Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
– Заткнись! — Турлай смял в кулаке газеты.— А Москва–то стоит, собачий сын, а? И стоять будет! И мы здесь стоять будем, понял?
– Вот это правильно,— спокойно сказал Зверев.— Я полагаю, что в Золотой тайге по–прежнему имеет быть Советская власть, не так ли, Захар Тарасович?
– Ясное дело! — подтвердил Турлай и грозно посмотрел на Кудрина.— До сей поры я цацкался с тобой, а теперь объявляю в Золотой тайге военное положение, и впредь разговор у нас пойдет другой, разумеешь? Безусловное подчинение всем решениям и указаниям Совета, и — точка!
– Н–ну, хор–рошо!..— проскрежетал Кудрин, рывком надвинул на брови фуражку и выскочил вон.
Милиционеры, пихая друг друга, поспешили за ним.
Турлай подошел к окну и проводил недобрым взглядом порысивших прочь милиционеров. Понурив голову, прошелся по избе, остановился перед Зверевым и спросил глухим голосом:
– Что станем делать, Платоныч? Как жить дальше?
– Думать надо, Захар Тарасович…
– Надо–то надо…— Турлай вскинул голову и испытующе посмотрел Звереву прямо в глаза.— Пока еще время есть, но скоро его не будет, чует мое сердце… Расторопно надо действовать. Может, нехорошо так говорить про покойного, но слава богу, что Жухлицкого нет. Наделал бы он нам хлопот…
– Но ведь есть же эти…
– Рабанжи с Митькой?
– Да–да, они. А также казаки.
– Это верно, только, Платоныч, на что я надеюсь? Головки у них нет, вот что хорошо. Без генерала, без погонялы они не очень–то разгуляются.
– А родственник Жухлицкого?..
– Ходок по меховым делам? Что да, то да. Мне он тоже не шибко понравился. Однако ж он, кажись, завтра в Баргузин едет, а?
– Говорил, что уезжает. С Сашенькой.
– Ну и нехай едет.
– Минуточку, а комиссар?
– Кудрин? Трус. Орать — это он еще умеет, а что до дела, то…— и Турлай пренебрежительно махнул рукой.
– Ну, что ж,— Зверев засмеялся.— Кажется, теоретически мы противника разгромили.
– Еще бы и на деле разгромить! — вздохнул Турлай.— Нам чего трэба опасаться? Первое — это хозяева и их приспешники захотят расправиться с рабочими активистами на приисках. Значит, придется организовать вооруженные рабочие дружины на местах, верно? Дальше. Поскольку победа ихняя — дело сугубо временное, и они это понимают, то могут уничтожить или вывезти с приисков ценное оборудование. Выходит, нужна охрана приискового имущества. Задачу эту возложим на рабочие дружины. Это уже второе, так? Ну, а в–третьих — по–прежнему вести борьбу с хищничеством на золотоносных площадях, не давать грабить народное добро. Вот такая получается программа на первое время. Прав я, Платоныч?
– Да вы, Захар Тарасович, стратег! — весело воскликнул Алексей.— Прямо Кутузов!
– Ну, Кутузов не Кутузов, а на фронте маленько научились кое–чему.— Турлай подмигнул, крутнул усы.— Вперед коли, назад — прикладом бей!.. Постой, а где ж это Васька со своей винтовкой? Нынче у нас все оружие должно быть строго на счету… Очир, Васька не показывался?
– Васька совсем не заходил,— степенно отозвался тот.— Вчера ушел, больше я не видел…
– А я ведь хотел его послать по делу… Слышь, Платоныч,— обернулся Турлай.
– Да.
– Надумал я поехать по ближним приискам, насчет рабочих дружин потолковать. Как полагаешь, Платоныч?
– Вы у нас главнокомандующий, вам и решать.
– Добро. Тогда я сегодня же и еду на прииски Шушейтанова. И на другие кое–кого отправлю. Хозяйничайте тут без меня… Теперь насчет этого золотишка,— Турлай понизил голос.— Про тайник за печкой знаем только трое — ты, я да Очир. Так что душа у меня не болит, однако хату без присмотра лучше не оставлять. Сам знаешь, Платоныч, береженого бог бережет.
И Турлай принялся сноровисто собираться в дорогу.
– Когда вас ждать обратно, Захар Тарасович?
– Завтра к вечеру, поди, уж вернемся,— отвечал Турлай и, глянув в окно, пробурчал: — Куда ж все–таки подевался байстрюк Васька?..
А Васька в это время спал в сторожке деда Савки, и похмельный сон его был тяжел. Ему снилось что–то несусветное — жуткие безглазые хари лезли к нему со всех сторон, и он бежал по бесконечным черным штольням, а за ним гнались с сопеньем и зубовным скрежетом, потом все исчезло, перед ним явился закрытый гроб, в котором кто–то отчаянно ворочался, стараясь вылезти, крышка гроба сотрясалась, вот–вот отлетит, и тогда… Вдруг сбоку появилась щель, и показались длинные белые пальцы… Васька отшатнулся, разинул рот… но тут что–то пребольно стукнуло его по затылку, и он проснулся.
