Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Но в памяти вставало искаженное злобой лицо Игната, такого она еще ни разу не видела, и слова беспощадной ненависти. Она любила и не знала, что же ей делать и как поступить. Неожиданно пришла мысль: «Если я уеду, то Игнат все равно меня найдет — он любит меня».
Когда все три женщины вошли в хату Земляковых, Зинаида достала из-под кровати чемодан Тоси и сказала тоном, не допускающим возражений:
— Укладывайся. Собирайся. Пиши Федору письмо. А ты, Матрена Васильевна, скажи Виктору Шмоткову, чтобы быстро запрягал кобылу и — сюда. До станции поедет. Тебе куда ехать? — спросила она Тосю.
— Мне? Я не знаю куда. Родных нет никого. Нигде нет. Поеду в область, к Василию Васильевичу в больницу.
Губы у Зинаиды чуть дрогнули, брови поднялись вверх. В самом деле, куда она поедет? «Родных никого нет. Нигде нет». Она подошла к Тосе, погладила по голове и зашептала:
— Ошиблась ты, Тося… Ошиблась. Не серчай на меня. Я знаю, я выстрадала сама, я свою любовь отвоевала сама. Поедешь — подумаешь. Только побереги Федора — уезжай. Ты его уже не любишь… Дай ему перемучиться… выдержать.
Ни Тося, ни Зинаида не плакали. Тося лишь прижалась к груди Зинаиды, положив руки на плечи. Так и стояли две женщины. Обе теперь понимали друг друга. Но Тося не понимала самое себя. Ей сейчас показалось, что она не может воевать за свою любовь, как Зинаида, что у нее все сделается само собою: она уедет, Игнат найдет ее и будет с ней жить. Он же сам сказал: «Никому тебя не отдам». Все вроде бы просто, но… Федор! Слова Зинаиды звучат в ушах: «Дай ему перемучиться… выдержать». И так захотелось сказать Феде одно слово, единственное слово, но всей душой — «прости». Она села за стол и написала короткую записку:
«Федя! Я уехала. Так надо. Прости! Тося».
Сложила бумажку вчетверо и отдала Зинаиде. Потом подписала чистый лист бумаги и тоже отдала ей со словами:
— Для приемо-сдаточного акта. Перепиши имущество на пункте.
…Когда Виктор Шмотков, нахлестывая клячонку, выезжал уже из села, Тося остановила его, сошла с повозки и прямо подошла к избе Игната. На двери висел замок. Она чуть постояла, вернулась, села и сказала:
— Все. Поехали.
Не знала она, что Игнат в тот день сидел у Сычева и видел из окна, как Тося вместе с Зинаидой и Матреной прошла к Земляковым, как подъехал Виктор на запряженной уже обросшей и отсочавшей на летней траве шустрой лошаденке, как Тося села в повозку и уехала. Он видел все и понял все, но ничего не пытался предпринять. Только одно слово услышал от него Сычев в тот день:
— Водки!
Сидел он и пил, пока тут же не свалился и не уснул на полу. Семен Трофимыч посмотрел-посмотрел на него, передвинул в угол, как мешок с костями, подложил под голову пиджак и подытожил:
— Эх ты! «Борец»! Баба разум вышибла.
…Иван Федорович Крючков дважды подходил к медпункту, но каждый раз видел только замок. Лишь перед вечером он застал там Зинаиду: она уже составила список немудрящего оборудования и медикаментов и написала приемо-сдаточный акт («Сдано председателю сельсовета в присутствии зав. библиотекой»).
— Где Тося? — спросил он.
— Уехала, — ответила Зинаида.
— Как так уехала?
— Так и уехала. Села и уехала. Раньше нас сообразила, что делать.
— То есть как же так?
— Очень просто. Не поминайте лихом.
— Вот так — сразу… — он развел руками в недоумении. Сел. Посидел в задумчивости, покачал головой и с тоской сказал: — Вот все и кончилось.
