Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов
Первый, кого Ольга увидела, ворвавшись в хутор, был запрокинувшийся на спину рыжебородый немец с голубыми глазами, пусто глядящими в небо, тогда как и лоб его, и щеки, да и грудь в рыжих завитках, пролезших из распахнутого зеленоватого мундира, как войлок из разодранного матраса, были в мелких и частых кровенящихся дырочках. Однако мертвый этот немец по-живому упрямо стискивал у груди автомат. И Ольге, сморщившейся от брезгливого ужаса, пришлось сначала разжать закостеневшие пальцы, а уж потом выдернуть и сам автомат, еще теплый, маслянисто-липкий, словно он не успел перенять мертвенный холодок своего прежнего хозяина.
Между тем уже со всех сторон, вслед за рокочущим и схлестывающимся в воздухе громовым «ура», врывались в хутор ополченцы с винтовками наперевес, в ерзавших или плотно нахлобученных на кепки армейских касках. Тогда же весело выглянуло из-за далекой уже дубовой рощицы взошедшее солнце. Первый луч его высветлил среди колыханья множества касок пшенично-белую голову комиссара Сазыкина, отбросил в пыль дороги сквозную тень от трофейного миномета, блеснул играючи, как в зеркальце, в железной истертой подковке на сапоге немца, который, верно, прошел шустрым маршем по многим странам Европы, а здесь вот, в безвестном русском селении, обрел бесславную смерть…
Почти сразу же после освобождения хутора рабочими истребительными отрядами прибыл с танкодрома Тракторного завода сводный отряд двух учебных батальонов в составе 14 новеньких обкатанных «тридцатьчетверок». Тотчас же захлопали крышки, и из башенных люков стали по грудь высовываться водители и стрелки, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Выглядели танкисты, на взгляд Ольги, довольно-таки несуразно в своих нахлобученных ушастых шлемах и тут же по-заводскому лоснящихся спецовках и пиджаках. А когда какой-нибудь водитель стягивал с головы черный шлем и помахивал им, приветствуя увиденного дружка по цеху, то это и вовсе придавало танкистам обличье самых заправских рабочих — тех, кто недавно своими же руками собирал прославленные «тридцатьчетверки».
Во время атаки на хутор Мелиоративный батальон краснооктябрьцев потерял около двух десятков убитыми, в том числе командира Позднякова и ветерана гражданской войны Артемия Ивановича Сурина. Немало жертв понесли и тракторозаводцы, тем более что им пришлось преодолевать сильнейший минометный огонь противника. Однако приход четырнадцати танков столь ободряюще подействовал на ополченцев, что было решено преследовать немцев и отбросить их как можно дальше от Тракторного завода.
Вырвавшись из хутора, танки веерообразно расходились по увалистой, в песчаных пролысинах степи, а следом, почти вплотную, кучно бежали ополченцы в непривычном для них боевом порядке. В лицо хлестало сизым выхлопным газом, по ногам стучали выдранные гусеницами земляные комья, похожие на глиняные черепки.
Рядом с Ольгой бежал Андрейка Баташкин. Не раз он своим плечом задевал Ольгу. Но через это невольное прикосновение она лишь сильнее ощутила к молоденькому пареньку почти сестринскую нежность: ведь теперь они, подручные, точно бы осиротели после смерти бригадира Сурина! Теперь их двое уцелело от всей бригады, ну а сбежавший Тимков — тот, конечно, не в счет! Значит, надобно им и в беде и в радости держаться вместе!
Вдруг над головой раздалось злорадно-противное шипение, и почти сразу же за спиной с трескучим уханьем зашлепали мины… Противник, видимо, хотел отсечь рабочих от танков. Мелкие сыпучие осколки уже звякали по лобовой броне, по башне. Кто-то из бегущих, коротко и удивленно вскрикнув, оседал на землю. Но Ольга не замедляла свой бег.
Вскоре зачастили вражеские противотанковые пушки. Ольге мнилось, будто стрельба ведется только по ее танку, и это обманное ощущение само собой переросло в предчувствие беды. Может быть, именно оттого она восприняла клочковатую вспышку над танковой башней как неизбежность, как вполне естественную расплату за столь стремительное продвижение под губительным огнем. И все же она не могла смириться с тем, что после предостерегающей кроваво-багровой вспышки танк задымил, дернулся судорожно и замер огромной беспомощной тушей, а ополченцы замешкались.
— Да что же мы? — крикнула Ольга. — Вперед, товарищи! Вперед!
Она не обернулась, не взмахнула руками призывно, как, наверно, следовало бы сделать, — она прямо кинулась в дым.
— Вперед! — подхватил тонким визжащим голосом Андрейка Баташкин. — Ура-а-а!..
И человек десять ополченцев, раздирая жирный, вязкий дым, вырвались на открытое пространство, закопченные, не очень-то ловкие в своих маслянистых пиджаках и спецовках, непохожие, пожалуй, ни на каких солдат в мире.
Особенно неудержим был Баташкин. Ольге, несколько приотставшей, хотелось во что бы то ни стало опередить паренька — и не из самолюбивого соперничества, вовсе нет! Андрейка со своей старенькой польской винтовкой казался ей до жалости незащищенным, тогда как у нее самой имелся трофейный немецкий автомат, и она могла бы косить фашистов, только подвернись они!..
А враг был уже совсем близко. Должно быть, оттого, что встречный ветер сек лицо мелким песком, пылил в глаза, Ольга вдруг сразу, с двадцати, не больше, метров, увидела приземистую, на резиновых шинах, противотанковую пушку. Немецкие артиллеристы, видимо застигнутые врасплох, отбегали ко второй, дальней, пушке, откуда разрозненно раздавались суматошные, совсем, кажется, пустячные винтовочные выстрелы. Тем не менее бежавший рядом с Ольгой пожилой рабочий в клетчатой кепке с отведенным на затылок козырьком схватился сразу обеими руками за грудь, захрипел, задергал шеей на бегу, и глаза у него стали огромные и тоскливо-недоуменные, словно он удивлялся тому, что ноги действуют вперекор предсмертному хрипу.
Все решила граната, брошенная Баташкиным. Она угодила в самую гущу сбежавшихся артиллеристов. Уцелел лишь один немец — белобрысый, стриженный бобриком, с совершенно белыми ресницами: он тянул вверх костлявые руки из собравшихся в гармошку рукавов офицерского мундира и кривил длинные, как пиявки, почернелые и от пыли, и от порохового дыма губы, которые своими злыми изгибами противоречили его твердо и покорно поднятым рукам. И Ольга, с ходу наскочив на этого немца, в упор выстрелила. «Это тебе за Сурина, гад!» — отметила она с мстительным торжеством в душе, но с выражением брезгливости на лице, как только немец-офицер, схватившись за живот, скорчился и ткнулся белобрысой головой прямо в ноги.
Будь у Ольги время для раздумий, она, пожалуй, осудила бы себя за эту чрезмерную жестокость. Однако у нее не было времени даже порадоваться столь стремительной и удачной атаке на вражеские батареи. С дальнего холма наискосок, в
