Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
Я оделся, однако, легко: ватные брюки, куртку, ушанку, вместо валенок — сапоги.
— Всё храбритесь. Наплачусь я с вами.
К передовой дорога вела перелесками, оврагом и голой степью. В первые минуты, оказавшись на воздухе, я пожалел, что не послушал Калитина. Мороз пробирал насквозь, и я, танцуя, ускорял шаг. Попутчик ухмылялся и не спешил.
— Не торопитесь, есть время, — издевался он.
Но вскоре после спорой ходьбы мы поменялись ролями. Я пообвык на морозе и чувствовал себя, как хорошо подкованная лошадь. Калитин — раскованная; пыхтел и маялся. Смеялся я.
— Потом весь изойду, — чертыхнулся он.
— Да расстегнитесь вы наконец!
— Не могу, милый друг, дал слово, — проговорился Калитин и уже откровенно добавил. — Говорил я Наде, что нож в сердце мне эти шубы, валенки, свитера. Но ответ один — ты мне нужен здоровым! Пар костей не ломит. Обещай! И я обещал.
— Поздравляю! У вас, оказывается, уже началась подкаблучная жизнь.
— Язвите, старший лейтенант? Но этого никто еще не избегал и не избежит. Есть только видимость нашей самостоятельности. Так и запомните. А кто тешит себя другим — тот либо глуп, либо страдает самообольщением, — Калитин достал носовой платок и вытер взмокший лоб. — Потеряю в весе непременно килограммов пять. И это приятно. Надя любит изящество. Женщине надо уметь доставить удовольствие.
В воздухе разлито безмолвие. Впереди за перекатом гнездилась извилистыми окопами и чуть приметными надолбами блиндажей и дзотов передовая. Зима и сюда принесла свой мертвенный покой. Ни одного выстрела, тихо; жиденькие дымки — признак, что здесь живут люди, — тянутся прямо из земли к бесцветному небу. Кусок дороги по голому полю простреливался. На нем пусто. Солдат, попавшийся навстречу, посоветовал нам обойти дорогу, объехать оврагом и выйти напрямик к блиндажам минометчиков.
Калитин поглядел на меня.
— Вы как?
— Я за дорогу. Солдат же прошел.
— Немец по нашему брату тут не бьет, — откликнулся тот. — А если заметит комсостав, то непременно пульнет. — И смерил взглядом боярскую фигуру Калитина.
— Это, значит, по мне?
Солдат пожал плечами, спросил разрешения идти и удалился. Мы не свернули в сторону. Некоторое время шли молча. Я рассказал Калитину, что дело мое с академией закрылось. Миновали опасный отрезок дороги, где мы были видны как на ладони. Но немцы не дали себе труда разрядить по нас миномет или снайперскую винтовку.
— Метелин, вы боитесь смерти? — неожиданно спросил Калитин.
— Разве я чем-нибудь себя выдал? Почему вы спрашиваете?
— Дальше можно было бы уже не спрашивать.
— Смерть, говорят, начало новой жизни, — сказал я. — Но эта новизна что-то никого не привлекает.
— Значит, боитесь?
— Это не то слово. В разное время — по-разному. Сегодня, например, когда я влюблен, весь полон любовью, все мои поступки, действия — вся жизнь подчинена ей и определяется ею, я поэтому не смею сказать: боюсь я смерти или нет, В том и другом случае это будет неверно. Я просто сильнее смерти, не допускаю мысли, что могу не жить.
— Завидую молодости! Это великолепно! Она все изложит, как ей будет угодно, объяснит, утвердит. И все будет правдой, — сказал Калитин. — Теперь я понимаю Горького. Он не написал бы свою «Девушку и смерть», окажись неподвластным этой великой силе. И я заразился сейчас вами настолько, что вот здесь, рядом со смертью, говорю о жизни и абсолютно верю, что она будет. Спросите меня, боюсь ли я смерти? — я только пожму плечами.
Невдалеке ударил в снег и глухо взорвался снаряд. Мы пригнулись. Прибавили шагу. Философия хороша, а безопасность — лучше. Свернули в сторону и попали на батарею к артиллеристам. Неожиданно здесь натолкнулись на генерала Громова со свитой штабных командиров. Генерал, побывав на командном пункте, осматривал передовую. Он взял себе за правило периодически бывать там, где тесно жить, где людям не определено вести счет времени. Громова всегда здесь ждали и боялись. Он проходил ураганом, выметал и выжигал все, что мешало удобно в этих условиях жить, воевать и находиться в относительной безопасности. К командирам, которые по халатности или недосмотру не убирали из-под ног все, обо что можно было споткнуться, он не знал пощады.
Мы как раз подоспели в такой именно момент. Громов разжаловал комбата. Батарея не была укрыта в землю, люди находились на прицеле противника, ящики со снарядами свалены в кучу.
