Александр Шеллер-Михайлов - Лес рубят - щепки летят
— Здесь недостает одной смены, — хмуро проговорил Грохов, рассеянно рассматривая белье.
— Да еще не успели построить, — ответила Зорина.
— Нато било торопиться. Ведь ви знайт, что в это время будет ревизовка, — внушительно ответил эскулап.
— Детей мало осталось в приюте, все в отпуску, не поспевают шить, — оправдалась Зорина. — Впрочем, работа уже роздана, вот и еще кусок холста, приготовленного для белья…
Она показала на тощий кусок нераскроенного холста. Во все время этого разговора престарелый господин со звездой на груди апатично и безучастно стоял у стола и только похлопывал глазами, ожидая, скоро ли кончится осмотр всех принадлежностей детского белья и настанет минута отъезда. Юный вертлявый помощник Боголюбова между тем углубился в рассматривание какой-то простыни и поворачивал ее во все стороны, смотрел на свет, подносил к самым глазам и возился с ней, как с какой-нибудь антикварской редкостью. Он был новым лицом в администрации благотворительных заведений и еще не успел ничем отличиться. Наконец он взял простыню в виде портфеля под мышку и быстро бочком направился с нею к господину со звездой.
— Ваше превосходительство, — послышался его тихий голос.
— Гм, — кашлянул господин со звездой, словно очнувшись от тяжелой дремоты, и заморгал усиленнее глазами.
— Посмотрите, ваше превосходительство, — шептал молодой человек.
— Гм, гм, — два раза кашлянуло его превосходительство и попробовало, не моргая, вперить свои глаза в простыню.
— Пятно, ваше превосходительство, — шептал молодой человек, извиваясь с простыней в руках перед его превосходительством.
— Угу, — пробормотало его превосходительство и сочло нужным нахмурить брови и поднести к глазам лорнет.
— Это знак, ваше превосходительство, — проговорил молодой человек и что-то быстро зашептал на ухо его превосходительству.
— Зна-ак, — повторил наконец генерал, как будто до его слуха только теперь долетело первое слово предупредительного молодого чиновника по особым поручениям.
— Холст ветхий… очевидно, старое… подлог… Нельзя допустить… грабеж, — шептал молодой человек, растягивая перед носом его превосходительства роковую простыню.
— Н-да… грабеж, — апатично повторил генерал Свищов и вдруг усиленно заморгал глазами и выпрямился. — Как же это? — заговорил он густым басом и принимая грозный, внушительный вид. — Грабеж… этого нельзя допустить… это очевидно… Я не могу этого допустить. А? — громко спросил он вдруг, обернувшись к безмолвно стоявшему сзади него молодому человеку с простыней, точно спрашивая, что говорить дальше.
— Его превосходительство находят, что эта простыня старая, на ней уничтожено клеймо и положено новое, — вкрадчиво и вежливо заговорил молодой человек, несколько боком выдвигаясь вперед. — Его превосходительство и я, мы думаем, что нужно внимательнее пересмотреть каждую простыню, может быть, это не единичный факт.
— Гм… да… может быть, это не единичный… — отрывисто пробасил генерал. — Не единичный… А? — снова обратился он к молодому человеку, тупо глядя ему в глаза.
Зорина тихо взялась за спинку кровати, чувствуя, что ей изменяют ноги. Для нее было все потеряно.
Зубова кусала себе губы, Постникова стыдливо опустила глаза. Генерал, убежденный, что он распек кого следует, снова задремал, устремив взоры куда-то вдаль и моргая отяжелевшими веками.
— Пойдемте, ваше превосходительство, — вежливо обратился к генералу молодой человек.
— А, да!.. Фу!.. кончили, — пробормотал старец, глубоко вздыхая после непомерных трудов по ревизии.
— Нет-с, ваше превосходительство, мы еще только начинаем, — с тонкой и безобидной улыбочкой проговорил молодой ревизор. — Белье нужно подробно осмотреть.
— Да… белье… — пробормотал генерал и вдруг оживился. — А знаете, это нужно бы дамам поручить, — проговорил он на ухо юному ревизору. — Белье, разные этакие тайные принадлежности… Хоть и дети, а все-таки женский пол… Нескромно немножко…
Старческое лицо генерала осклабилось сладкой полудетской улыбкой, и в его тусклых глазах блеснул слабый огонек.
— Что делать, ваше превосходительство, долг службы! — пожал плечами молодой человек.
— А, да!.. Долг службы! — многозначительно подняло его превосходительство кверху указательный палец и, шаркая ногами, потащилось за юным чиновником.
