Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин
6
— Игорь Николаевич! — окликнули его из соседнего зала.
Кудинов вздрогнул — настолько он ушел в свои мысли, что не сразу даже понял, кто его зовет и в чем дело. А звала его все та же Екатерина Ивановна; экскурсовод мелкими шажками шла от стола директора-распорядителя, окликая:
— Игорь Николаевич! Игорь Николаевич!
— Да.
— Сомов пришел. Вас спрашивает.
— А-а, пришел?! Очень приятно!.. — обрадовался Кудинов.
Сомов — фотограф, который снимал холсты для воспроизведения их в журнале «Творчество». Разговор о том, что редакция решила подготовить материал о выставке Кудинова, был еще неделю назад, на вернисаже. На вернисаже — после всей этой суеты, которая сопровождает открытие всякой выставки, — после речей, цветов, рукопожатий, когда приглашенные уже разошлись по залам, к Кудинову подошел заведующий отделом журнала и сказал, что редактор поручил ему взять у Игоря Николаевича интервью.
— Это что — в связи с открытием выставки? — спросил Кудинов.
— Ну, и в связи, и вообще: о ваших любимых темах, о жанре, о том, как вы понимаете место художника в жизни.
— Мне что — самому писать? — на ходу торопливо спросил Игорь Николаевич.
— Нет, нет! — отвечал заведующий. — Интервью. Вопросы я подработаю. Вы только скажите, когда вам удобнее побеседовать со мной?
— Давайте завтра, в полдень. Здесь же, на выставке. Вам удобно?
— Хорошо.
— До свиданья! До завтра! — бросил Кудинов.
Он очень спешил: на пять часов вечера в ресторане ЦДРИ — Центрального Дома работников искусств — был заказан товарищеский ужин. Игорь Николаевич не сообразил сразу, что надо было пригласить на банкет и работника журнала. Но он не пригласил, и сотрудник журнала на второй день, как уговаривались, не пришел. Не явился он и на третий день, — Игорь Николаевич понапрасну лишь волновался и ждал его.
И вот теперь объявился Сомов! Значит, журнал не отступил от своей мысли, решил Кудинов. Игорь Николаевич знал Сомова — он не раз наблюдал за его работой, когда фотограф снимал полотна на выставках или в мастерских.
— Игорь Николаевич! Здравствуйте! — Сомов снял с плеча громоздкую камеру (он снимал на стекло) и, поставив чемодан с осветительной аппаратурой, протянул Кудинову руку.
Фотограф был сухопарый человек, выше среднего роста, с узким, продолговатым лицом, с большой лысиной.
— Ну-с, вы, надеюсь, в курсе дела? — спросил Сомов.
— Да, неделю назад мне говорил ваш товарищ. Но он почему-то не явился для беседы в названное время.
— Сдача номера. Суета. Редактор составил списочек работ, намеченных для воспроизведения в журнале. Он просил показать вам на всякий случай. Согласовать, одним словом. Вот, посмотрите!
Игорь Николаевич взял листок, посмотрел. Конечно же, первой в списке значилась «Эльвира», затем — «Остров на Оке», «Везут дебаркадер», «Строители» и кое-что из графики — не самое, пожалуй, главное, малоинтересное. Игорь Николаевич хотел, чтобы среди графических работ в журнале было воспроизведено и три-четыре зарисовки, из тех, что он делал в ранний период творчества. Но Сомов и слушать не хотел об этом.
— Не пройдет! — сказал он. — Я своего шефа знаю. Он считает, что его журнал — не воскресное приложение к бульварному изданию. Никаких там торсов, никакой там натуры. Где ваша «Эльвира»?
— Вы с этого полотна решили начать? Сюда прошу.
— Да. А что? — Сомов профессионально осмотрел полотно, висевшее отдельно, на самом лучшем месте главного зала. Взгляд его, с холодностью блуждавший по стене, неожиданно загорелся. — А, знаете, ничего! — искренне сказал он. И словно рядом с ним стоял не живописец, не сам автор полотна, а кто-нибудь посторонний, пояснил: — Я ведь снимаю на цвет. Шесть пластинок извожу. Часто подойдешь к картине, поглядишь, а снимать-то на цвет нечего. А тут — да! И фон живописен, и девица ваша — ничего! У нее хорошее лицо. И эта очаровательная улыбка… Да-да! Мне нравится! — говорил фотограф, раздвигая штатив. — Света тут маловато. Но это ничего. Свет мы сейчас сорганизуем. Где тут розетка? Так! Хорошо. — И снова взгляд на полотно. — А девица — ничего. Мне по вкусу. Такую, я думаю, случайно не заставишь позировать! Нет! Не скажешь, небось, что н е з н а к о м к а. Хе-хе!.. — Скованности его — как и не было. Как и все фотографы, когда они видят подходящий объект для съемки, Сомов стал излишне суетлив, Установив штатив, он открыл чемодан. В нем, поверх ламп электрического освещения, лежали матерчатые нарукавники. Фотограф взял их и, прилаживая, не сводил взгляда с картины. Он то подходил к полотну, внимательно разглядывая фактуру письма; то отходил, наклоняя голову из стороны в сторону. — Долго писали? Такое полотно, небось, за один сеанс не напишешь.
Болтовня фотографа раздражала Игоря Николаевича. Отвечать на вопросы не хотелось. Да, видимо, Сомов и не ждал ответа на них: просто ему хотелось разговором с автором скрасить все эти приготовления к съемке, которые повторялись каждый день и поэтому изрядно надоели ему.
«Много вы знаете! — с раздражением подумал Кудинов. — «За один сеанс не напишешь». Когда есть любовь и профессиональное мастерство — тогда и такое полотно напишешь быстро».
Как раз эскиз к этой картине Игорь Николаевич написал за один сеанс. Если подходить к работе со всей строгостью, то это даже и не полотно, а всего-навсего портрет. Портрет молодой женщины, которую и в жизни звали Эльвирой. Это была его первая женщина. Он всегда вспоминал ее со щемящей тоской в душе.
…Эльвира в темно-красной куртке на «молнии», откинув с головы капюшон, стояла посреди подлеска, вернее, в зелени невысоких сосновых посадок; в левой руке она держала корзину, заполненную наполовину свежими, сочными маслятами. Осеннее утро; дальние перелески за спиной Эльвиры — подернуты туманной дымкой. Молодая, с округлым, еще по-девически мягким лицом, Эльвира стояла на опушке леса. Каштановые волосы распущены по плечам, поверх откинутого капюшона с желтой подкладкой. Было такое впечатление, будто Эльвира, сорвав гриб, только-только разогнулась.
Молодая, крепко сбитая, — она смотрела прямо, уверенно, с полуулыбкой в серых глазах, словно взглядом своим хотела сказать: смотрите, вот я — какая! Все вы суетитесь из-за мелочей, а тут, в лесу, такое раздолье, спокойствие.
И пусть уже осень, в небе клином летят журавли. И пусть осень, и пусть березы, что золотом горят позади зеленеющих сосенок, роняют листья, пусть скоротечна жизнь, говорит ее взгляд, — а мне наплевать: мне хорошо!
7
Было это давным-давно, четверть века назад…
В то утро Игорь ничего не знал об Эльвире. Как всегда утром, в девять, придя в столовую, он шумно отодвинул стул, сел за пустующий пока стол и, отстранив от себя столовые приборы, взял в руки