— Еще не обжились. Две недели, как передислоцировались, товарищ генерал, — оправдывался командир-артиллерист, стоявший навытяжку. Лицо помятое, испитое.
— Пили целую ночь, сукин сын! Поглядите на себя, какое вы чучело гороховое.
— Передовая, товарищ генерал.
— Люди всегда остаются людьми! — Громов поглядел по сторонам и, заметив подтянутого, с чисто выбритым лицом старшину, подозвал его к себе. — Вы отсюда?
— Так точно, товарищ генерал.
— Примите батарею у своего командира. Справитесь?
— Постараюсь, товарищ генерал.
— Выполняйте. А его, — указал Громов штабному офицеру на артиллериста, — разжаловать и отправить в маршевую роту рядовым. Оформите дело, — приказал он Соснову.
— Слушаюсь.
И только тут Громов обратил внимание на нас.
— А, редактор, здравствуйте. — Он пожал руку Калитину и задержал вопросительный взгляд на мне. — А вы, товарищ старший лейтенант, какими судьбами к нам? У вас же поле деятельности — воздух. Или зимой самолеты не летают? Холодно?
— Летают, но меньше.
— Старший лейтенант со мною, — вступился Калитин. — Хотим опубликовать несколько писем-очерков с передовой. Вот Метелин будет писать.
— Ну что ж, писатели, тогда присоединяйтесь ко мне. Я сегодня решил побывать в хозяйстве штрафников. — И спросил Калитина: — О штрафниках можно писать?
Если разрешите, товарищ генерал.
— А вы как считаете, Метелин?
— Как считает мой редактор.
Генерал усмехнулся.
— Ваш редактор держит нос по ветру. Так и передайте ему.
Калитин часто заморгал глазами. Когда все тронулись, проворчал на ухо:
— Ну вы и хлюст, здорового пинка дали мне.
— А вы мне — под дых. Сделали из меня очеркиста на посмешище, особенно Соснову. Он же знает, что я никогда ни одной строчки не написал для вас.
— Тогда мы квиты, — лукаво улыбнулся Калитин. — Я не предполагал, что мой вымысел вас огорчит. Теперь вы журналист. Не открутитесь. А поглядите, каков ваш соперник, этот Соснов?! Александр Македонский и только! Грудь колесом, и красив, как Зевс, и главное — храбр. Риск все-таки. Ведь передовая!
Дорога к штрафникам проходила среди второй линии окопов и их ответвлений; мы выбирались на открытое место, и немцы не могли не видеть нас. Однако достать нас было им не так-то просто. Соснов это понимал и держался козырем. Крутился подле генерала, старался быть на виду, выпячивал свою бесшабашную смелость.
— Хотите, убить Соснова? — спросил я у Калитина.
— Что вы еще сверхъестественного придумали?
— Скажите генералу, чтобы слышал Соснов, что здесь чуть ли не за каждой кочкой немецкий снайпер. Если у Соснова не будет разрыва сердца, я поцелую пятки вашей Наде.
— Такое пари не пройдет, — посмеялся Калитин, но от соблазна не удержался. — Больно уж красив, черт побери, этот гусар, чтобы я мог не позавидовать ему и не насолить. — Он приблизился к генералу, потеснил адъютанта, зашагал рядом. Почти слово в слово повторил мое предостережение. Среди командиров произошло замешательство, оживление стихло. Но на Громова предостережение впечатления не произвело.
— Вам, батенька, надо сидеть у себя в редакции и не высовывать носа на передовую, — сказал он Калитину. — Послали бы своего Метелина, и пусть он вам строчит эпистолы-очерки… Вы не газетчики, а налетчики, друзья мои!
На Соснове не было лица. Смяк, утратил всякую власть над собою. Незаметно втерся в самую гущу командиров, бросал редкие, тревожные взгляды по сторонам. В каждом кустике ему чудилась смертельная опасность.
— Что с вами, товарищ капитан? — спросил сосед.
— Сердце… — Соснов хватал ртом воздух и кривил губы.
— Может быть, чем помочь?
— Скоро ли блиндаж этих штрафников? — процедил он.
Подумать, что в Соснове свирепствует страх? Нет. Сердце! Он скорее хочет добраться к месту.
— Вы опять мне подсунули свинью? — дернул за рукав Калитин.
— Поглядите на Соснова, — ответил я.
Калитин оглянулся, за спинами увидел прячущегося Соснова и захохотал.
— Вы выиграли пари. У кого я должен целовать пятки? — Неожиданно для себя громко сказал Калитин, его услышали остальные. Генерал, уловив в его словах нотки юмора, посоветовал:
— Могу предложить кандидатуру моего ординарца Пети Зайцева. У него сорок пятый размер ноги. Есть где разгуляться. Поцелуйте, и наверняка спорить больше не будете.