– Чего орешь? — прозвучал чей–то громкий и злой голос.
Васька повел глазами. Было темно и невыносимо душно. Над ним возвышались громадные черные фигуры. Холодея от предчувствия чего–то ужасного; Купецкий Сын начал медленно подниматься, но его грубо схватили за шиворот и, как котенка, швырнули к выходу. Там его подхватили, и не успел бедный Васька опомниться, как оказался в знакомой кухне, где обычно хозяйничала добрейшая Пафнутьевна. Теперь ее здесь не было, а сидели за большим столом комиссар Кудрин, Рабанжи с забинтованной головой, Митька Баргузин и еще кто–то, кого Васька не сразу разглядел при тусклом свете единственной свечи.
– Ну, здоров, репа с ушами! — ухмыльнулся Баргузин, на миг отрываясь от миски с лапшой.
За столом заржали. Действительно, Васька, изжелта–бледный, опухший от сна и выпитого, с глазами–щелочками и большими торчащими ушами, вполне заслуживал такого прозвища. Не смеялся лишь Рабанжи: всякое упоминание об ушах не могло не обозлить человека, только что лишившегося уха. Он поднялся с места и медленно, какой–то пугающе расслабленной походкой двинулся к Купецкому Сыну. Тот слабо взвизгнул и попятился, однако увесистый толчок в спину остановил его.
– Сейчас ты будешь репа без ушей,— пропищал Рабанжи и вынул нож с длинным узким лезвием.
Купецкий Сын помертвел. Ему захотелось вдруг сжаться, превратиться во что–нибудь маленькое, вроде мыши, и ушмыгнуть сквозь щели пола в темноту подполья. Между тем Рабанжи подступил почти вплотную, быстро облизнул узким серым языком серые же губы и не спеша потянулся к Васькиному уху.
– Ай–яй–яй! — завизжал Купецкий Сын, присел и обхватил голову руками.
– К чему эти ненужные зверства? — послышался вдруг веселый голос, и, встав из–за стола, к Ваське подошел не замеченный им ранее человек — худощавый, остроглазый, в полувоенной одежде.— Встань,— доброжелательно сказал он.— С тобой шутят. Пока что шутят…
Ты ведь не хочешь остаться без ушей, не так ли, милейший? И голову сохранить тоже, наверно, хочется, а? Ну вот, вижу, что хочется… Тогда вот что. Слушай меня внимательно. Не так давно ты участвовал в похоронах одного безумного старика. Ты слушаешь меня?.. Молодец. Оказывается, ты смышлен и понятлив… После смерти старика осталось некоторое количество золота. Не скажешь ли, где оно сейчас?
Васька безуспешно попытался проглотить вставший в горле комок и отрицательно мотнул головой.
– Не знаешь? — остроглазый человек удивленно поднял брови.— Выходит, зря я тебя хвалил. Ты вовсе не смышлен и не понятлив. Тебе сейчас будет очень больно. Мне жаль тебя.
Сказав так, он отошел, присел к столу и кивнул. Тотчас Ваську схватили сзади чьи–то крепкие руки, и Рабанжи, поднимая нож, опять подступил к нему. Купецкий Сын зажмурился, отдавая себя на милость судьбы. В памяти на миг возникли презрительно–суровый Турлай, произносящий: «Пустой ты человек…», и приветливый Зверев с протянутой для пожатия рукой. «Эх, в крайности проживу без ушей!» — отчаянно подумал Васька.
Внезапно за спиной хлопнула дверь, и стало тихо. Что–то вокруг неуловимо изменилось. Купецкий Сын осторожно приоткрыл один глаз, другой, увидел перед собой хромовые сапоги и поднял голову, чтобы увидеть их обладателя. Поднял. Увидел. И мгновенно шлепнулся навзничь, будто получил обухом в лоб. Над ним стоял… Аркадий Борисович Жухлицкий. Собственной персоной. Васька не мог даже кричать — он беззвучно разевал рот на манер рыбы, вытащенной из воды.
– Ну? — раздался знакомый и в то же время с какой–то замогильной глухотой голос— Где же мое золото?
– Свят… свят… с нами хр–р… сила…
Жухлицкий наклонился к нему. В пронзительных глазах его Купецкий Сын узрил бесовские зеленые огоньки, и показалось ему, будто услышал он сладковатый трупный запах.
– Это… это… Турлай увез к себе…— прохрипел обезумевший Васька, и в тот же миг неудержимая икота напала на него.
ГЛАВА 20
В ту «предсмертную» свою ночь Аркадий Борисович вышел от Сашеньки с окончательно оформившимся решением. Быстро и бесшумно прошел в кабинет, с усмешкой глянул на Бурундука.
– Согрелся? И, однако, не ехать же тебе в мокрой одежде. Что же делать–то?..— Он задумчиво покачался с пятки на носок и с носка на пятку.— Ладно, сделаем вот что…