— А может, только начинается, — возразила неопределенно Зинаида. Она спросила: — Где Игнат?
— Не знаю.
— А надо знать.
— Надо. Обязательно.
— Федор в кооперативе?
— Там.
— Пока не говори ему, Ваня. Скажу сама. Сама скажу. Сама! — Зинаида не выдержала — зарыдала.
Ваня, как мог, пытался ее утешить. Она утерла слезы. Больше она не заплачет, ей нельзя плакать, ей надо держаться крепче, она нужна Федору сильной и стойкой.
Федор пришел в тот день рано, вовремя. После беспокойной ночи и слез Тоси его тянуло домой. Дома никого не было. Он решил сходить за Тосей, но, выйдя на крыльцо, увидел Ваню и Зинаиду.
Зинаида, заметив Федора, остановилась, но потом решительно вошла в дом.
— Раненько мы с тобой сегодня пошабашили, — сказал Федор Ване.
— Не каждый же день до десяти сидеть.
— Заходи, Ваня, поболтаем, отдохнем.
Они тоже вошли.
— Что-то Тоси долго нет? — спросил, ни к кому не обращаясь, Федор, — Либо на дом к кому вызвали?
— Ее и не будет, — спокойно ответила Зинаида.
«И откуда у нее такая воля и сдержанность!» — подумал Ваня.
— В район выехала? — переспросил Федор. — Тогда почему же меня не предупредила? Нехорошо так.
— Совсем уехала… Навсегда! — рубанула Зинаида.
— Не шути, Зина. И без того что-то на душе неладно, а ты…
— Не шучу. — Она подала Федору записку Тоси.
Он пробежал бумажку глазами, посмотрел на сестру, потом на Ваню, не верил.
— Федя! Друг! — обратился к нему Ваня. — Все правда: уехала. Найди мужество…
Федор встал. Глаза его забегали по комнате, он подошел к кровати, поднял край приспущенного одеяла и увидел, что чемодана нет. А фотокарточка ее висит на стене рядом с тем вышитым платочком, что она когда-то прислала с Ваней в подарок. Он снова сел, опершись локтем о стол. И сразу в голове встали последние месяцы жизни с Тосей, ее супружеская холодность, недомолвки, замкнутость и вчерашние слезы; он понял, что с Тосей что-то неладное творилось, чего он в сутолоке и постоянной напряженности не заметил, просмотрел. Но что с ней, он еще не понимал, не догадывался. «Муж узнает последним», — говорят в таких случаях. Федору мерещилось другое: ему казалось, что Тосю задавила непривычная деревенская жизнь и она поняла якобы, что жить здесь не может, и честно ушла, любя его и страдая; а он жил борьбой за новую деревню, забыв о жене, будучи убежден в неразрывности их отношений. Как все оказалось сложно!
Ваня и Зина ждали вспышки, ждали проявления «характера» Федора, горячего и, как бывало иной раз в прошлом, безрассудного. Они приготовились ко всему. К их удивлению, Федор молчал. Он на какое-то время ушел в себя, смотрел на себя изнутри, как это бывает только в минуты тяжких потрясений. Потом он может вскочить, схватить табуретку и ахнуть ее об пол, и тогда держись, не попадайся под руку никто. Но ничего этого не случилось. Он, все так же глядя в одну точку, спросил:
— Рассказывать будете?
— Страшно рассказывать, Федя, — ответила сестра.
— Все равно рассказывай.
— С Игнатом спуталась она, — выдохнула Зинаида. — Жила с ним, как с мужем… И уехала… от стыда, что ли… Может, по честности уехала…
Не сразу дошли эти слова до Федора. Но вот он встал, подошел к Ване, сжал ему до боли плечо и проговорил с дрожью и ненавистью:
— Он же, гад, теперь в душу мне залез грязными лапами! Что ему за это? А? — Он забегал по комнате из угла в угол. — Убить его мало.
— Руки пачкать не стоит, — осторожно возразила Зинаида.
