Виктор Шкловский - О теории прозы
Кровавые сражения в русской истории, в которой за завоеваниями князей стоит борьба имен, дружин, такая борьба тема с ответвлениями.
Рядом с Россией Византия.
Была история черниговских земель в эпоху Бориса и Глеба.
Наследники черниговских князей разделили уделы, лишив верховного князя власти.
Уделы были малоземельными, но вот стоят эти люди перед главой, что разделил свою власть, он Владыка.
Лишил себя власти в ложной возможности переделать детей волей родителей.
Все это описано в летописи человеком, который как бы присутствовал при этом.
На того князя положили доску и ослепили.
Варварские времена.
Эпоха короля Лира – это время образования нации.
Одновременно это вопрос об ощущении нравственности, вины, открывания глаз.
И нет противоречия в том, что это эпоха вырывания глаз.
Это ощутимость самого Английского государства как целого; государство складывается и делится на части.
Шекспир объявляет Англию завершенной эпохой собирания и говорит о возможностях этой постройки, о потерях при постройке и о возможностях новой постройки.
Это относится и к «Ричарду III».
Вопрос об исторической нравственности.
Я переживаю сейчас тридцать пятую молодость. И свой 90-летний юбилей.
Кажется, люди ходят по кругу.
Это не круг, это колесо, оно катится по дороге.
Вопрос Пушкина – кто прав, кто виноват – разрешается им в «Капитанской дочке».
Суд между Екатериной II и Пугачевым.
Вопрос о правоте и неправоте Петра не позволил Пушкину завершить его историю.
Петр был как бы защищен историей.
Вот это как бы надисторическое описание истории – дело искусства.
Мазепа уже описан Байроном.
Украина при Петре – это недавняя часть России.
Причем, интересный вопрос, когда появилось название «Украина» – край чего-то, – большого; и бóльшего.
То есть выделение Украины в скрытом виде определяет существование другого государства, в котором Украина – у края.
Наверняка, это боевой край.
Но в полной степени это не вражда.
В этом названии скрытая форма незавершенности процесса.
Когда-то Софья Андреевна хвасталась перед Александром II своей красивой семьей: это была исчезнувшая традиция; ведь они существовали почти как родственники.
Существование дольщиков имущества.
Они были некрасивы прежде всего в глазах самого Толстого.
Некоторые из семьи Льва Николаевича отказались от доли добычи при разделе, потом опять брали.
Ожившая старая трагедия, время углубляет ее.
«Медный всадник», «Полтава», «Арап Петра Великого» – те же вопросы исторической правоты. При этом любовь и боязнь при изображении власти, двойственность – это как бы отъединение трагических тем.
Они побуждают брать следующее воплощение идеи. Что делает Шекспир.
Прежде всего он Лира, который передает власть, поставил разгадкой какой-то тайны, ценой разгадки тайны.
Сами условия раздела Лиром являются тайной, против которой, как бы зная ее, протестовала Корделия.
И тогда Шекспир наказал гордого короля знанием своего народа, бедствиями народа и противопоставил, вернее поставил, одну строку видения против другой и другим.
Он в мир королевских отношений ввел человеческие отношения.
Когда делили наследство Льва Николаевича, рубили наследство его на части, уравнивали части доплатой, то сам великий король заперся; младшая дочь, она любила его, она горевала и жалела его, – но он сам этого хотел.
И вы понимаете, что слово «захотел» слабый отблеск того огня – огня, который жил не под углями.
Поэтому история «Короля Лира» – это история обновления семьи.
Оказалось, что воскресение у гнезда, в котором воспитывают птенцов летать в пространствах, существует.
Надо подойти к «Королю Лиру» глазами омолодевшего человечества.
II
Шекспир глубоко вошел в русскую жизнь, в русский театр и в русскую литературу.
Попытки рассмотреть смысл совершающихся событий его пьес были.
Здесь надо выделить Белинского.
В советский кинематограф Шекспир вошел очень разнообразно.
Страна, которая хочет перестроить самосознание человека, очень нуждается в Шекспире.
Шекспир – это пересмотр уже существующей фабулы, который может показаться повторением, но наше время, время новых высказываний, нуждается в сюжетах Шекспира.
Не будем перечислять всех успехов и достижений в прочтении и постановке пьес Шекспира.
Они общеизвестны.
Но есть и потери.