Одна роковая простыня натолкнула ищейку ревизора на все остальные упущения. Юный чиновник чуть не лазал под кровати в пылу ревизорского рвения. Он переворачивал каждый платок, каждую юбку, с его лица катился обильный пот. Самой блаженной минутой в этот день была для него та минута, когда он нашел недосмотры в связках белья, уже осмотренных Гроховым.
— Помилуйте, да вы совершенно поверхностно осматривали все это, — обратился он к Грохову.
Доктор тупо заморгал глазами.
— Я уверен, ваше превосходительство, что и в прошлые годы многое было недосмотрено, — обратился юный делец к генералу Свищову. — Вот-с эти простыни, эти юбочки…
— А, юбочки, — машинально пробормотал генерал. — Ну, покажите мне юбочки…
Молодой ревизор предупредительно исполнил желание генерала. Старик как-то особенно повертел перед собой поданную юбку и для чего-то опустил ее так, что ее пояс пришелся как раз у края его жилета.
— Коротки, — лаконически заметил генерал, заглядывая сверху на закрывавшую его немного пониже колен юбку.
— Это ведь детская, — заметил юный ревизор.
— А, да, детская!
Вероятно, ревизия никогда не кончилась бы, если бы юный ревизор не решился оставить генерала Свищова. Он, по-видимому, мысленно махнул рукой на старика и стал распоряжаться вполне самостоятельно. Он проюркнул в рабочую комнату, где были собраны воспитанницы, и тонко стал расспрашивать, довольны ли они пищей.
Дети молчали.
— Что же? Довольны? — спросил юный ревизор.
Молчание продолжалось. Девочки толкали одна другую в бок и жались, как стадо испуганных овец. Вдруг из толпы детей выступила вперед одна девочка и бойко проговорила:
— Мы недовольны.
— Да, недовольны, недовольны! — наперебой заговорила разные голоса.
— Говори же, что недовольны, — слышался чей-то громкий шепот. — Что же ты молчишь? — раздавалось в другом конце.
— Нам гнилой картофель дают… Маело горькое… Щи, как помои…
В эту минуту в рабочую комнату вошли Грохов и старый генерал, сопровождаемые властями приюта.
— И дети недовольны пищей, ваше превосходительство, — поспешно обратился к генералу юный чиновник. — Скажите хоть вы, что вам дают, — обратился он к бойкой девочке, заявившей прежде других неудовольствие.
Это была Попова, которую недавно хотели сечь за бунт.
— К сожалению, вы выбираете такую воспитанницу, которая недовольна мной за то, что я ее недавно наказала за дурное поведение, — вмешалась Зорина. — Я сама могу вам сказать, что пища детей, конечно, не походит на ту пищу, которую привыкли есть мы с вами. Но ведь на девять копеек нельзя покупать дичи.
— А тут дело-с не о дичи идет, — скороговоркой заговорил юный ревизор. — Если нельзя кормить на эти деньги, зачем же вы брались?.. Вы знали-с, что вам придется не на рубль, а на девять копеек кормить…
— Говорите его превосходительству, чем вы недовольны, — обратился он к Поповой.
— Да, да, говорите, милочка! — пробормотало его превосходительство, захватив тремя пальцами подбородок Поповой и впиваясь в ее смуглое личико своими заблестевшими глазами.
Попова раскраснелась и сбивчиво начала говорить. Когда дело дошло до того, как ее хотели наказать за жалобу на дурную пищу, Зубова не выдержала и вмешалась в разговор.
— Ее, ваше превосходительство, совсем не за то хотели наказать. Она, к сожалению, очень дурно себя ведет, — начала она задыхающимся голосом.
— Это неправда! — резко прозвучал голос Катерины Александровны.
Все обратили на нее глаза. Генерал, с не свойственной в его лета живостью, поднял дрожащей рукой к глазам лорнет и вперил взоры в молодую девушку.
— Ее хотели сечь именно за то, что она пожаловалась на дурную пищу. Она ведет себя отлично, — горячо продолжала Катерина Александровна, не обращая внимания на лорнирующего генерала. — Ее хотели сечь при всех.
— Как при всех?.. И при мужчинах? — широко открыл засверкавшие глаза генерал.
— Нет, при детях…
— А, ну да, ну да! — пробормотал старец. — Но это неприлично… неприлично…
— Так вы тоже сознаете, что в приюте дурно кормят? — спросил юный ревизор у Катерины Александровны, щуря глаза.
— Я сознаю, что здесь все дурно, — ответила она. — Хотя трудно сделать, чтобы здесь что-нибудь было хорошо при тех средствах, которые отпускаются на приют.
