Юрий Рытхэу - Полярный круг

— Мама!

Та сердито посмотрела на Надю:

— Ничего тебе не скажу! Не велено! Вот и все!

— Кем не велено? — сердце запрыгало где-то возле самого горла. — Почему не велено?

Слезы сами полились из глаз. Надя зарыдала. Ноги ее не держали, и она повалилась на диван. Диван был покрыт новым ковром, и жесткий ворс больно царапал щеку. Но Надя ничего этого не чувствовала.

— Ну что ты расплакалась! — вдруг закричала мама Зина. — Ничего не случилось с твоим отцом! Жив он и здоров.

— Нет, мама, с ним что-то случилось, и вы скрываете это от меня, — с трудом проговорила сквозь слезы Надя. — Почему вы не хотите мне сказать правду?

— Не велено! — повторила мама Зина.

Надя утерла слезы и поглядела на мать. Вчера на концерте она показалась ей самой красивой во всем зале. А теперь эта красота куда-то исчезла. Мама Зина была в коротком и тесном платье, отовсюду у нее выпирали складки жира.

Никогда в жизни Надя не смотрела так на свою мать. Теперь она ее не любила по-настоящему.

— Если ты мне не скажешь, — пригрозила Надя, — я пойду в контору и буду громко плакать целый день.

— А я тебя не выпущу отсюда!

Но Надя была уже возле дверей. Одним прыжком настигла ее мама Зина, настигла, схватила за шиворот и втащила обратно в комнату. Мама была очень сильная. Вдобавок она еще раза два стукнула дочь по затылку. Кулак у нее был тяжелый, даром что рука мягкая.

Надя заголосила. Не столько от боли, сколько от обиды. Раньше ее никогда не били.

— Замолчи! — кричала над ней мама Зина. — Вот сейчас возьму ремень и отхлестаю как следует!

— Выпусти меня! — кричала Надя. — Я тебя ненавижу! Ты мне больше не мама! Отпусти меня!

— Никуда ты отсюда не пойдешь! — отрезала мама Зина. — Сиди здесь!

Она вышла из комнаты, и Надя услышала, как в замке два раза повернулся ключ.

Послышались ее торопливые шаги по лестнице, хлопнула на пружине входная дверь.

Надя вытерла слезы и подошла к окну. Мама Зина шла вниз, в сторону пошивочной мастерской.

От окна до земли было от силы метра три. Надя пошла на кухню, сняла с крючка толстое кухонное полотенце, разрезала вдоль и связала. Окно открылось легко. В хорошую теплую погоду дядя Арон иногда раскрывал обе створки, чтобы звуки его электрической гитары разносились по всему селению.

Надя спустилась, повиснув на полотенце, спрыгнула на землю и, прячась за домами, побежала в совхозную контору.

Владимир Иванович сидел за столом и что-то писал.

Он поднял голову и с удивлением уставился девочку.

— Что случилось, Наденька?

— Вы мне скажите, — начала Надя, — вы мне правду скажите, что случилось с папой…

— Да ничего не случилось! — принялся уверять Владимир Иванович. — Напрасно беспокоишься.

— Нет, Владимир Иванович, что-то случилось, и вы не хотите мне сказать, — проговорила сквозь слезы Надя.

Слезы не давали ей говорить, но чем больше она старалась сдержать рыдания, тем было хуже. Какой-то комок стоял в горле.

Владимир Иванович поднялся со своего места, налил из графина воды, подал Наде.

— Я тебе даю честное слово: с папой твоим ничего не случилось, — мягко, но настойчиво повторил Владимир Иванович.

— Я не верю, — сказала Надя. — Я знаю: что-то случилось. И пока вы мне не скажете, я отсюда никуда не уйду… — Подумала и добавила: — Никуда не уйду и буду плакать.

Владимир Иванович подошел и погладил ее по голове.

— Ну ладно, Наденька… Так и быть, скажу тебе… Твой папа в Магадане.

— И это неправда, — твердо сказала Надя. — Он в Ленинграде. Вот письмо.

— Нет, он в Магадане… Он просто не хочет тебя огорчать и пишет как будто из Москвы или Ленинграда. Он в беде, знаешь, какой… Не выдержал. Я завтра улетаю на пленум в Магадан, разыщу его и привезу. Так что все будет в порядке, не волнуйся.

— Но вот письма, — Надя вытащила письма и положила на стол. — Вот смотрите, он пишет про памятники, про театры. Смотрите, Владимир Иванович.

Владимир Иванович тяжело вздохнул, взял стул и сел рядом с Надей.

— Наверное, в Магадане у него есть кто-то, побывавший в Москве, в Ленинграде… А теперь вот погляди сюда.

Палец Владимира Ивановича был на почтовом штемпеле, на который Надя прежде не обращала никакого внимания.

