Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
Постепенно положение стало представляться Звереву не таким ужасным, как в первые минуты. В окна, небольшие и расположенные довольно высоко от земли, вряд ли рискнут лезть. От попытки взломать дверь ночные посетители, должно быть, отказались, убоявшись выстрелов изнутри. Зверев почти успокоился. Тревожил только крик за стеной.
– Очир!— позвал Алексей вполголоса.— До утра продержимся?
– Мало–мало будем держаться,— откликнулся тот и вздохнул.— Худо маленько — курить нельзя.
– Да, закурить бы не мешало,— согласился Зверев.
– Гражданин инженер! — крикнул со двора прежний голос.— Сожалею, но до утра мы ждать не можем. Еще раз предлагаю сложить оружие на почетных условиях. Говорю как представитель власти!
– Какой еще власти? — поинтересовался Алексей.
– Временного правительства автономной Сибири!
И тут Зверев внезапно разозлился. Вся эта история начинала отдавать наглым паясничаньем: бандитское нападение среди ночи, и вдруг — «представитель власти»! Впервые Алексей пожалел, что так и не научился выражаться столь же крепко, как старые уральские рудокопы или сибирские приисковые варнаки. Сейчас это было бы весьма кстати.
– Ну, что ж вы молчите?
Алексей, приподнявшись, выстрелил из пистолета в направлении голоса.
– Это и есть ваш ответ? — насмешливо осведомился представитель «Временного правительства».— Тогда слушайте! Вы будете сожжены вместе с лачугой!
В сенях снова раздались торопливые шаги, загремело, покатилось ведро, и вскоре откуда–то просочился запах дыма. На потолке и на стенах замигали пока еще слабые сполохи.
Зверев вскочил, прижимаясь спиной к стене, подобрался к выходящему во двор окну и осторожно глянул наружу. Сенная дверь была распахнута, и из нее на крыльцо и во двор падал багровый трепещущий свет. Зверев вспомнил, что в сенях сложены дрова, различная рухлядь. Все это, очевидно, и горело сейчас. Алексей высунулся больше, чем следовало, мигающие блики, начинающие трогать оконные переплеты, скользнули по лицу, и сейчас же грянул выстрел — пуля свистнула возле самого уха. Алексей отшатнулся. За стеной снова взметнулся приутихший плач. «Черт, что же она медлит? — мелькнула мысль.— Надо выбираться, тогда перестанут стрелять, и соседка с детьми покинет горящую избу».
Огонь разгорался. Сполохи плясали уже по всей избе, и Алексей различал теперь Очира, стоявшего в такой же позе, что и он, только возле окна, выходящего на улицу. Алексей пригнулся, перебежал к нему и стал у стены, по другую сторону окна, осторожно выглянул на улицу. Там было темно — сюда свет пока не доставал.
– Очир, пока не поздно, надо уходить,— он кивком указал наружу.
– Давай,— согласился Очир.
Алексей глубоко вздохнул, примерился и ударил прикладом в переплет окна. Звякнули остатки стекол. В тот же миг по окну хлестнуло сразу несколько выстрелов.
– Напрасно стараетесь! — выкрикнул неугомонный представитель «Временного правительства».— Оба окна под прицелом!
Алексей надвинул поглубже фуражку, пружинисто присел и головой вперед кинулся в разбитое окно…
* * *– …Убили, что ли?.. Дурбалаи свиномордые… валенки сибирские…— Гнусавый, чуточку врастяжку голос назойливо торкался в сознание, словно бьющаяся в стекло жирная зеленая муха.— Тут голыми руками брать, а они прикладом…
Алексей попробовал открыть глаза, чтобы увидеть говорящего, но тут же охнул от слепящей головной боли и поспешно зажмурился.
– А, ожил! — весело сказал голос— Добро пожаловать в мир суровой реальности!
Алексей приоткрыл один глаз, помедлив, открыл другой, и упомянутый «мир суровой реальности» сразу же заставил его забыть про больную голову — прямо перед ним, по ту сторону большого стола, сидел Аркадий Борисович Жухлицкий. Покойник кушал что–то вроде бифштекса. Встретившись взглядом с Алексеем, он приветливо улыбнулся и поднял рюмку.
– Ваше здоровье!
«Какой, однако же, нелепый сон»,— подумал Зверев. Тут сзади выступил человек, в котором он признал, хоть и не сразу, родственника Жухлицкого. «Николай Николаевич Зоргаген,— вспомнил он,— Ходок по меховым делам». Меховщик заговорил, и оказалось, что это ему–то и принадлежал давешний нудный голос.
