом деле… И опять же скот неодинаковый… Например, у меня Бурка, да он один трех худых стоит! — Вавилка уничтожающе посмотрел на Амоску и добавил: — Это только щенки, у которых материно молоко на губах не обсохло, сразу тяп-ляп…
— Так, значит, вы-то все согласны, сами-то? — спросил Митя.
— А то как же? — опять ответил за всех Амоска.
— Ну, как ты, Зотик? Я начну по порядку.
— Только с совету общего, с большими.
— А ты, Вавилша?
— И я это же, что и Зотик!
— А ты, Терьша?
— Куда угодно согласен, хоть сейчас, потому что мне туго-претуго…
— Ну, а Амоску я не спрашиваю, он еще вначале сказал. И давайте теперь все вместе за старших возьмемся. Только Сизевым ни гу-гу раньше времени. Обработку начнем с деда Наума. А потом уж к каждой матери пойдем поочередно, и обязательно с дедом Наумом. А то не подняли бы одних-то нас на смех. Согласны?
— Согласны! — хором ответили ребята.
— Организационное собрание сельскохозяйственной и охотничье-промысловой артели считаю закрытым, — торжественно объявил Митя и направился к двери.
Ребята поднялись и тоже вышли из бани.
У самого крыльца Зотик нагнулся к уху Мити и шепнул:
— Только, чур, еще раз уговор: без дедкиного согласия шагу не шагнем.
Глава XXIII
Дед Наум поднял ребят, когда за синими окнами еще лишь отдаленно угадывался рассвет.
— Бегите со Христом за Рыжушкой, да торопитесь: на рассвете харюзу самый клев.
Зотик и Митя пошли за лошадью. Шли по тропке. Густой туман окутал и Козлушку и поскотину: в двух шагах нельзя было различить друг друга. Митя наткнулся на Зотика.
— Эх, ветерок бы, сразу бы его смыло!
— Его мнешь, а следу не остается.
— Ложки бы, да хлебать его…
Потребность говорить в этой непроницаемой темноте была настолько сильной, что ребята говорили невпопад, лишь для того, чтоб слышать один другого.
Обдало струей сырого ветра. Как библейскую завесу, туман разорвало надвое. Обнажился клин кочковатой луговины, где паслись лошади. Иные из них стоя спали. Несколько тонконогих жеребят, родившихся этой ночью, неуверенно переступая на длинных ножках, тыкались матерям в вымя и неистово, как козлята, вертели коротенькими хвостишками.
Неразорванное поле тумана было так велико и плотно, что казалось, прыгни на него с пихты — и лети, как на ковре-самолете.
— Ну, теперь навьют из него черти веревок!
— Это ты о ком, Зотик?
— Я говорю, накрутят теперь из тумана черти веревок толстых да длинных. Все думают по ним обратно на небо забраться, да толку у них никакого не получается: рвутся веревки на середине. Шибко ушибаются черти об камни и об лесины, аж за сотню верст слышно, как шмякаются они сверху. Да скажи, неймется им, назавтра опять крутят и еще проворней лезут. Черти, черти, а сметки настоящей нету…
— Забавная сказка, Зотенька…
Зотик, ничего не ответив, стал ловить лошадь.
Луг звенел на разные голоса. Заплутавшимся ягненком блеял бекас. Просвистела, развешивая серебряное кряканье, утка. Рождался новый день.
Дед Наум уже сложил мешки с рожью на двухколесную таратайку, когда мальчики верхом на Рыжушке въехали во двор.
— Ну, ну, артельщики, охомутывайте да завтракать, — сказал он, встречая их у ворот.
Митя и Зотик онемели.
— Да он что, сорочьи яйца пьет, что ли?![31] — проворчал Зотик и вошел в избу.
У Феклисты готов был завтрак. Митя сел за стол, нахмурившись, все еще не понимая, кто бы мог сказать деду про артель. Феклиста разломила дымящийся калач на три части и положила хлеб перед дедом Наумом, Митей и Зотиком.
— Питайтесь, артельщики, да на меленку, — с грустной улыбкой сказала она ребятам.
Зотик нагнулся над чашкой, а Митя, перестав жевать, сидел разинув рот.
— Нет, смотри-ка, уж разболтали! — шепотом сказал Зотик.
«Это Амоска, больше некому», — подумали оба. Но Амоска тут был ни при чем.
Проснувшись среди ночи, Феклиста затопила печь и начала стряпню. Дед Наум, который от старости плохо спал по ночам, проснулся и разговорился с Феклистой.
— Ты ничего не знаешь, дочка? — свесив голову с печки, спросил он вполголоса.
— Нет, а что?
— Ты только послушай, что ребятенки-то наши затевают! Большим впору додуматься! Пошел это я вечор, прости ты меня господи, за баню и оторопел: что за притча! Где бы это, думаю, ребята говорят, уж не в бане ли? Да опять же, думаю, какая это нелегкая занесет ребят на ночь глядя в нетопленную баню? Перекрестился, присел за угол и слушаю. А он, городской-то, наших ребятишек в артель сбивает!
— Да что ты? — удивилась Феклиста.
— Вот те крест! Съест, говорит, поодиночке вас всех Анемподист, съест и не подавится. Надо, говорит, сообща и сено косить, и дрова рубить, и в промысел, потому, говорит, силы у нас у всех малые, а дедушка Наум стар, баб же в промысел не пошлешь. И решили ведь они артель сбить. Все решили. Даже Амоска Мартемьянихин и тот у них там ораторствовал. И откуда только у нынешних ребятишек ум берется? Да в их годы мы еще чуть ли не без штанов бегали, а они — смотри-ка! Вот я и не спал всю ночь. Слышал, что и ты ворочалась тоже. Думал все, дай с Феклистушкой поговорю, да не схотел тревожить… Как думаешь, дочка, ладную загадку загадал парненочка-то, а?
