Михаил Чулаки - Вечный хлеб
Вячеслав Иванович невольно увлекся рассказом, хотя к его розыскам история Манны Иванны никакого отношения не имела. Но наконец он слышал не общие рассуждения, а интересный факт, хотя и легендарный.
— Неужели вправду?! Чтобы вдруг, когда никакой надежды! Крупа!
— Рассказывали. Мы очень бедствовали, но к нам Манна Иванна так и не пришла. И не видела я такого человека, который бы сказал положительно, что к нему лично пришла. Всегда рассказывали, что, мол, к соседям знакомых наших знакомых… Да и скольких она могла спасти одна, если и существовала? А скорее, легенда. Само время потому что легендарное. И вера в справедливость. Это, голубчик, вечная основа человеческая: вера в справедливость. Мы почему верили, что не войдут немцы, не возьмут город? Потому что несправедливо это было бы! Такая сила вокруг, а внутри мы — голодные и холодные, а не сдаемся. Это же сказка? Сказка! А у сказки должен быть счастливый конец.
Сказано было немного слишком красиво, как обычно не говорится в разговоре. Но Вячеславу Ивановичу эта-то красивость и понравилась. Он вообще любил все красивое: красивые вещи, стол, красиво накрытый, рассказ о красивых чувствах. Если попадалась книга, в которой все как в обычной скучной жизни, он не дочитывал — зачем? Такую жизнь он и так видит, без книги. То же самое в кино: должно быть красиво, возвышенно.
Но красота красотой, а нужно было все же попытаться добиться чего-нибудь конкретного от старушки.
— Так вы считаете, тот мальчик, который спрашивал, был не я? Старше?
— Да, голубчик, у меня впечатление, что старше.
— Может быть, мой брат? Я смутно помню какого-то мальчика постарше. А как фамилия той женщины, не помните? Из какой квартиры?
— Нет, фамилии у меня как-то стерлись. Человеческая суть не в фамилии, а в душе: доброта в душе или злость.
Опять пошла молоть впустую!
Но старушка смотрела не со смущением — дескать, перезабыла все, память стала дырявая, простите великодушно, — нет, старушка смотрела с достоинством и даже словно бы горделиво, оттого что возвысилась над такой бытовой мелочью, как фамилии.
Вячеславу Ивановичу окончательно стало ясно, что ничего от нее не добьешься. Ну что поделаешь — старость не радость, и он постарался скрыть досаду.
— Ну что ж, спасибо, Вера Николаевна. Значит, были все-таки какие-то дети в подъезде?
— Да-да, несомненно, голубчик. Дети были, дети росли даже в тогдашних неимоверных условиях!
Вячеслав Иванович встал.
— Спасибо, Вера Николаевна, спасибо. Ворвался к вам, извините. Побеспокоил, как говорится, без спросу.
— Что вы, голубчик, какое же беспокойство? Наоборот, мне приятно. Не очень я вам помогла, а все равно приятно. А знаете что: вам следует обратиться к Тусе!
Она сказала это таким тоном, словно все должны знать, кто такая Туся. Вячеслав Иванович выждал паузу, но разъяснений не последовало. Тогда он осторожно спросил, боясь спугнуть хрупкое старческое воспоминание:
— А кто такая Туся? Как ее найти?
— О, господи: Туся! Она же у нас была первая активистка. Ходила по квартирам, организовывала жильцов. Она-то знала всех!
— Она в какой квартире?
— Да наверху же, в шестьдесят девятой. Там же, где эта дрянь… То есть нет, Туся же переехала! Она раньше жила в шестьдесят девятой, а теперь переехала. Если бы она и сейчас жила, разве бы она распустила эту дрянь! Туся переехала! Вот только где у меня ее адрес записан?
Из массивного комода была извлечена на свет шкатулка, переполненная всевозможными бумагами, так что крышка и не пыталась закрыться, и, кажется, петли уже слегка прихватило ржавчиной и они зафиксировали крышку в полуоткрытой позиции.
— Где-то я записала… Вернее, она мне сама записала на бумажке и еще сказала: «Перепиши в книжку!» А я все собиралась… Нет, не эта. И не эта… Неужели я и сюда не переложила, оставила в халате? Тогда могла пропасть.
— Да пусть, не страшно, можно в справочном. Вы только фио мне скажите полностью — ну, фамилию-имя-отчество. И если бы с какого года…
— Да-да, голубчик, справьтесь в справочном. Год ее девятьсот одиннадцатый, я знаю точно, потому что она моложе меня ровно… ну, словом, моложе. Туся Эмирзян. Да она и не армянка вовсе: блондинка, и глаза голубые. Только фамилия почему-то. И не от мужа — врожденная. Записали? Туся Эмирзян, одиннадцатого года.
— А имя-отчество как ее?
— Туси? Господи, да ее все звали Тусей! Но для справочного, конечно, не годится, я понимаю. Как же ее полное имя? Туся и Туся.