– Вы удивлены? А между тем…
– А между тем,— встрял «покойный»,— слухи о моей смерти оказались немного преувеличенными. Так, кажется, говорят англичане или кто там еще…
Алексей с трудом приходил в себя. В окна сочился серенький рассвет. Стало быть, ночь уже позади. Кое–как из обрывочных воспоминаний — выстрелов, сполохов в темной комнате, своего броска в окно и последовавшего сразу вслед за этим смутного ощущения взорвавшейся в голове бомбы — Зверев восстанавливал случившееся.
– Где… Очир? — еле разлепив губы, прохрипел он.
– Спутник–то ваш? О, не беспокойтесь, он жив, но, честно говоря, заслуживал пули — двоих ранил, и вообще…
– Дом сгорел? Там были дети… как дети?
– Дом стоит на месте. Только сени сгорели. А дети целы,— ходок по меховым делам обогнул стол и уселся рядом с Жухлицким.— Ваш альтруизм делает вам честь, но не пора ли подумать и о себе.
– Кстати, вы и есть… представитель Временного правительства… автономной Сибири?
– К вашим услугам,— Николай Николаевич Зоргаген с готовностью наклонил голову.— И как таковой могу предложить вам сотрудничество.
Алексей не ответил. Голова разламывалась на куски. Пытаясь хоть немного унять боль, он сжал ладонями виски и замер. Подумалось, что хорошо бы сейчас положить на затылок холодную мокрую тряпку.
– Страдаете? Может, водочки? — сочувственно предложил Аркадий Борисович и, не дождавшись ответа, вздохнул: — Вольному воля… Вопросик у меня к вам, Алексей Платонович. Не скажете ли вы, куда дел Турлай те три пуда золота?
– Экий вы… постоянный в своих привязанностях,— Алексей через силу засмеялся.— Едва изволили встать из гроба, как опять за свое: золото, золото, золото…
– Понимаю ваш сарказм. Для вас, горного инженера, золото всего лишь некое сырье, химический элемент, а для меня, презренного буржуя, это, разумеется, идол, предмет алчбы. Пусть так. Согласен, иронизируйте на здоровье. Но примите во внимание два пунктика. Первое — это золотце похищено у меня. Трагедия на Полуночно–Спорном получилась именно из–за него. А второе — я намерен употребить его на патриотические нужды.
– Вот именно,— подхватил родственник.— Я готов это подтвердить.
– Пустой разговор, господа,— Алексей оперся затылком о прохладную стену и устало закрыл глаза.— Золота вы не получите. После Полуночного его цена возросла на одиннадцать человеческих жизней. Теперь оно уже не просто золото, а некий символ, памятник, если хотите…
– Желаете стать двенадцатым? — вкрадчиво промурлыкал меховщик.— Не советую. Вашего самопожертвования никто не оценит. Его попросту не поймут–с, к тому же умирать вы будете трудно, очень трудно. Это я вам обещаю.
– Ну, ей–богу, Алексей Платонович, неужели вы жизнь свою молодую цените дешевле этих, тьфу, трех пудов золота? Ну, будьте же благоразумны, черт побери! — почти умоляюще воскликнул Жухлицкий.
– При чем тут золото! — поморщился Зверев.— Честь дорога, честь, господин Жухлицкий.
– Вы дворянин? — неожиданно спросил Зоргаген. Зверев насторожился.
– Какое это имеет значение?
– О чести вдруг заговорили,— Зоргаген усмехнулся.— Впрочем, все это вздор!.. Вы ведь не отрицаете, что золото где–то у вас?.. Можете не отвечать, и так ясно.
А посему открываю карты. Упомянутое золото Аркадий Борисович намерен передать нам, Временному правительству автономной Сибири, как свой вклад в дело борьбы с большевизмом. И коль скоро вопрос поставлен так, я вынужден быть беспощадным в выборе средств. Заметьте это. Что я сейчас делаю? У нас есть еще двое, причастные к той же истории с золотом,— ваш спутник, а второй…
– Васька,— подсказал Жухлицкий.— Купецкий Сын.
– Благодарю вас,— улыбнулся Зоргаген и снова повернулся к Звереву.— Этих двоих я пристрелю собственноручно. На ваших глазах. А вас мы отпустим. Вот и все. Спрашивается: как вы будете жить дальше, отчетливо сознавая в душе, что могли бы спасти их, но не сделали этого?
– Черт побери! — пробормотал ошеломленный Зверев.— Вы дьявол во плоти!
– Война, господин Зверев, война!— Меховщик закурил и с видимым удовольствием пустил витиеватую струйку дыма.— Ну–с, как вам цена?
– Если я еще питал какие–то иллюзии в отношении подобных вам господ, то теперь, кажется, окончательно от них излечился.
– Значит, согласны? — быстро спросил Жухлицкий.
– А что ж мне остается делать? — буркнул Зверев.
– Не огорчайтесь — сей добрый поступок на том свете вам непременно зачтется. Итак,— Зоргаген оживленно потер руки,— где же он хранится, презренный металл?
