Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

И, сказав это, Эйно или Рейно указал на ружье, висевшее под потолком рядом с шестами, на которые были нанизаны дырявые няккилейпя. А Рейно или Эйно добавил:

— Но это его не убедило. Он говорит: «Укко Пекка ни при чем. Закон сильнее ружья». Тогда мы ему говорим: «А тебя почему не тронул этот закон? Как видно, нашлась на свете сила посильнее твоего закона». И опять он сидит и думает и даже с приятелями из своей бывшей организации реже стал встречаться.

Такое услыхал я от близнецов о последнем обитателе дома Илмари. Утром я навестил его, зайдя попутно к Майе Линтунен. Как раз в это время ее новый ребенок ушибся, играя на полу. Входя внутрь, я порадовался тишине в ее доме. Но это длилось не более четверти минуты, пока ребенок зашелся в крике. За это время Майя успела заметить меня, оторвавшись от мытья пола в задней комнате, и даже сказать радостно:

— О, Аксель пришел! Ты опять странствуешь? Опять один? Соскучился и нас вспомнил, которые тоже тебя не забывали? Это хорошо. Сейчас я…

Но тут ребенок, успевший за эти четверть минуты вдоволь запастись воздухом, принялся от него разгружаться, выпуская его наружу с большим напором сквозь все свои звуковые устройства. Получился такой концерт, от которого Майе стало не до приветственных слов. Она кинулась к ребенку, сделав мне ладонью знак потерпеть минутку. Я тоже качнул ей в ответ ладонью, как бы говоря: «Ничего, потерплю», и вышел за дверь.

Да, тронули ее тоже годы и заботы, эту работящую белокурую Майю Линтунен, которой так не повезло с мужьями. Но все женское было еще при ней в полной мере, и ее круглые щеки не отвыкли наполняться румянцем во время работы, как в самые юные годы. И если она мечтала выдать года через два свою старшую дочь за молодого Юсси, то и сама еще могла стать хорошей женой для кого угодно, если бы не три девочки. Одна из них колола дрова в сарае, одетая в старый отцовский пиджак. Я всмотрелся. Нет, это была не старшая, но и она выросла порядочно. Я взял топор из ее худеньких рук и наколол сколько было нужно, а потом продолжал свой путь.

Возле дома Илмари я сперва постоял немного. Мусти все еще был жив, но очень стар. Он узнал меня и не залаял, потыкав мордой в мою ладонь. В задней части дома слышалась возня, и я понял, что Юсси работает в своей мастерской. Я вошел туда со стороны скотного двора, вбирая носом знакомые тяжелые запахи дубильной кислоты и гнили. Он удивился:

— А ты зачем здесь?

— Так… Дело тут одно было. И вот проездом… Я ведь не работаю больше у Сайтури.

Он сказал: «А-а», — и продолжал скоблить бычью шкуру. Работал он в майке, только спереди прикрыл себя кожаным передником. Ну и руки же у него были, у этого Юсси! Он отрастил на них мускулы, пожалуй, покрупнее и потверже, чем у отца. И ростом он был не меньше. Только мозги его работали совсем в другом направлении. Он спросил меня:

— Надолго?

Я ответил:

— Нет. Сейчас уеду опять.

— На чем?

— А… есть тут подвода одна. Я попить зашел. У тебя вода есть в комнате?

— Да. Пойдем.

Он сбросил передник, ополоснул руки в бадье с водой, вытер их старым полотенцем и надел пиджак. В передней комнате он указал мне на ведро, стоявшее на прежнем месте, а сам присел за стол, подперев ладонями голову. Я зачерпнул воды и сделал вид, что пью, а сам водил глазами по комнате. Держа в руках ковшик, я сказал:

— Все по-старому у тебя. Ничего не изменилось.

Он кивнул головой, ожидая, когда я напьюсь и уйду. Но я не сразу ушел, даже после того, как повесил ковшик на место. Я постоял некоторое время перед кроватью, на которой умер его отец, и потрогал ее рукой. А он все ждал, хотя и перестал на меня смотреть. Я взглянул на него сбоку и подумал, что в таком положении он тоже очень похож на отца. И я даже ожидал, что вот сейчас он положит на стол свою огромную правую руку ладонью вверх и взглянет на нее с укоризной, вспоминая какой-то очень отдаленный промах в своей жизни. Но он не клал руку на стол. Как видно, ему не в чем было раскаиваться. Или он был уверен, что еще не совершал ошибок в жизни?

Чтобы еще немного задержаться внутри этого дома, я спросил:

— В этой комнате его убили?

Он кивнул головой. А я сказал:

— Вот что значит пускать в свою страну чужих солдат.

Он промолчал. Я посмотрел вокруг, придумывая, что бы еще сказать и какую бы вещь потрогать, оставленную стариком. На стене висело ружье. Я спросил:

— Это его ружье?