Снова Вячеслав Иванович начал раздражаться. Как так — не знать, как зовут твою хорошую знакомую, с которой всю блокаду?! Это уже не от слабости памяти, это от пренебрежения! Недаром гусары всякие на стенах, и у самой замашки барские.
— Вспомните. Может быть, Антонина?
— Антонины обычно Тони. Но, может быть, и в самом деле Антонина. Не знаю, голубчик. Туся и Туся. Она такая милая, никто и не звал иначе.
— А отчество?
— По отчеству — тем более! Зачем же, голубчик, отчество, когда Туся?
— Ладно, Вера Николаевна, постараюсь как-нибудь найти: фамилия все же редкая. Тем более и адрес прежний знаю, и год рождения.
— Вот именно! Фамилия редкая. И вообще, человек— не иголка. Ну, желаю вам, голубчик! От всей души. Костя вас проводит.
Снова она крепко пожала руку, но что толку в крепком рукопожатии, когда память вся расслабленная? Лучше бы наоборот. Вслед за Вячеславом Ивановичем вышел серьезный мальчик Костя.
Эрик непоколебимо сидел около пустой сумки, в которой недавно был торт, даже навстречу Вячеславу Ивановичу не кинулся — только подался весь вперед, но с места не сошел.
— Ух ты, дисциплинка! — сказал серьезный Костя.
— Охраняет железно. ЗКС первой степени, караульная служба. Когда сдавал, инструктору прокусил халат— а у них эти защитные халаты толстые. У него все службы сданы, какие есть. Жалко, нет спасения утопающих— это бы как раз для него, а службы официально нет такой, одни разговоры. Законного жетона лишают,
— А щенки у него бывают?
— Полукровки — уже не то. Понимаешь, порода такая редкая, что для него и суки нет такой же. Единственный на весь Союз.
Вячеслав Иванович вовсе не преувеличивал: узнавали через клуб и нигде не нашли.
— Где же вы достали, если единственный?
— Моряк привез из загранки.
Моряк — это нынешний муж бывшей жены Вячеслава Ивановича. Когда они встречались, всегда начиналось как бы соревнование: капитан словно между прочим демонстрировал невероятный кухонный агрегат или стиральную машину с электронным управлением; Вячеслав Иванович приносил невиданный торт и рассказывал о последнем сверхмарафоне, о том, как железно у него держится вес, — капитан-то порядком обрюзг на своем лесовозе. Итак, обоим было что предъявить, а потому расставались вполне удовлетворенные. А однажды капитан привез щенка — для себя. Но воспитание щенка оказалось делом слишком хлопотным, тем более что полы у них покрыты синтетическим ковром, мгновенно впитывающим щенячьи лужицы, — так что когда Вячеслав Иванович согласился взять щенка, все семейство провожало его как благодетеля. Родословной капитан привезти не догадался — вот и вырос Эрик сенсацией и изгоем собачьих выставок.
— Вот такое дело: моряк привез, знакомый капитан.
— Я бы и полукровного взял, — сказал серьезный Костя.
— Ладно, учту. А как же кошка?
— Если он будет маленький, она привыкнет. Она нервная, но очень умная.
Вячеслав Иванович надел между тем пальто, хотел попрощаться с Костей— и никогда больше не показываться в этой квартире.
— Так дадите щенка?
— Да-да, — машинально кивнул Вячеслав Иванович.
— Вы знаете, вы в жилконтору зайдите, — сказал вдруг серьезный Костя. — У них домовые книги должны быть. Мы когда в школе разыскивали ветеранов, всегда по домовым книгам.
Ай да мальчик! Все так просто, оказывается: всего лишь зайти в жилконтору!
— Что ж ты молчал?!
— Не хотел при бабушке, раз она сама не догадалась. А вы не жмот. Взрослые часто жмоты,
Оказывается, он проверял — вот хитрюга! Хорошо, что Вячеслав Иванович пообещал щенка, — а ведь просто так пообещал, чтобы отвязаться.
— Я-то не жмот! Будет тебе щенок, обязательно будет!
Вячеслав Иванович протянул Косте руку, хотя обычно с детьми за руку не здоровался и не прощался.
На улице первая же гуляющая с ребенком старушка объяснила, как пройти в жилконтору. Но на двери оказался замок: прием с семнадцати часов. А на часах Вячеслава Ивановича — очень точных современных кварцевых часах, посмотреть на которые не стыдно в любом обществе, — было только 16.08.38.
Конечно, можно было бы подождать. Но давно пора уже было поесть. За разговорами с бабушкой и внуком Вячеслав Иванович отвлекся, и его миновало обычное предобеденное нетерпение, но посмотрел на часы — и аппетит мгновенно включился на всю мощность. А есть он любил то, что сам приготовил — хоть на работе, хоть дома: и вкусней, чем любое порционное, — тираж есть тираж, — и гарантия, что доброкачественно. К тому же никакого балласта, ни животных жиров, ни лишнего крахмала.
