Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая

Сказав это, он сбежал с крыльца и скоро уже мчался по дороге в направлении Саммалвуори. Его товарищ тронулся вслед за ним на мотоцикле с пристегнутой кабиной, в которой тоже кто-то сидел. А за ними всеми тронулась легковая машина.

Мы постояли немного на крыльце, и, когда уже собрались вернуться в дом, вдали на дороге опять что-то показалось. Это были новые бегуны, должно быть те самые, местные, о которых упомянул первый бегун. Новых было несколько человек, а вслед за ними показались три двуколки.

Юсси подумал немного и вынес на дорогу ведро с водой и ковшом. Он поставил его так, чтобы каждый пробегающий мог заметить, а сам вернулся на крыльцо. Но никто не прикоснулся к его воде. Может быть, никто не желал прикоснуться, потому что это были местные ребята, знающие, что такое Юсси Мурто. А может быть, они не хотели задерживаться у его ведра, зная, что и без того сделают остановку возле дома Эйно — Рейно.

Я тоже пошел туда, когда увидел, что они там накапливаются. Туда для встречи с бегунами пришли новые поселенцы и Майя Линтунен с тремя дочерьми, из которых старшая почти догнала ростом свою мать, а младшая даже на руках у матери не казалась еще заметным грузом. Но больше всех заняло места перед крыльцом дома белоголовое племя Эйно — Рейно, в удивлении распахнувшее на мир синеву и зелень своих многочисленных глаз. Это в его защиту велись тут речи. И сами Эйно — Рейно тоже недаром драли глотки, стоя на своем крыльце. Им было за кого тревожиться. Один из них крикнул:

— Правильно, ребята! Не должно это повториться! Так и заявим своим правителям. Народ не для того вас избрал, чтобы вы гнали его войной на соседний народ. Все это правильно, ребята! И дальше так валяй ори об этом громче и кулаки показывай кому надо, чтобы знали, где сила! А в Туммалахти вам всегда полная поддержка! Главное — не пускать на нашу землю чужих солдат. От них все зло! И никаких секретных военных разговоров!

Это Эйно или Рейно так прокричал. А Рейно или Эйно добавил:

— И оружия не брать ни у кого! Довольно убивать людей! Зверя в лесу надо убивать, а не человека! А если тебе богатый дядя сунет в руки пушку, то он тебя и стрелять из нее заставит, будь спокоен. Это уже проверено. Вот и Аксель Турханен это скажет. Верно, Аксель?

Я не собирался ввязываться в их собрание. Меня оно не касалось. Но, как говорится: «От большого слова рот не расколется». Что-то надо было ответить, если они не могли обойтись без моего высокого мнения. И я ответил, кивнув головой:

— Да.

Но на всякий случай я отошел от них немного. Быть рядом с ними — значит разговаривать как они. А кто дал мне право так разговаривать, не имеющему своей твердой точки на финской земле? Не было у меня здесь на это права. Другие пути приходилось мне искать, чтобы получить право сказать когда-нибудь свое слово на оставшемся мне крохотном отрезке жизни.

Я оглянулся назад. Темный пиджак Юсси и его светлая голова все еще виднелись вдали на крыльце. Но вот он вышел на дорогу, унес в дом ведро с водой и больше не показывался. Тогда я отправился не торопясь в свой обратный путь, чтобы пройти еще раз мимо дома Илмари Мурто и затем взять направление на те дороги, которые должны были привести меня к поезду, идущему в Хельсинки. И никто не окликнул меня, когда я двинулся последний раз через эти дороги, никто не спросил, почему я ушел, и никто не попытался меня остановить, вернуть, принять в свою компанию. У каждого были свои дела, свои заботы, и в этих заботах не было места для одинокого Акселя Напрасного.

32

В Хельсинки я не стал задерживаться и только немного прошелся туда-сюда в ожидании автобуса, идущего в Ловизу. Улицы города давно освободились от снега, следуя велению весны. Солнце уже начинало пригревать асфальт и камень. В порт прибыл первый иностранный пароход. На рынке появились тепличные огурцы и свежий салат. Газеты заполнились объявлениями собственников дач. Рабочие приводили в порядок свой летний театр.

Я не сразу догадался, что это театр. У него не было ни крыши, ни стен. Стояли только ряды деревянных скамеек, у которых ножки были врыты прямо в землю. Я прошел за деревянный заборчик, чтобы просто так посидеть на одной из этих скамеечек и съесть кусок хлеба с колбасой. Перед рядами скамеек была небольшая впадина, за которой виднелся просторный травянистый склон скалы, сохранивший на себе кое-какие деревья и кустарники. В левой части этого склона стоял небольшой деревянный дом, а за ним — баня.

