Василий Ардаматский - Суд
Как правило, чем опытнее преступник, тем больше у него уважения к адвокатской профессии, а преступник, судимый по первому разу, чаще в реальные возможности защитника не верит. Казалось, должно быть наоборот, ан нет — в преступной жизни мудрость своя, и приходит она с годами… отсидки.
Кичигин избрал своим адвокатом старика, некогда знаменитого судебного Цицерона. Теперь это был небрежно одетый человек с сонными глазами, он уже давно устал, его мучили всякие хворобы, и поджечь его уже не могли ни скромные — увы — гонорары, ни тем более судьба подзащитного. На суде он скажет все, что нужно, но ни слова больше, а может, и меньше…
На первый взгляд кажется, что адвокаты за ходом судебного разбирательства следят не очень внимательно, но каждый уже на память знает, где, в каком эпизоде для его подзащитного скрыта какая-то опасность, и, пока суд до того эпизода не доберется, кто из них рисует на листке бумаги кружочки и треугольнички, кто уже перелистывает свое следующее дело…
Адвокатам наперед был ясен весь ход дела, они даже могли ожидать то, что для других явится сюрпризом судебного разбирательства. Они заранее знали и примерный приговор — здесь им помогает опыт, прошлые процессы и знание Уголовного кодекса. Вот они вроде и скучали за своим большим столом. А тот, некогда знаменитый, дремал так беззастенчиво, что уже несколько раз всхрапывал, сам от этого просыпался и делал вид, будто у него насморк.
На суде трудно подсудимому еще и потому, что в зале есть публика. Не так ее много, и главным образом это пенсионеры с окрестных улиц, иных судьи уже знают в лица, а все ж это — публика, советские люди, которые приходят в зал суда оттуда, от честной жизни, и потому их присутствие весьма чувствительно и неприятно. Дополнительную неприятную неловкость создает для подсудимых присутствие близких. В общем, как ни хочется им увидеть их, а лучше бы они не приходили, в подавляющем большинстве случаев при них говорить о своих преступлениях тяжело…
…Все это, вместе взятое, и есть суд. Он продолжается день за днем — месяц, второй, третий, четвертый, пятый… Весь день нервотрепка на суде, а потом наступает ночь, полная тревожных снов. И снова утро — суета с посадкой в машины, тряский путь в темном ее чреве и тихий девичий голос секретаря:
— Прошу встать! Суд идет!
— Продолжаем слушание дела… — каким-то домашним голосом проговаривает судья Броневой, и начинается установление факта восемьдесят третьей взятки… или семьдесят восьмой… нетрудно и запутаться.
— Свидетель Кастерин, подойдите сюда к столу… — Судья берет из груды пухлую папку и долго перелистывает ее, ищет нужную ему страницу. — Вот. Речь пойдет о вашей первой взятке Залесскому…
Суд продолжается, продолжается, и, кажется, нет ему конца…
Но вот на суде — веселая минута.
Допрашивали Горяева, и старенький адвокат Кичигина, поскольку сей подсудимый был не его подзащитный, откровенно спал, опершись щекой на руку, искусно делая вид, будто он сосредоточенно вслушивается в ход процесса. Суд начал устанавливать, кто вовлек Горяева в преступную деятельность. Тот рассказал, как однажды Кичигин сделал ему подарок в виде комплекта резины для его «Волги», и оказалось, что этот факт в обвинительном заключении отсутствует. Судья решил занести его в протокол. Кичигин запротестовал и заявил, что ничего подобного в действительности не было. Горяев начал его стыдить. И тогда Кичигин воззвал к своему адвокату. Воззвал раз — тот продолжал сосредоточенно вслушиваться в ход суда. Воззвал два — адвокат вскочил как по тревоге и крикнул надтреснуто: «Я заявляю протест!» Грохнул смех. Смеялись все, даже подсудимые… То ли этот смех сбил Горяева с толку, но на повторный вопрос судьи, с чего началась его преступная деятельность, он вдруг начал рассказывать о своем пребывании на Рижском взморье, о знакомстве там с Сандаловым. Судья спросил:
— Выходит, вы считаете, что вас в преступную группу вовлек Сандалов?
Горяев молчал. С ним происходило нечто странное — умом он отлично понимал, что его судят за преступления, которые были им совершены, и что у всего этого было начало, но где оно было? Горяев понял, что им интересуется прокурор, несколько ее вопросов к нему были попыткой публично приоткрыть его нравственную физиономию, но он чувствовал эту опасность, ограничивался междометиями, ссылался на непонимание вопроса и молчал. Однако перед прокурором уже давно лежал листок, на котором сверху было написано «Горяев», а ниже: «Советский мещанин. Бездуховность. Жизнь только для себя. Ему хотелось одного — удобно жить, а все остальное для него не стоило ничего…» Об этом она ярко и беспощадно скажет в обвинительной речи.
