Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
Петро нетерпеливо оглядывал избу и, наконец, узнал Прошку по его шинели. Из-под забрызганной грязью полы виднелась забинтованная голова, пожелтевшая рука.
— Разрешите, товарищ комиссар, к дружку подойду, — сказал Петро.
— Это и есть Шишкарев? Он без сознания. Его только что перевязывали… живот.
Петро подошел к Прошке, опустился на корточки.
— Проша! — негромко окликнул он. — Слышишь меня, Прокофий?
Шишкарев не шевелился. Петро осторожно взял его руку. Она была словно ледяная, и Петро, не отпуская ее, громко прошептал:
— Ведь он уже…
Сандунян приподнял полу шинели. Шишкарев был мертв.
Сандунян и Петро молча стояли над телом товарища. На глазах у обоих были слезы…
В избу шумно вошел Стрельников. От порога, громко, чтобы все слышали, он сказал:
— Ну, минут через десять — пятнадцать всех отправим. Две санитарные летучки прислали.
Он остановился подле комиссара, с участием вглядываясь в его изменившееся лицо. Олешкевич показал глазами в сторону Петра.:
— Ты хотел Рубанюка видеть.
Стрельников быстро повернулся к Петру и поманил его к себе пальцем.
— Я думал, великан, — полушутливо проговорил он. — Пустячок: около взвода автоматчиков один уложил!
Он с уважением оглядел коренастую фигуру Петра и уже серьезно добавил:
— То, что вы сегодня сделали, старший сержант, войдет в историю нашего полка.
Петро стоял вытянувшись, щеки его горели.
Разговор слушали раненые, и Петру, который испытывал неловкость перед ними оттого, что остался невредим и его даже не поцарапало в бою, были особенно приятны слова командира полка. Но как только Стрельников обратился к пожилому усатому старшине, Петро поспешил отойти к Сандуняну.
Когда они собрались уже уходить, Стрельников снова подозвал Петра.
— Будете сопровождать комиссара до госпиталя, — сказал он, пытливо вглядываясь в его глаза. — У вас там, комиссар говорил, дела есть?
— Смотря в каком госпитале, товарищ майор, — ответил Петро, чувствуя, как у него забилось сердце. — В одном жена работает.
— Знаю. Поищите. Три дня отпуска хватит? Честно заработали.
— Разрешите нам Шишкарева похоронить? С почестями.
— Обязательно.
Козырнув, Петро пошел из избы.
VIIВозможность повидаться с Оксаной так взволновала Петра, что он не мог думать ни о чем другом, и дорога казалась ему нескончаемо длинной.
В сумерки санитарные машины въехали в густой сосновый лес. Здесь размещался эвакогоспиталь, за неделю сменивший уже третье место.
Еще в пути Петро узнал у всеведущих водителей, что 516-й полевой госпиталь, где работала Оксана, стоял под Можайском, а позавчера переехал куда-то поближе к Москве.
Петро помог санитарам перенести в приемное отделение раненых и зашел проститься с комиссаром.
Олешкевича совсем изнурила дорога. Он с трудом нацарапал на бумажке записку командиру полка и слабым голосом попросил:
— Передай… И не теряйте меня из виду, друзья… Пишите… Иди, Рубанюк… Желаю тебе разыскать жену.
Петро устроился на грузовую машину, которая отправлялась в Москву, и к утру разыскал дачный поселок, где обосновался госпиталь Оксаны.
«А что, если и здесь ее нет?» — подумал он с тревогой. И чем ближе подходил он к зданию госпиталя, тем больше росла в нем тревога.
С замирающим сердцем он приблизился к зданию, долго очищал сапоги, потом решительно открыл стеклянную дверь.
В просторном вестибюле было людно: в одинаковых серых халатах расхаживали и сидели легко раненные, стояли несколько санитаров, две молоденькие сестры о чем-то с увлечением разговаривали.
Петро подошел к пожилой женщине, с хмурым видом записывавшей что-то в тетрадь.
— Могу я видеть Оксану Рубанюк? — спросил он, и голос его дрогнул.
— Рубанюк?
— Есть у вас такая?
Дежурная оторвалась от работы и рассеянно посмотрела на Петра.
— А по какому делу?
— По личному.
— Она занята в операционной.
— Я подожду, — с радостной готовностью сказал Петро. Оксана здесь, он ее увидит! При этой мысли неприветливая дежурная показалась Петру милейшей, обаятельной женщиной.
Он отошел от столика, присел на скамейку и огляделся. Знакомая приглушенная суета фронтового госпиталя. Но специфический больничный запах, который так раздражал Петра, когда ему самому пришлось лежать на излечении, сейчас не был неприятен. Петру даже пришла в голову мысль, что эфир, насыщающий воздух всех госпиталей, придает им своеобразный аромат чистоты.
