Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин
Труднее было писать женщину. Натурщицей у них была особа лет тридцати — бывшая жена офицера, с которым она разошлась. Никто не знал причины их развода, знали только, что натурщица — женщина строгая. Она ни за что не соглашалась, чтобы ее писали всю, а только торс. Она сидела в углу зала, на невысоком постаменте, вполуоборот к ним, студентам. Постамент был укрыт ковром, в рисунке которого преобладали синие тона. Контраст светлого и синего был очень резок, а тень и отсвет ковра на белом теле давали блики, и писать было чертовски трудно. На плечах и на всем торсе женщины не было ни ярко выраженного загара, ни болезненной бледности; волосы уложенные в пучок, — белесого цвета, поэтому вся она казалась бесцветной, серой.
Они писали натуру недолго, недели две. И за это время Кудинов влюбился в натурщицу. Хотя Игорю шел двадцать первый год, у него еще не было женщины. Грубо говоря, он был «маменькиным сынком». На войне побывать не успел — в том самом году, когда из Берлина с победой возвращались наши солдаты, он окончил десятилетку и довольно легко сдал экзамены в институт.
Да, ему шел двадцать первый год, и он не видел еще обнаженных женщин. Поэтому Игорь писал натурщицу самозабвенно. На его холсте она была как живая. И все-таки его руководитель, известный в ту пору портретист Комов-Торжковский вкатил ему за натуру «тройку».
Эта «тройка» не давала Игорю покоя. Он работал, карабкался всеми своими силами, чтобы доказать, насколько несправедлива к нему судьба. А судьба была и в самом деле несправедлива.
Кудинов вырос в интеллигентной семье. Отец его — Николай Александрович — был врачом, мать — учительница. Детство, о котором Игорь имел самое смутное воспоминание, не было счастливым. Отец — тогда еще сравнительно молодой человек — выпивал и прихварывал, и семью, как он понимал теперь, тянула мать, преподававшая в школе пение. Ирина Сергеевна всем говорила, что она — неудавшаяся артистка. И, однако, она не чуралась никакой, даже самой черной, работы: обстирывала семью, убирала кухню коммунальной квартиры, ходила в магазин. Ведя хозяйство, мать к тому же давала частные уроки: обучала детей игре на пианино. Игорь еще подростком, когда отец ушел на фронт и погиб вскоре, понимал, как трудно матери, и старался быть хорошим мальчиком. Он поступил в изокружок при Доме пионеров, и его акварели часто висели на выставке лучших работ студии.
У матери, как и у многих женщин, жизнь которых не удалась, была выношена, выстрадана одна мечта — чтобы ее сынок, Игорь — такой одаренный, такой талантливый мальчик — выучился и стал настоящим художником. И пока Игорь учился, Ирина Сергеевна тайком, по копейке скапливала деньги, чтобы ее сын обязательно летом съездил на юг, отдохнуть. Кудинов бывал в Анапе, в Сочи, в Ялте. В те студенческие годы Игорь очень тосковал по женщине, но как-то так получалось, что ни одна из девушек не становилась ему близкой. Повсюду — и в Анапе, и в Ялте — на пляжах было много отдыхающих. Игорь — с папкой, с набором грунтованных картонок, — блуждал среди этого живописного скопища тел — молодых, сильных, красивых. Он пристраивался где-нибудь в затишке, под корявым кустом маслины, раскрывал папку и, выбрав подходящую натуру, начинал рисовать. Он проводил несколько линий, чтобы очертить контуры тела, позу. Вдруг девушка замечала, что Игорь к ней приглядывается и что-то торопливо набрасывает карандашом. Она толкала свою подругу, и они торопливо вставали и уходили.
И оставалась только мечта. Мечта о том, что и у него, как и у многих художников, будет жена-красавица, которую он будет лелеять и писать всю жизнь.
А жизнь тем временем шла своим чередом. Игорь окончил институт, получил диплом. Но стать художником труднее, чем получить диплом. Из Москвы ему уезжать не хотелось, а в столице и без Игоря Кудинова много живописцев.
Он брался за любую работу: писал шрифты и монтировал фотографии на сельскохозяйственной выставке; расписывал фойе клубов и чайханы в узбекских колхозах.
Годы шли, а признание не приходило. Мать зарабатывала все меньше и меньше. Игорь пообтрепался; мастерской у него не было, работать дома — негде.
Однажды, находясь в таком удрученном состоянии, Кудинов повстречал Славку Ипполитова, и тот, сжалившись на ним, замолвил за него словечко в комбинате: Славка был всюду своим человеком. Требовалось полотно, как выразился Славка, на «д р е в е с н у ю» тему — для нового Дома культуры в Нововятске.
Было лето, в Москве — душно, жарко. Художники снимали дачи, отдыхали на берегу моря. Но у Кудинова не было ни дачи, ни денег, чтобы поехать к морю. Игорь толкался в Москве, и в комбинате ему обрадовались. Он заключил договор и поехал в Киров. Больше месяца жил Игорь в лесу, в общежитии лесорубов. Он привез из Вятки очень много эскизов, и одному из них суждено было стать полотном…
…В левом углу холста — красавица сосна. Бронзовеет на солнце ее величавый ствол. Мы не видим, сколь она высока. Мы можем лишь догадаться об этом по лицам лесорубов, которые, подойдя к дереву, высоко запрокинули головы, чтобы оглядеть его. Лесорубов трое. В центре, с пилой «Дружба», стоит могучий детина-бригадир. На нем кирзовые сапоги, линялые галифе: по всему видно — демобилизованный солдат. Он без рубашки: в лесу жарко. Бригадир строен и красив, и тело его задублено на солнце и бронзовеет так же, как ствол сосны. Слева от пильщика стоит паренек с рогатиной. Его обязанность — подтолкнуть сосну, чтобы она упала, куда следует. А справа — усатый дядька с топором. Ему предстоит самая черновая работа — обрубать сучья с поваленного дерева.
Однако смысл картины не в том, чтобы изобразить, с каким ликованием лесорубы смотрят на царь-дерево, которое сейчас должно упасть. И даже не в том, как хорошо выписано тело лесоповальщика. Замысел картины — шире: позади лесорубов видна двуколка — рабочим привезли обед. Опушка лесосеки ярко высвечена солнцем, и видна лошадь, щиплющая траву, повозка, на которой стоят термосы с едой; а рядом с повозкой — девушка-повар в цветастой косынке и белом фартуке; и девушка издали зачарованно смотрит на парня с пилой «Дружба».
«Всюду жизнь, — как бы говорит художник, — вот и тут, в лесу, люди работают, улыбаются, любят…»
Картина была принята комбинатом без поправок. Игорь выставил ее на осенней выставке и затем отправил в Нововятск.
Вскоре он получил новый заказ. Появились долгожданные деньги.
