Александр Розен - Почти вся жизнь
— Приятно провести здесь часок-другой после работы…
Бульвар… На скамейке сидит женщина, у ног ее играет смешной малыш… Малыш хочет сорвать цветок с грядки, мать его останавливает…
— В новом городе большое значение придают зеленому строительству, — сказал Борис.
Валя даже не узнала знакомый бульвар, в таком неожиданном ракурсе взял его киноаппарат…
Разные уголки того же бульвара.
Те же грядки табака, высаженные Валей…
— Все больше и больше бульваров, садов и парков появляется в городе, — продолжал Борис.
В разные стороны расходятся зеленые ниточки.
Деревья с бульвара переместились к зданию гостиницы.
Рядом со школой грядки табака.
Цветы и деревья заполнили весь экран.
Валя, широко раскрыв глаза, смотрела на экран. Откуда появились эти незнакомые ей бульвары? Каким образом возникли новые грядки-двойники?
Или, может быть, это по неизвестным ей кинематографическим законам, и называется «искусством оператора»?
Но Вале было решительно все равно, как это называется. Ей было мучительно стыдно. Лучше было бы не смотреть, а встать и уйти, но что-то притягивало ее к этим лживым деревьям и фальшивым грядкам, какой-то внутренний голос приказывал смотреть до конца. И только когда дали свет, она отвернулась от экрана и опустила голову. Ей казалось, что все в зале смотрят сейчас только на нее.
— Прошу вас, товарищи, высказывайтесь, — сказал Борис. — Ваши замечания для нас будут очень ценными.
«Что теперь будет?» — подумала Валя.
Первым выступил начальник управления механизации Воротов, внушительных размеров мужчина лет сорока, чернобородый, краснощекий, зимой и летом ходивший в черной косоворотке и высоких болотных сапогах. Он сказал, что в кино редко бывает, нет времени, и что поэтому критик он никакой, но картина ему понравилась: что хорошо, то хорошо. Здорово техника заснята, убедительно. Есть, конечно, замечания, и Воротов по листочку прочел, какие машины, по его мнению, надо еще доснять.
Затем говорил инженер из отдела основных сооружений Александр Емельянович Евгеньев, которому Валя симпатизировала с первого дня ее жизни на стройке, молодой, в очках, с очень интеллигентным лицом. Он тоже сказал, что в кино бывает редко, но тут же прибавил, что эта картина — большое дело. Неплохо бы наглядно показать, как растет плотина. Нельзя ли использовать мультисъемку? А в общем хорошо, правильно…
Все выступавшие дружно хвалили работу Бориса и сошлись на том, что хорошо было бы продолжить съемку, на что Борис заметил, что метраж есть метраж…
Валя уже больше не пряталась, а прямо смотрела на выступавших. «Как же так? — думала Валя. — Почему же они молчат о той части картины, о которой нельзя молчать? Потому молчат, — отвечала себе она, разглядывая черную бороду Воротова, — что совсем не считают важной эту часть фильма или, вернее сказать, эту часть жизни…» И снова мелькнула неприятная мысль: «А может быть, Крупенин в чем-то был прав?»
Крупенин сидел почти рядом с нею, она взглянула на него и по выражению его лица поняла, что пропустила начало нового выступления и что это новое выступление для нее важно. Выступал человек со смуглым и очень приметным лицом: на левой его щеке было большое родимое пятно, но Валя никак не могла вспомнить, где и когда она его встречала.
— Ничего подобного у нас нет, — говорил в это время выступавший, — я вообще не понимаю, откуда товарищ кинооператор взял столько зелени? Нет ее у нас…
— То есть как это нет? — крикнул Крупенин с места. — Картина документальная!
— Товарищу Крупенину нравится — оно и понятно, — продолжал смуглый, — ведь, судя по картине, получается, что наше ЖКО работает хорошо и строители его работой довольны. А у нас один бульвар! При наших возможностях, при нашей технике пора бы уже перестать им гордиться.
— Правильно! — сказал кто-то в дальнем углу зала.
— Это же документ! — снова крикнул Крупенин.
Краснощекий Воротов громко захохотал:
— Заело Крупенина! А надо бы прислушаться! Верно ведь человек говорит.
— А у них в ЖКО одни только завтраки… — слышала Валя реплики с разных концов зала. — «Город-сад» — это все завтраки… А на самом деле негде воздухом подышать!
Валя теперь не смотрела больше ни на Бориса, ни на Воротова, ни на Крупенина, лицо ее горело, она испытывала чувство бойца, долгое время воевавшего один на один и вдруг получившего неожиданную и верную подмогу.