— Видишь, что тут напечатано? Ма-га-дан. Это значит, что письмо отправлено из Магадана. И еще: несколько дней назад из Магадана вернулся механизатор совхоза «Возрождение» Петр Тутын. Он там, в Магадане, был вместе с твоим отцом и подтвердил, что Николай Оле застрял в городе и, похоже, дальше ехать не собирается.

Так вот что разглядывали Владимир Иванович и Христофор Андреевич на конверте! Надя пристально поглядела на штемпель — по черному кругу значилось: «МАГАДАН».

Она несколько раз всхлипнула и попросила:

— Можно еще попить, Владимир Иванович?

Он налил в стакан воды.

— Извините меня, Владимир Иванович, — тихо сказала Надя. — Я пойду.

За дверью послышался какой-то шум, в кабинет ворвалась разъяренная мама Зина.

— Ах вот ты где, гадина! — закричала она, рванувшись к Наде.

Ее перехватил Владимир Иванович.

— Зинаида Аковна! Все в порядке! Не волнуйтесь!

— Она сбежала как преступница! Связала веревку из полотенца и спустилась через окно! Надо же додуматься! Ты вся в отца своего! Ух, я сейчас тебя!

Она замахнулась на девочку, но Владимир Иванович успел схватить ее за руку.

— Ты иди, Надя, — сказал он. — Не беспокойся. Мы приедем обратно с твоим папой.

Идя по коридору, она еще некоторое время слышала пронзительный голос мамы Зины.

На душе было пусто и холодно. Ей никого не хотелось видеть. Она пошла на морской берег.

Наступил тихий летний вечер. Стая куликов опустилась на воду у самого прибоя. Чуть поодаль ловил рыбу баклан. Слышался звон приближающихся вельботов. В небе угасал белый след рейсового самолета.

Но все это проходило как бы мимо сознания девочки, все перекрывало ощущение огромной оглушающей обиды, чувство растерянности и горького разочарования. Она так верила, так гордилась отцом, который уехал в отпуск в далекие сказочные города и оттуда слал письма своей любимой дочери.

А на деле…

Как же он мог писать такое, выдумывать то, чего не было на самом деле, хорошо зная, что Надя безоглядно верит каждому его слову, каждой написанной им строке?

Хотелось уйти от всего этого — от мыслей, от обиды, от людских глаз, уйти куда-то насовсем, чтобы не видеть и не слышать ничего.

Даже маленькие кулички, даже баклан-рыбак, казалось, знали обо всем, что случилось. Они искоса поглядывали на одинокую девочку.

Слезы подступали к глазам. Надя разрыдалась, вспугнув птичек. Они вспорхнули и улетели к мысу Беринга, и лишь баклан, занятый своим делом, по-прежнему сосредоточенно следил за морской глубиной, высматривая добычу.

Надя плакала во весь голос. Здесь ее никто не слышал. Громкий морской прибой, который не утихает на берегу Еппына даже в штилевые дни, заглушал рыдания и как бы брал на себя часть невыразимого горя девочки.

Надя плакала до полного изнеможения, до бессилия. Она упала на гальку, на холодные, покрытые беловатым налетом камешки. Сквозь куртку она чувствовала их успокаивающий холодок. Всхлипы становились реже, слезы понемногу высохли.

Надя больше не сердилась на отца. Каждый раз, вспоминая искаженное гневом лицо мамы Зина, она чувствовала, как что-то подступает к горлу. Хотелось снова заплакать. Но она уже могла сдерживать слезы.

Надя громко высморкалась и уселась на гальку.

Вынув из кармана письма, она принялась их рвать. Она рвала их на мелкие кусочки и пускала по ветру в море. Легкие, они вскоре улетели вслед за куличьей стаей. За листками, исписанными кривым почерком папы, полетели клочья конвертов.

Но мысль упорно возвращалась к случившемуся. Как, должно быть, трудно и горько было отцу писать такие письма! А каково будет ему, когда он вернется! И вместо гнева и обиды Надя вдруг ощутила в себе жалость и сочувствие. А ведь никто не пожалеет отца, как она! Мама Зина будет злорадствовать, дядя Арон не преминет где-нибудь, не называя прямо Оле, попрекнуть его.

И многие-многие жители Еппына будут многозначительно посматривать вслед папе.

А он будет чувствовать эти взгляды, слышать намеки и страдать!

Эти мысли снова разбередили душу Нади. Что она может сделать? Как она может уберечь отца от позора, от косых взглядов и многозначительного шепота вслед?

Надя решительно поднялась. Она возвратилась домой, вошла в наполненную сумерками кухню-комнату, зажгла свет и увидела на столе листок, на котором было крупно и отчетливо написано: «Спасибо этому гостеприимному дому! Спасибо тебе, Наденька, спасибо твоему папе. Сообщаю свой адрес: Хабаровск, улица Запарина, 32, квартира 17. Будете в наших краях — милости прошу в гости! Лена Халатова».