— Убить и дурак может — дело нехитрое, — поддержал Ваня. — Ты сначала подумай. Может быть, и ты в чем-нибудь виноват, Федя?
— Да, виноват! — ответил он, не останавливаясь. — Виноват. Виноват в том, что в двадцать первом не придушил Игната. А можно было бы. Просмотрел. Недоглядел… Ну, потолковать с ним надо. У-у, вражина!
— А Тосю ты не проглядел? — строго спросил Ваня, смотря на друга. — В душу ее заглянул? Хоть раз подумал о том, что она пошла за тобой не оглядываясь и что ее надо было пока вести за руку? Не подумал, что дело находит нас и в воскресенье, а она среди нас была одинокой? — Ваня спешил высказаться. — Может, ты и встречался с ней только на постели, да и то не всегда, если дела были ночью? Все мы проглядели. Все в ответе.
— Не терзай, Ваня. Не надо. — Федор сел и беспомощно опустил руки. — Никто из вас тут не в ответе. Я да Игнат: двое в ответе. — Неожиданно Федор вскочил, набросил пиджак и фуражку, подошел к двери и спросил, оборотившись: — Когда уехала?
— Часов в десять, — ответила Зинаида, — Почему мне не сказала сразу?
— Боялась, Федя.
— Думала, укокошу Тосю? Да я… я… сам пять раз могу за нее умереть, хоть она и… сволочь.
— Боялась за тебя, — оправдывалась сестра.
— Струсила. Испугалась… Впрочем, почему же она — сволочь? Просто для нее я — ноль… — И он вышел.
Зинаида и Ваня переглянулись. Ваня направился было за Федором и спросил:
— Куда?
— Оставьте меня. Похожу один.
Федор ушел в переулок и вскоре оказался в поле. Ночь была тихая и облачная. Луна ныряла из облака в облако, то освещая землю, то скрываясь от взглядов людей. Июньская ночная свежая теплынь пахнула на него от ржи. Перепела изредка отчеканивали свое «спать пора». Где-то вдали, в ночном, нестройно пели хором ребячьи голоса. Федор что-то силился вспомнить, что-то надо было осмыслить, какой-то случай в этом поле, казалось, произошел или произойдет. Когда это было? Да! Это было в тысяча девятьсот двадцать первом году. В этом поле семнадцатилетним юношей он встретился с Васькой Ноздрей. Тогда была гроза и был дождь. Потом он тогда вернулся к умершей матери и убитому горем отцу… Потом он застрелил в бою Ваську Ноздрю. Все это было. Жизнь прошла в огромной борьбе в маленькой Паховке… И еще лезли в голову обрывки мыслей: «Решить Игната — дело нехитрое: пришел в хату и… готово… но так вот, из-за угла, делают только трусы и предатели… Не годится». «Не стоит пачкать руки», — вспомнил он слова Зины… Вопрос встал перед ним неожиданно, как удар по затылку: «Неужели же я хуже Игната, если она меня разлюбила?» И тогда вкралось чуждое ему раньше ощущение неполноценности, вызванной пренебрежением любимого человека… Потом ему до боли захотелось видеть Тосю. Он считал ее частью самого себя и поэтому, может быть, не думал о ее душе за все эти месяцы, как не думал о самом себе, утонув в делах. Но оказалось, он-то не был частью Тоси, как она была для него. У нее была своя жизнь с самой осени прошлого года, со времени приезда… «Догнать!» — мелькнуло в голове. Он находился уже близко от табора ребят в ночном, он слышал уже их говор и смех, он хотел было сесть верхом на любую лошадь и мчаться за Тосей, но вспомнил слова Зины: «Часов в десять уехала»… Поезд теперь ушел. Нет Тоси… И не будет. А Игнат остался. К нему надо — лицом к лицу! «Еще посмотрим, кто прочнее нутром», — подумал он и гордо выпрямился. Так он постоял несколько минут и направился обратно в Паховку уверенной и твердой походкой. Шел так, будто уже точно знал, что он должен делать.
