Василий Ардаматский - Суд
— Первые три купе от входа! Первые три купе от входа! — сонно повторял густой бас из темной глубины вагона. Заключенные ринулись в узкие двери купе. В несколько секунд купе набилось до отказа, а затем вступала в действие тюремная «демократия»: на лучших местах, внизу, оказывались самые опытные уголовники, на самом верху, под вагонным потолком, — мелочь и новички.
Видя, как туго набивается каждое купе, Кичигин бросился в третье, он высчитал, что туда придется всего несколько зеков, но он не знал, что в третьем купе было уже полно посаженных сюда раньше. Вдавливаясь в купе изо всех сил, обдаваемый встречным ядреным матом, ему удалось вползти на верхнюю полку и поместиться в жаркой от тел щели над дверью. Мешок был цел, и он успокоенно затаился…
Двери купе задвинулись, скрыв свет от тусклой лампы в коридоре. В абсолютной темноте и тесноте шевелились, переругивались люди. Но постепенно купе устраивалось, затихало. Все же какой-то непонятный свет сюда проникал, и постепенно начала вырисовываться мешанина людей. Кто-то кому-то сказал тихо, а слышали все — такая звериная тишина затаилась в купе:
— В Москве сейчас огни…
— Заткнись, — рявкнуло в ответ из темноты. — Озеров нашелся…
— Гы… — кто-то коротко отсмеялся.
— Заткнись, говорю! — Кичигин уже привык к сиплому голосу того верзилы со шрамом на лбу — он тоже оказался здесь и, по-видимому, уже начинал забирать в свои руки власть.
Вскоре в купе стало непереносимо душно, мокрая одежда распарилась, заполнив купе вонью, от которой Кичигина тошнило, и он старался дышать, приникнув лицом к невидимой щели над дверью, оттуда скупо сочился чистый воздух…
Вдруг кто-то, очевидно в соседнем купе, прокричал диким голосом:
— Откройте окно! Откройте окно!
Окон в купе не было, они только в коридоре, но вскоре какое-то шевеление воздуха почувствовалось.
В наступившей тишине тот же злой сиплый голос сказал поучительно:
— Надо вытянуть ноги, потом не встанешь…
Все зашевелились, послышалась ругань, но совет был неукоснительно выполнен, хотя сделать это было невероятно трудно. Но вот вагон рывком тронулся с места и покатился, вздрагивая и рокоча колесами. И тут же остановился. Снова покатился.
— Подцепляют к пассажирскому… — негромко пояснил сиплый голос.
Кичигин вспомнил вдруг «Красную стрелу», комок подкатился к горлу — о чем, идиот, вспоминаешь? О чем думаешь? Больше тебе у той «стрелы» и близко не бывать. Вот твоя «стрела»! Не шевелись! Задыхайся! И он тихо заплакал…
Первая пересыльная тюрьма на пути в колонию… Пересылка…
В этот город поезд пришел, когда еще было светло, но, пока отцепляли и загоняли на запасные пути «Столыпина», пока заключенных выгрузили, прошло не меньше часа. Вокруг Кичигина слышалось только о том, что сегодня наконец-то будет горячая похлебка, а кто-то пугал, что обеденное время прошло и теперь дадут на сон только кипятку с хлебом. Есть Кичигину хотелось до боли в животе, двое суток заключенные были на «сухом довольствии», но далеко не все сумели съесть свои запасы — у кого украли, у кого отняли. Кичигин в первый день пути кусок хлеба сам отдал Гарику — не мог он тогда есть, в горло ничего не лезло. А сейчас он слезно жалел тот кусочек. То одурелое состояние, когда ему часто казалось, что все это происходит во сне или с кем-то другим, не с ним, прошло, — страшно хотелось есть. Сам того еще не сознавая, он уже начинал привыкать ко всему, что стало теперь миром его новой жизни. Во всяком случае, есть сейчас хотел он, и никто другой. Однако человек он был ловкий, и где-то в глубине его души уже начинал просыпаться делец, он уже изучал эту новую для него обстановку и делал первые полезные для себя выводы. Первый главный вывод был уже сделан и применялся им неукоснительно — никому не перечить, в этом мире любят покорных… О, если бы ему удалось выдержать этот принцип жизни!
В «пересылках» есть специальные камеры для приема транзитных этапов, они обладают тем же удивительным свойством, что и купе «Столыпина», — сколько бы ни насчитывала новая партия заключенных, в камере она умещается. Это Кичигину еще предстояло узнать, а пока их всех разделили на три группы по числу ожидавших фургонов, и началась посадка. Здесь особую нервозность создавали собаки — громадные овчарки, которые вроде спокойно стояли возле своих проводников, но шерсть у них на загривках стояла дыбом и подрагивала.