Но вот допрос подсудимых и свидетелей окончен. Начинаются прения сторон. Это новое испытание для тех, которые в загородке и охраняются конвоем.
Слово получает прокурор. Эта худенькая молодая женщина с седеющими волосами произносит обвинительную речь, которая длится весь день с двумя перерывами. Говорит она негромко, ровным голосом, только изредка чуть его повышая, делая иногда паузы, когда ищет что-то в своих бумагах. Она дает характеристики всем подсудимым по очереди, и каждый, за кого она берется, хочет сжаться в комок, спрятаться не только от ее широко открытых черных глаз, но даже от ее голоса, хотя она не произносит никаких унижающих слов и вся сила ее речи в точном выяснении вины каждого перед судом, государством и народом. Эту речь она готовила целую неделю, продолжая одновременно участвовать в процессе. Видно, что она устала. Особенно к концу речи — высказывая свои предложения о наказании каждому подсудимому, она вдруг заговорила быстро и вроде бы небрежно, словно вопрос о конкретной мере наказания ее уже не интересовал. Главное, что совершился суд…
Конечно же каждый подсудимый с нетерпением ожидал выступления своего защитника, надеясь, что тот найдет какие-то слова, которые сам он найти не смог, чтобы раскрыть в нем не только плохое, но и хорошее, тем более что каждый в ходе процесса убедился, что самому говорить о себе хорошее, стоя в этой проклятой загородке, необычайно трудно. И у каждого теплится в душе надежда, что его адвокат найдет в его судьбе что-то такое, что ему самому даже не приходило в голову, и это вдруг покажет его суду в совсем ином свете. В последние минуты каждый торопливо подсказывал своему защитнику кто про военные заслуги, кто о своей болезни.
В подавляющем большинстве случаев их ждет разочарование. Разве только иные обманываются красноречием защитника, его темпераментом, не замечая в этом некоторой театральности и не понимая, что сила, защиты не в этом, а в умной железной опоре на статьи Уголовного кодекса, в обоснованном ходом суда предложении применить к данному подсудимому или не ту статью, или срок не самый высший, а то и оправдать. И вот тут-то и блеснул, тряхнув стариной, старенький адвокат Кичигина. Он произносил свою речь внешне совершенно неэффектно, уткнувшись близорукими глазами в бумажку, но в его речи было немало толковых рассуждений о том или ином моменте преступной деятельности подзащитного и по поводу правомерности применения к нему той или иной статьи Уголовного кодекса. Впрочем, это мало поможет Кичигину, и он получит все в той мере, как просила прокурор. Но вот какое еще открытие сделали все подсудимые — оказывается, речи защитников так же тяжело слушать, как и речь обвинителя. Более того, чем больше адвокат уделял времени перечислению положительного в жизни подзащитного, тем ему невыносимее становилось это слушать, видя иронические улыбки даже на лицах тех, кто сидел рядом с ним на скамье подсудимых.
В общем, страшное и тяжелое это занятие — быть подсудимым.
Суд подходил к концу. Подсудимые произносят свои последние слова. Большинство избегают вдаваться в подробности своей жизни или совершенного ими преступления и скороговорочно просят суд о снисхождении при выборе наказания. Редко кто прибавит, почему он об этом просит, один напомнит о большой своей семье, другой о своем возрасте или болезни. Ростовцев, разочарованный речью своего адвоката, решил поправить дело в своем последнем слове и стал подробно рассказывать полузабытую им самим свою честную жизнь. Это выглядело смешно…
Но вот судоговорение окончено, и теперь ничего к нему ни прибавить, ни убавить. Суд удаляется в совещательную комнату вырабатывать, или, как принято говорить, выносить, приговор.
В таком длительном и сложном процессе чтение приговора — еще одно тяжелое испытание для подсудимых. Сейчас каждый узнает главное — длительность предстоящей ему неволи. А судья неторопливо, размеренным голосом, хотя и в сжатой форме, снова излагает суть преступления, потом преступные действия каждого, квалифицируя их по соответствующим статьям и пунктам Уголовного кодекса, и, наконец, воздает каждому по его заслугам. Свершается правосудие. Неотвратимое возмездие обрушивается на преступников. А все удивительно обыденно — не слышно ни трубного гласа, ни барабанной дроби. Подсудимые напряженно вслушиваются в глуховатый голос судьи Броневого, боясь что-нибудь упустить, а это может случиться каждую минуту — сквозь открытую форточку в зал врывается шум улицы. Кроме того, в приговоре множество цифр — то это размер взятки, то номер статьи или пункта Уголовного кодекса, то какие-то даты, то исходящие номера документов. Это трудно вытерпеть обвиняемым, им хочется крикнуть: да скорей же читайте главное — сколько даете? А под конец еще надо решить задачку на сложение — по таким-то статьям дают тебе столько-то, но плюс еще по статьям таким-то и таким-то…