На средней части склона строилось еще одно здание, очень похожее на мельницу. Но строилось оно как-то странно. Одну половину мельницы уже возвели снизу доверху, даже крыша над этой половинкой была установлена, а про вторую половинку почему-то забыли. При мне лошадь подвезла туда на телеге еще какие-то бревна, плашки и доски, но они пошли на внутреннюю отделку мельницы. Дожевав свои припасы, я подошел к рабочим поближе и сказал:

— Да. Вот она, война, где сказывается.

Они обернулись ко мне с удивлением, занятые сборкой частей дощатой лестницы, которой предстояло пересечь наискосок всю внутренность мельницы. Один из них спросил меня:

— То есть как сказывается?

Я кивнул на их мельницу, выглядевшую так, словно от нее отсекли начисто одну половинку, и сказал:

— Разучились в окопах правильно строить. Про второй бок забыли. Или с материалом туговато? Бывает и так.

Он все еще не мог понять, о чем я веду речь, а когда понял, расхохотался. И все другие работавшие с ним тоже весело распялили рты. Наконец один из них сказал:

— Ты с какой планеты прибыл, приятель? Не видишь разве, что это театр?

— Театр?

— Ну да. Летний рабочий театр. Там зрительный зал, где ты только что сидел, а тут сцена.

— Сцена? Тут? Где только что лошадь прошла с телегой?

— Да. А это декорация. — И он у лазал на дом, баню, на мельницу, разрезанную надвое, и на живые деревья с кустарниками. — Ты видел когда-нибудь комедию «Молодой мельник» писателя Лассила?

— Нет.

— Вот приходи смотреть, когда летняя погода установится.

— А кто хозяин этого театра?

— Хозяин? Да мы же и хозяева.

— Все вчетвером?

— Зачем вчетвером? Нас тысячи. Десятки тысяч. Все рабочие Суоми здесь хозяева. А ты кто такой, если этого не знаешь?

— Я сельский рабочий.

— Но все же рабочий. Что же ты вроде как стороной по жизни идешь? Уже не первый год имеешь свой театр и даже не знаешь об этом.

Положим, это он в шутку сказал насчет моей причастности к владению театром. Но все же его слова стоили раздумья: так они были любопытны. А он, кроме того, еще спросил:

— Ты сам-то из каких мест?

— А я из всяких мест. Но была у меня когда-то своя точка в Кивилааксо.

— В Кивилааксо? Это что возле Алавеси?

— Да.

— Знаю. Там у вас тоже есть рабочий дом, выстроенный после войны. Бывал в нем?

— Нет…

— Напрасно.

— Почему напрасно?

— Потому что много потерял.

— Вот как! Спасибо, что разъяснил, а то я до сих пор и не подозревал об этой потере. Придется теперь как-нибудь всплакнуть о ней на досуге.

— Придется. Ты небось и Антеро Хонкалинна не знаешь?

— А зачем я должен его знать?

— А затем, что если бы ты пришел к нам за какой-нибудь поддержкой из Алавеси и назвал имя Антеро, отказа тебе у нас не было бы ни в чем. И в любом другом городе Суоми ты встретил бы такое же участие. А работы сейчас хватает благодаря русским заказам. Пользоваться надо этим.

— Спасибо. До сих пор я обходился без чужого участия. Попробую обойтись и дальше.

— Это не чужое участие.

— Будьте здоровы.

— Приходи летом посмеяться — не пожалеешь.

— Может быть, и так.

Я пошел потихоньку прочь из этого театра, где небо над головой заменяло крышу, а стены пролегали неведомо где, вбирая в свои пределы, быть может, всю Суоми.

Да, это было любопытно, конечно, то, что он сказал насчет рабочих домов и всякой там поддержки. Если вдуматься, то ведь и они тоже не имели своих собственных точек на финской земле. Но оттого, что они держались на этой земле друг за друга, у них получилось что-то гораздо более обширное и основательное, нежели точка. Но что мне было до всего этого, если оно уже прошло мимо меня? Поздно было мне в это вникать, а тем более поздно было им пытаться вникнуть в мою судьбу. Не им было в ней разбираться и не молодому Антеро. Разве способен он понять человека, у которого вся дорога жизни уже позади, а впереди только крохотный ее остаток, видимый вполне отчетливо до самого конца, не сулящего радости. Где ему понять, когда он сам едва ступил на эту дорогу, делая по ней первые пробные шаги. Нет, не такому скороспелому уму разбираться в том, что отложилось испытаниями целой человеческой жизни.

Что могут они мне дать, говоря о поддержке? Найти работу? Но я сам ее находил до сих пор и впредь найду без них. И это ли только мне нужно? Кто может понять, что нужно человеку, который сорок лет шел по жизни стороной? Кто может это понять, кроме самого меня? И, пожалуй, самому же мне придется позаботиться о том, чтобы сделать чуть веселее этот свой последний кусок дороги. Да, самому придется об этом позаботиться.