Это «Король Лир», с которым спорил Толстой; он отодвигал его к тем временам, когда появилась сама фабула власти.
Тогда несколько поспешно казалось, что выделение шекспировского смысла – это проблема самосознания, переплетающаяся с религиозным сознанием.
Поэтому нахождение места Корделии в истории человеческого сознания считаю современным вопросом не только театрального, но и общефилософского смысла.
Когда в хороших переводах и толкованиях пишут о Корделии со словами сожаления, эти заявления как бы свидетельствуют о том, что она персона «нон грата».
И это разговор как бы о другом.
Антигона, Корделия и Анна Каренина требуют от человечества не сожаления, а понимания.
Еще не начата работа понимания направленности трагедии.
Вот почему считаю, что работа Александра Строганова о Короле Лире важна и требует рассмотрения.
Это очень серьезно.
Есть высокие горы.
Снег венчает эти горы и рождает реки.
Корделия не венчает и не заканчивает ничего, нет, – она река великих гор.
И мы можем даже назвать имя этой горы.
Изгнанный и униженный – в эпосе, в мифах, сказках поднят наверх после многих испытаний и унижений.
Давид победил Голиафа.
Золушка оказалась главной.
Зачем надо, чтобы Моисей появился так странно, в корзине, плывущей по Нилу, где ребенка в камышах находит дочь фараона?
Моисей родился у Амрама и Иохаведы, был опущен матерью в осмоленной корзине в камыши на Ниле, потому что фараон распорядился об избиении всех еврейских младенцев.
Мальчика находит дочь фараона, тайно воспитывает его, дает блестящее образование.
По одной из версий само имя «Моисей» означает «взятый из воды» – «му-ши»; или «мо» – вода, «удше» – «спасение из воды».
Изгнанник становится героем.
Новым героем.
Человека выгоняют из жизни, лишают его наследства, дарят ему в насмешку кота.
Кот в сапогах ждет очереди.
«Кот в сапогах».
Сказка поднимает униженного на самый верх.
Посмотрите, сколько изгнанников в «Тысяче и одной ночи».
Эпос лежит как бы вне трагического центра.
Но эпос дает ту верную форму, внутри которой размещается трагедия – и современная психологическая драма, которая как бы разламывает эту форму и дает психологию внутренних связей.
Я снова приведу слова Пушкина из плана статьи «О народной драме и драме “Марфа Посадница”».
«Что развивается в трагедии? Какая цель ее? Человек и народ.
Судьба человеческая, судьба народная.
Вот почему Шекспир велик».
Далее Пушкин пишет, повторим еще раз:
«Но привычка притупляет ощущения – воображение привыкает к убийствам и казням, смотрит на них уже равнодушно, изображение же страстей и излияний души человеческой для него всегда ново, всегда занимательно, велико и поучительно.
Драма стала заведовать страстями и душой человеческою».
Гамлет ощущает королевский двор как тюрьму. Пафос трагедии направлен против спокойных людей.
Драма Чехова показывает главного героя не для того, чтобы его пожалеть, а чтобы осудить мир, который его уничтожил.
Это суд не над ним, не над героем. Трагедия Шекспира – это трагедия будущего.
Почему венецианский мавр, а он нужен Венеции, почему он должен погибнуть?
Потому что он еще будет воскресать и снова погибать через четыреста лет в Англии.
При стрельбе полиции в народ.
В других красках, в другом цвете.
И человек будущего, герой «Чайки», погибает.
Он принадлежит другой системе.
Поэтому и освистывается «Чайка» так злобно маленькими писателями, которые пишут про то, что есть. Это они понимают. Они понимают, что не они принадлежат будущему.
Трагедия основана на узловых моментах изменения нравственности.
Восхождение людей, несогласных с обычным ходом: человек будущего, пришедший не в свое время. Но так как эти узловые моменты повторяются – то современный человек смотрит драму и вспоминает свои столкновения.
По-настоящему кровавое время восстанавливает ту кровавость, о которой говорил Пушкин в статье о драме.
Нужно возвышать униженных.
Надо посмотреть, не была ли гонима, тайно гонима Жанна Д'Арк в детстве.
Почему Эдип выброшен из жизни – даже без возможности ползать?
Эдипу прокололи ноги, связали сквозь раны веревкой и бросили.
Эпос лежит как бы вне центра трагического, но вокруг него.
Миф скрещивается со сказкой.
Сказка подправляет миф.