— Слушай, Крупенин! — крикнул Воротов. — У тебя же в отделе работник по озеленению имеется. Фамилии не помню, хорошенькая такая девушка, беленькая… Надо бы ее расшевелить.
Еще мгновение — и Валя бы встала, но Крупенин как будто уловил Валино движение и опередил ее.
— Была девушка, да вся вышла, — сказал он громко и зло, порылся в портфеле, вынул какую-то бумажку и щелкнул по ней пальцами. — Сбежала от нас девушка, теперь не остановишь!..
5
Валя шла быстро. Определенной цели у нее не было, хотелось лишь уйти как можно дальше. Ни о чем определенном она не думала и только ощущала внутри себя какую-то странную давящую пустоту. Иногда, как на экране, мелькало перед ней лицо Крупенина. Из всего того, что было на просмотре, сильнее всего она запомнила лицо Крупенина в тот момент, когда он вынул из портфеля ее заявление. Они сидели почти рядом, и Крупенин не мог не заметить, что Валя ушла. Кажется, он даже что-то сказал ей: «Желаю здравствовать!» или «Будьте здоровы», — он всегда подчеркивал, что не любит путать личные отношения с деловыми.
Валя быстро прошла несколько улиц, бульвар и вышла к обрыву. Здесь кончался город строителей, внизу была река, пристань, у причала стоял пароходик, полный людей. За рекой опускалось солнце, и все предметы выступали необыкновенно отчетливо, словно хотели в последний раз перед закатом напомнить о себе. Вправо, на перемычке, был виден каждый камень. Влево, на землечерпалке, обозначились влажные: железные звенья.
«Может быть, вернуться?» — думала Валя. «Привет! Привет!» — скажет Крупенин, увидев ее, но Валя ничего ему не ответит и попросит слова. Она скажет все о Крупенине, покажет его, каков он на самом деле. Она расскажет, как он отказывал ей в технике и в рабочих. И о «вагоне кислорода». Пусть все знают цену этому бумажному человеку. Крупенин будет ее перебивать, но она «на реплики не отвечает», и Крупенин все ниже и ниже опускает голову. Схватив бороду в кулак, тихо слушает ее Воротов, внимательно и печально смотрит Александр Емельянович Евгеньев. Борис поначалу недовольно морщится, но потом и он увлекается Валиным выступлением.
Но так ли? В самом ли деле опустит свою бритую голову товарищ Крупенин? Всего вернее, что он просто пожмет плечами и спросит: «А почему вы об этом в заявлении не написали? При чем тут муж?» А Воротов громко захохочет и крикнет: «Слушай, Крупенин, отпустил бы ты и меня к жене!» И всем станет весело, а Борис негромко скажет своим товарищам: «Кончилась война Белой и Алой розы, аминь!»
Пока Валя стояла на обрыве, солнце ушло за горизонт. Два облачка с разных концов подошли к этому месту и словно закрыли занавес. Все потемнело. Пароходик погудел и взял влево, чтобы попасть в канал, а Валя опустилась с обрыва и пошла вправо, к перемычке.
На другом берегу реки, который почему-то назывался Птичьим островом, тихо работали землеройные машины. Они стояли в самой глубине скошенного поля, и по жнивью равномерно, как маятники, бродили тени от стрел и ковшей. После шумного зала и громких споров тишина стройки была особенно приятна Вале. Она перешла каменную насыпь и пошла в глубь «острова». Совсем стемнело. На дальней машине зажгли фары, им ответили огни на других. Минута, другая, и все вспыхнуло. В тишине был слышен только негромкий голос диспетчера:
— Эша сорок. Эша сорок… Кудрявцев… Кудрявцев… Вас вызывает начальник участка!
Валя остановилась, вздохнула и села на большой холодный камень, обхватив руками колени.
Хорошо. Она уедет. Уедет, не сказав больше ни единого слова в свою защиту. Пройдет месяц, другой, может быть полгода. Будет уже зима. Ранним утром звонок. Она открывает дверь. Почтальон. Заказное письмо. Обратный адрес: «Поселок Гидростроя». Она расписывается в получении, вскрывает конверт. Всего несколько слов: «Вы были правы. Крупенин снят с работы. Он полностью признал свою вину перед вами». Тихое зимнее утро. За окном идет снег, и дворники мягко сгребают его в уютные сугробы…
А может быть, и этого не будет? Письмо придет от Лены Постниковой: «Дорогая Валя! У нас здесь все в порядке, только сынишка Евгеньева (ты его знаешь, он в старшей группе) заболел коклюшем, так что карантин. Приезжали артисты из театра имени А. С. Пушкина. Я чуть с ума не сошла от радости, когда увидела Борисова, Толубеева и Меркурьева…» За окном идет снег, в нетопленной передней холодно.
