Когда налетел норд-ост - Анатолий Иванович Мошковский
С переходного мостика открылся залив. На рейде, как и вчера и, наверно, как и всегда, стояли суда: торговые «иностранцы» с толстыми грузовыми стрелами, огромные траулеры, спокойные, как утюги, уверенные в прочности своей стальной обшивки ледоколы. Вот он, порт! Громадный, бескрайний… Над ним висел дым, доносились свистки и дробный стук колес. Виктор помнил, что на улицах города с больших плакатов и щитов кричали ярчайшие слова: «Дадим стране больше рыбы!» Город жил, чтобы работал этот вот гигантский порт — цехи рыбокомбината, склады и причалы…
Дойдя до вокзала, Виктор остановился и опять посмотрел на залив. Неяркое солнце освещало дальние сопки и невысокие сизые облака. Во всем этом была какая-то скрытая, ненавязчивая, дикая и трогающая своей невысказанностью красота.
К Виктору подошел парень в толстом полосатом свитере, подстриженный ежиком.
— Приезжий? — спросил он. — Любуетесь? Чуть опоздали, три дня как ушел атомоход.
— Жаль.
— Грандиозная картина! — восхищенно воскликнул парень и быстро оглянулся по сторонам. — Скажите, вам авторучка не пригодится? Датская. Данмарк. Никакой аферы — сами можете прочесть. — Он тут же, как фокусник, мгновенно вытащил из кармана авторучку с миловидной дамой в темном купальнике и туфлях, ловко повернул ее острием вверх — купальник медленно пополз вниз и совсем исчез, оставив улыбающуюся даму в чем мать родила и в туфлях.
— Спасибо, — усмехнулся Виктор, — не нужна.
— Недорого отдам. Пятерка.
— Благодарю.
— Жалеть потом будете. Только здесь и купите… Ладно, сбрасываю рубль. Опохмелиться надо. Хочешь, возьмем на пару, даром тогда отдам.
Виктор решительно покачал головой и пошел в гостиницу. Заглянул в ресторан: народу было немного. За обедом придумал название своего репортажа: «Туда, где синеет Гольфстрим» — это строка из стихов одного флотского поэта военной поры. Попробуй не прочти очерк с таким названием!
Утром Виктор наскоро позавтракал в павильоне у площади Пяти углов и отправился в рыбный порт. Дорога шла через тот же длинный переходный мостик, вскинутый над путаницей рельсов и стрелок. Он быстро сбежал вниз по ступенькам и увидел целую гору каких-то овальных досок красного цвета, обитых металлом. Что за странные доски! Будто огромные черепахи сползлись сюда. Виктор даже остановился, оглядывая их, — хотел у кого-нибудь спросить, но раздумал, махнул рукой и пошел к порту.
Возле кованых ворот с большущими серебристыми рыбинами он остановился и увидел морячка в грязной черной куртке. Он шел, сильно качаясь, будто в полусне. Глаза покраснели, веки опухли. И было непонятно, какой внутренний радар так точно ведет его к проходной.
Виктор уже знал, что пьяных в порт не пускают, и стал пристально следить за морячком. Клеш его грязных брюк расплескивал лужи на асфальте. От сильного крена мичманка угодила в лужу, обнажив лобастую, давно не стриженную голову. Широко расставив ноги, он кое-как поднял ее и надел мокрую — по затылку за шиворот потек грязный ручеек.
Такое Виктор видел и на других широтах, но то, что случилось дальше, поразило его.
Метрах в пяти от проходной, где стоял милиционер, морячок внезапно принял строго вертикальное положение, подтянулся и, как на параде, четко и уверенно, слегка выпятив грудь, церемониальным маршем подошел к проходной, предъявил пропуск и пошел в порт.
Вот это да… Какая сверхмобилизация всех духовных и физических сил! Даже ради этого зрелища стоило приехать сюда. Виктор с интересом стал смотреть через решетку ворот, боясь упустить момент, когда морячок выйдет из проходной. И дождался: тот вышел и, едва держась на ногах, направился к какому-то причалу. Вот бы кого снять на кинопленку или запечатлеть в добротной прозе… Гениальный эпизод! К сожалению, в репортаж он не попадет, а как бы охотно выписал Виктор эту сценку!
Через десять минут он получил в проходной недельный пропуск и очутился в самом большом в мире рыбном порту. Наверно, он был и самый шумный, и самый неуютный, и самый вонючий. Огромное неказистое желтоватое здание рыбокомбината, громадные пирамиды новых бочек, вагоны-ледники, железнодорожные пути со стрелками, бесконечные склады и цехи — все это неистребимо пахло рыбой. Этот запах, до тошноты въедливый и стойкий, повсюду преследовал Виктора и, казалось, каждую минуту усиливался.
Виктор шел, глазея по сторонам, отскакивал от двигающихся с лязгом вагонов, груженных ящиками с рыбой и бочками с атлантической сельдью. Гудели и дымились цехи, рабочие на тележках перевозили низкие ящики с аккуратно уложенными ряд в ряд оловянными выпотрошенными рыбешками. Под его ногами звучно похрустывала крупная, как гравий, желтоватая соль.
Кажется, за все свои двадцать три года он столько не оглядывался, не крутил так во все стороны головой, опасаясь угодить под что-то едущее, ползущее, скрежещущее, как здесь за каких-нибудь тридцать минут.
Наконец, живой и невредимый, он добрался до причалов. Их было несколько десятков, и расположились они, как редкие зубья гребня, вдоль линии порта. Лес мачт и снастей; бестолковая толчея траулеров и катеров разного калибра; шум машин; знакомый рев судов с рейда, очевидно, требующих места у причалов и отходящих; астматическое пыхтение буксиров; свистки портальных кранов, выгружающих из бездонных утроб океанских плавбаз, пришедших от берегов Гренландии и Канады, бочки и ящики все с той же рыбой, громовой радиоголос портового диспетчера; вонь гниющей рыбы; запах канатов, старых прелых причалов; истошные крики чаек — все это оглушало, давило… Виктор стоял у мощной станины портального крана, двигавшегося по рельсам, и озирался.
— Поберегись! — раздался чей-то крик, и охапка бочек в сетке поплыла из трюма плавбазы на него. Виктор отскочил в сторону. Какие-то парни, прошагавшие вблизи, засмеялись, а один из них, в цигейковой ушанке, сказал:
— Может ушибить, мальчик! Мамочка не узнает…
Виктор ничего не ответил и отошел к краю причала.
Слева и справа от него стояли, покачиваясь, суда. Они терлись рубчатыми покрышками кранцев об измочаленные доски причала, скрипели тросами и перекинутыми трапами. Суда льнули к причалам в два, три, четыре ряда, прижимались друг к другу. Некоторые стояли поодаль. Каких только не было тут судов! Огромные рефрижераторные траулеры — плавучие рыбные заводы, тщательно соблюдая корабельную иерархию, держались надменно и независимо. С чувством превосходства посматривали они на небольшие средние траулеры и старые закопченные паровые суденышки. А те, в свою очередь, насмешливо поглядывали на совсем маленькие по сравнению с ними сейнеры и боты. Небось и состарились и поржавели они от этой вечно мокрой, неуютной жизни,