— Да.

— Это он из него пристрелил четырех врагов?

— Да…

Я потрогал ружье и еще раз оглянулся вокруг. На полке, прибитой к стене, у него стоял приемник. Я спросил:

— Хорошо слышно?

— Да.

Видно было, что я уже надоел ему, и он только и ждал моего ухода, чтобы скорей вернуться к своим вонючим шкурам. И он был прав, конечно, если толком вдуматься. Кто я ему? Ни друг, ни враг, ни чужой, ни родственник. Ничего я для него не значил, как не значил ничего ни для кого другого. Я был Турханен, бедный сельский рабочий, не сумевший найти своего места в жизни на просторной финской земле. Но у меня еще оставался в запасе одни веселый трюк, о котором никто в Суоми пока не догадывался, и меньше всего Юсси. И, думая об этом трюке, я сказал:

— А «говорит Москва» тоже слышно?

Я нарочно произнес по-русски слова «говорит Москва», и он тоже ответил мне по-русски, с трудом подобрав три слова:

— Плохо говорит Москва.

— Почему плохо?

Этот вопрос я также задал по-русски, и он ответил на том же языке:

— Много говорит, мало делает.

— Откуда ты знаешь, что мало делает?

— «Катюши» она только много делает.

И, ответив так, он больше не стал говорить по-русски. А когда я заметил ему, что все это легко проверить, стоит съездить и посмотреть, он ответил:

— Съезди и посмотри.

Что-то загрохотало на дороге, похожее на автомобиль, и Юсси подошел к окну. А я еще раз окинул взглядом жилище Илмари, чтобы унести его в своей памяти. На этажерке лежали газеты и журналы. Я взглянул на них поближе. Но, конечно, это были новые газеты и журналы, какие не выходили в дни молодости Илмари: «Ууси Суоми», «Хаккапелийтта», «Суомен кувалехти». Поверх журналов лежало несколько писем в свежих конвертах без марок. Я взял их в руки и снова быстро положил на место. Все они были адресованы в Алавеси на имя Эстери Хонкалинна, но не отправлены.

Вот оно к чему дело шло. Эй, Эстери! Где твои листки, зовущие к миру? Неси их скорей сюда! И вряд ли тебе на этот раз понадобится затратить много слов, чтобы получить еще одну подпись. Но каково бедной Майе Линтунен, мечтавшей видеть своим зятем Юсси Мурто? Не суждено, как видно, такое счастье ее старшей девочке. Похоже, что совсем другая девочка поселилась в его нелюдимом сердце.

В это время кто-то быстро взбежал на крыльцо и постучал в дверь. Юсси отозвался. Вошли два рослых парня, из которых один был одет по-зимнему, а другой по-летнему. И странно было видеть, что одетый по-зимнему имел озябший вид, а одетый по-летнему утирал с лица пот. Он был без шапки, в лыжных штанах, забрызганных грязью, и поперек его свитера шла белая лента, на которой ширина его груди позволяла написать целых шесть слов: «Не бывать больше войне в Суоми!». Войдя в комнату, он сказал, запыхавшись:

— Глоток воды можно?

Юсси молча указал ему на ведро, и он зачерпнул из него ковшиком, отведя в сторону другую руку. А в другой руке у него была небольшая металлическая трубка, плотно закупоренная с обоих концов. На эту трубку особенно внимательно поглядывал парень, одетый по-зимнему, словно охраняя от беды ту грамоту, которая была в ней заключена. Он не стал пить воду. Но и по-летнему одетый парень сделал всего несколько глотков, после чего сказал «спасибо» и повернулся к двери, которую второй парень перед ним с готовностью распахнул. Однако Юсси задержал их немного в дверях. Он спросил:

— А кто это установил, что в Суоми больше не бывать войне?

Парень, глотнувший воды, удивился:

— Как кто? Мы.

— Кто вы?

— Мы — это я, и ты, и вот он, и он. — Говоря это, он даже в мою сторону качнул рукой. А к этому добавил: — И те, что на дороге меня ждут, и те, местные, которых я опередил. Ты потолкуй с ними. Они здесь устроят митинг, а я до Саммалвуори бегу.

Юсси сказал ему:

— И ты уверен, что вы таким способом сохраните мир?

Парень ответил:

— О, если за это возьмутся такие парни, как ты, то они черту шею свернут.

Сказав это, он сбежал с крыльца и скоро уже мчался по дороге в направлении Саммалвуори. Его товарищ тронулся вслед за ним на мотоцикле с пристегнутой кабиной, в которой тоже кто-то сидел. А за ними всеми тронулась легковая машина.

Мы постояли немного на крыльце, и, когда уже собрались вернуться в дом, вдали на дороге опять что-то показалось. Это были новые бегуны, должно быть те самые, местные, о которых упомянул первый бегун. Новых было несколько человек, а вслед за ними показались три двуколки.