Вскоре дежурная поднялась. Проходя мимо Петра, она спросила:
— Как передать? Кто спрашивает?
В ее светлых усталых глазах впервые мелькнуло любопытство, и Петро, на мгновение замявшись, ответил с усмешкой:
— Скажите, земляк. С Украины.
Он вертел в руках ушанку, завязывал и развязывал на ней тесемки.
В вестибюль спустились, громко разговаривая, два военных врача, прошли санитары с пустыми носилками.
Обгоняя их, пробежала, на ходу снимая белый халат, румяная курносая толстушка.
Наконец Петро, совсем измученный ожиданием, скорее почувствовал, чем услышал, мягкие торопливые шаги. Из-за поворота лестницы показалась Оксана. Она стремительно, скользя рукой по перилам, добежала до последней ступеньки и остановилась.
Петро поднялся, вытер ладонью испарину на лбу, надел почему-то ушанку. Широко раскрытые прекрасные глаза смотрели на него с таким изумлением и смятением, что он сразу понял: Оксана никак не предполагала его увидеть.
— Живой… Петрусь! — воскликнула она и, протянув руки, спотыкаясь, кинулась к нему.
Петро гладил прильнувшую к его груди голову, ощупывал дрожащими пальцами туго скрученные под косынкой волосы. Все, что пережил он за время разлуки со своей возлюбленной, было вознаграждено этой встречей, и Петро чувствовал: Оксана — около него, еще более родная и близкая, чем раньше.
Она на миг оторвалась и посмотрела в его лицо.
— Живий… Мени ж сказалы… Риднесенький мий… — смеясь и переходя от волнения на родной язык, шептала она.
Они стояли, держась за руки, не зная, о чем спрашивать друг друга, и никого вокруг не замечая.
— Сейчас пойдем, — спохватилась Оксана. — Дивчата, Петро приехал! — счастливым голосом крикнула она сестрам, торопливо развязала халат и побежала одеваться.
На ступеньках подъезда она остановилась, взяла Петра за руку и с веселым удивлением пожала плечами.
— Нет, ей-богу, не верится! Ну, прямо сон… Что же это Михайло Турчак наговорил о тебе?
— Какой Турчак?
— Михайло. Лежал — у нас такой раненый. Стихи еще все время читал про Украину. Кучерявый. Не знаешь разве его?
— Что-то не припомню.
— А он тебя хорошо знает. Вместе, говорил, под Ржевом воевали. Он мне и сказал, что сам, собственными глазами, видел, как ты погиб. Ох, Петро! И вспоминать страшно.
— Не был я под Ржевом. Что-то напутал он.
На улице шел крупными хлопьями снег. Оксана, пряча подбородок в воротник, потащила Петра через дорогу. В аккуратной, не без щегольства сшитой шинели, в прическе, не похожей на ту, какую он знал раньше, она была совсем иной, чем представлялась Петру все эти долгие фронтовые дни и ночи.
— А ведь я, когда из Москвы ехал, видел тебя, — сказал Петро.
— Как видел? Где?
Оксана даже остановилась. Петро полушутливым тоном рассказал, как он тщетно гонялся за санитарной машиной.
— Ох, досада! — с горечью всплеснула руками Оксана. — А у меня почему-то так ныло сердце в тот день. Ревела весь вечер.
Они дошли до маленького домика. Оксана открыла калитку.
— Вот эта наша с Алкой хата. Как узнает, что ты появился, примчится.
Оксана вдруг остановилась..
— Алка ведь в полку Ивана вашего была, — сказала она быстро. — В санроте… Рассказывала, как знамя ее муж тебе передал… Алла Татаринцева.
— Иван? Где он?
— Сейчас в тылу. Ранен.
— Как ранен?! Его танком задавило.
Петро посмотрел на Оксану взглядом, в котором она увидела и страдание и проснувшуюся вдруг надежду.
— Да нет, Петрусь, — сказала Оксана поспешно. — Живой он!
— Правда это?
Петро крепко сжал ее руку повыше кисти и смотрел на нее изумленно и радостно.
— Живой, живой он, Петро! В госпитале для выздоравливающих А знамя вернули в полк. Алка тебе все расскажет. Пойдем в хату.
— Погоди.
Петро закрыл глаза рукой. Он столько думал о смерти брата, столько из-за этого перестрадал!
Оксана решительно и ласково отняла его руку от лица и повела за собой.
В комнате с тюлевыми занавесками на окнах, заставленных фикусами, столетниками, кактусами, было по-девичьи уютно, все блистало свежестью, чистотой.
— Тут одна дивчина жила, — пояснила Оксана. — Свою комнату нам с Аллой уступила, а сама к тетке двоюродной перешла.