А какой-то город был совсем близко, Кичигин успел увидеть по другую сторону железной дороги зеленый массив парка, сквозь листву деревьев светились гирлянды лампочек, и отдаленно слышался духовой оркестр, игравший вальс, Кичигин подсчитал — сегодня суббота.
По железнодорожным путям прохаживался конвойный с черной овчаркой, он словно охранял от черного мира преступников и от него — Кичигина — и городской парк, и тот грустный вальс, мелодию которого неуверенно выводила труба. Все это Кичигин увидел, услышал за одну минуту, пока его группа шла к фургону…
Их привезли в тюрьму и под свирепый лай овчарок построили шеренгой на узком тюремном дворе. Стемнело, двор уже освещали фонари, от которых тени падали в разные стороны, что создавало какую-то нервную суету.
Вряд ли в этой камере было двадцать квадратных метров, и, когда этапники стали в нее входить, там и без них было уже полно, люди густо сидели на полу, надо было внимательно высматривать место между сидевшими, чтобы поставить ногу. Стоило кого чуть коснуться, взрывалась ругань. Но снова — это чудо — все уместились, сели на пол, примерялись, как лечь. Дверь в камеру захлопнулась. Стало тихо.
Похлебки не дали, тот, что пугал, оказался прав, пришлось довольствоваться кипятком с хлебом. Никогда Кичигину не был так вкусен черствый черный хлеб.
Висевшая под потолком слабенькая запыленная лампочка тускло освещала шевелящуюся камеру. Но вот в дальнем углу встал верзила со шрамом на лбу и пошел по диагонали в противоположный угол. Просто не понять, с какой быстротой образовывался проход для его прогулки, и он так гулял из угла в угол, заложив руки за спину и вглядываясь в лица зеков, видимо вызывал на протест вожака тех, кто был в этой камере раньше, но никто голоса не подавал. И тогда верзила остановился:
— Из десятой зоны никого?
Молчание.
И снова пошел он маячить, но тут к нему подключился тот самый стригунок-грабитель Гарик, который легкой танцующей походкой, с лисьим лицом стал вышагивать позади верзилы. Вскоре Кичигин узнает, что такое гулянье в камере называется тасоваться. Вдруг Гарик остановился перед одним новичком и ткнул в спину верзилу. Тот остановился, оглянулся нехотя.
— Гляди-ка, папа, что ему мама дала в дальнюю дорогу… — весело проговорил Гарик, показывая на сидевшего перед ним заключенного.
— Что там? — лениво поинтересовался верзила.
— А ты погляди, она ему дала рубашечку черного цвета, сказала, что такая лучше — не маркая… хе! хе! хе! — Гарик нагнулся к заключенному и, уцепясь за угол воротничка, потянул рубашку вверх. Заключенный, привстав на колени, смотрел то на Гарика, то на верзилу, видимо еще не соображая, что от него хотят. И он еще не знал, что в колониях и тюрьмах среди уголовников-вожаков самой желанной модой считалась черная рубашка.
— Сымай! — рыкнул верзила и пристукнул заключенного в бок ногой.
Торопливо, путаясь в рукавах и нерасстегнутых пуговицах, заключенный сорвал с себя рубашку, и верзила выхватил ее у него из рук, снял с себя грязную рубаху и бросил ее заключенному, а сам стал напяливать черную рубашку, которая еле влезала на его широкие плечи. Он отошел в свой угол, сел и стал что-то проделывать с рубашкой, кажется разрезал не сходившийся на горле воротник. Теперь тасовался только Гарик, он ходил из угла в угол быстрым шагом и показался Кичигину похожим на волка в клетке зоопарка.
Кичигин больше терпеть все это не мог. Он встал и сказал громко:
— Все-таки и в тюрьме должна быть советская власть…
— Гляди, когда он о ней вспомнил! Гы! Гы! Гы!.. — затрясся в смехе верзила.
Кичигин решительно направился к двери и стал колотить в нее кулаками. В камере стихло, все смотрели то на Кичигина, то на верзилу.
— Эй ты, стукач новоявленный! Чего народ будишь? — крикнул верзила.
Наверно, его стук в коридоре не слышали.
Кичигин перестал колотить в дверь, посмотрел на свои сбитые до крови мослаки и медленно вернулся на свое место. Все с интересом смотрели на верзилу — как он отреагирует на поступок этого пожилого красавчика с густыми бровями и стальными глазами, а вдруг верзила встретит тут отпор? Такая борьба за власть вызывает в среде зеков самый большой интерес. В камере стало тихо, как в могиле…
Утром пересыльных подняли на рассвете. В коридоре тюрьмы проводилась проверка этапа. Все снова стояли шеренгой и по очереди объявляли свою фамилию и статью Уголовного кодекса. И снова конвой сверял все по своему списку.
