Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
– Дядя Захар!.. Дядя Захар!..— безостановочно выкрикивал он, хотя Турлай и Зверев уже стояли, поджидая его.
– Чего горланишь! — заворчал Турлай, но увидел перепуганные глазенки парнишки и вмиг встревожился: — А ну, говори быстро, что опять случилось?
– Беда… дядя Захар! — еле выдохнул тот.
– Н–ну… прорвало! — Турлай беспомощно оглянулся на Зверева.— Да не тяни ты, байстрюк этакий!
– Жу… Жухлицкого убили! — выпалил парнишка.
– Вот те раз! — охнул Турлай.— Погоди, погоди… Кто тебе сказал?
– А видел я, видел,— затараторил парнишка.— Его конь без головы привез.
– Кто без головы — конь, что ли? — рассердился Турлай.
– Не, Жухлицкий… Страшно–то до чего!.. И мне говорят, беги, мол, до таежного председателя…
– Одно другого не легче! — Турлай вытер ладонью взмокший лоб.— Придется сходить, Платоныч.
В нижнем конце поселка, там, где за пустующими домишками высились полуобгоревшие остовы старых амбаров, волновалась и судачила небольшая толпа. За жердевой оградой, которой было обнесено место для хранения зародов сена, беспокойно плясала взмыленная лошадь. Она храпела, вздрагивала, то и дело шарахалась, испуганно кося глазом на то, что волочилось за ней сбоку и издали напоминало как бы большой мешок.
При появлении Турлая люди облегченно вздохнули, зашумели.
– Председатель пришел, власть…
– Власть–то власть, да только куда она смотрит?..
– Это что же делается–то?..
– Схлопотал пулю, сукин сын! Давно надо было…
– Да, сотворили ему козью морду…
– Видать, беглые варнаки подсидели…
– При нем, поди, и грабить–то было нечего…
– Это точно — Аркаша золотишко при себе ни разу не возил…
– Граждане, тихо! — гаркнул Турлай, бросил взгляд на лошадь и поднял руку.— Пусть кто–нибудь толково расскажет, что к чему.
– Сам не видишь, что ли,— хмуро отвечали ему.— Прибежал конь из тайги, а за ним бединушка эта тащится… Ну, насилу загнали его сюда да за тобой послали.
– Ага, ага,— глаза у Турлая остро сощурились.— Из тайги, значит, конь заявился? Недавно, выходит, а? Ну, лады. Айда, мужики, ловить конягу.
После недолгой суеты и криков, изрядно переполошив и без того испуганную лошадь, ее все–таки поймали, крепко взяли, дрожащую и мокрую, под уздцы.
Успевшая затесаться в кучу возбужденных мужиков любопытная бабка, едва глянув, охнула и перекрестилась:
– Ос–споди, одна туша! Видать, голова–то вся на пнях да на каменьях осталась…
Старуха выразилась безжалостно, но точно. Тело, застрявшее одной ногой в стремени, было по существу без головы — вместо нее какие–то кроваво–грязные лохмотья, бесформенное месиво. Руки — изодраны до костей, особенно кисти. Должно быть, лошадь, пугаемая неотступно волочащимся за ней и бьющим по ногам страшным грузом, не один десяток верст протащила труп галопом и рысью по гарям, россыпям и таежной чащобе.
– Эк, измочалило–то его,— со вздохом проговорил кто–то.
– Измочалит… протащись–ка этак–то за конем…
– Не повезло Аркадь Борисычу, даже по–человечески в гробу не полежит…
Турлай потрогал ногу, вместе с каблуком продетую в стремя, крякнул и, опустившись на корточки, стал осматривать тело. Знакомая всей Золотой тайге куртка из оленьей кожи орочонской выделки, которую Аркадий Борисович обычно надевал в дорогу, не сильно пострадала, ободраны были только рукава и плечи. Поэтому пулевая пробоина на груди слева, как раз против сердца, сразу бросалась в глаза.
– Сзади стреляли,— негромко заметил кто–то.
– Вижу,— хмуро отозвался председатель, подумал и, сказав: — Будьте свидетелями,— принялся извлекать содержимое карманов.
На чахлую траву легли браунинг второй номер, запасная обойма к нему, складной нож в замшевом чехле, бумажник, пара записных книжек, старый, еще царского образца паспорт, золотые часы, спички и прочая мелочь. Из левого нагрудного кармана Турлай достал окровавленный, пробитый пулей листок бумаги, развернул и вполголоса прочитал: «В Комитет труда и промышленности Центросибири… С глубоким беспокойством сообщаю, что среди рабочих Чироканского прииска возобладало течение в пользу захвата находящейся здесь драги…»
– В Иркутск, что ли, хотел махнуть? — спросил державший лошадь старатель Чумакин.
– Зачем в Иркутск, когда он телеграмму мог отбить…
– Знать, жалиться полетел, сердешный,— прошамкала бабка.— Царство ему небесное, добрый был хозяин…
– Во–во,— недобро усмехнулись на это.— Добер, как бобер, а бобер был сволочь.
– С ума сошел — о покойничке–то так!..
– Покойничек!.. Аркаша этих покойничков целое кладбище намастерил и ухом не повел. Для меня он что живой, что мертвый — все одно сволочь!..
– Тихо, мужики! — гаркнул Турлай.— Сейчас будем бумагу делать, чтоб все было честь по комедии. Акт, опись барахлишка и все остальное прочее…
«Азям верблюзей шерсти…» — внезапно вспомнилось Звереву, и тут его осенило: да–да, это же было в то первое утро на Чирокане, когда он сидел в кабинете Жухлицкого,— опись имущества умершего ссыльного поселенца Иванова, а как раз перед этим обаятельно–покаянная улыбка Жухлицкого: «Я мог бы сделать это гораздо тоньше, но сделал намеренно грубо — как бы сознаваясь в содеянном…» Вот откуда они взялись, эти самые слова «сознаваясь в содеянном»!.. В голове забрезжила какая–то смутная мысль, но в это время грянул вдруг звучный голос: «Посторонись!» — и сквозь толпу невольно раздавшихся старателей уверенно прошел родственник Жухлицкого, Николай Николаевич Зоргаген.
– Это… он? Аркадий?..— потрясенно прошептал он и, хватаясь за голову, вскричал: — Нет, нет, не верю! Не может быть!
Люди угрюмо молчали.
– Боже мой, боже мой!— рыдал родственник.— Как же это?.. Что я скажу нашей дорогой тете Эсси? Это убьет ее!.. Бедная Сашенька!.. Бедные все мы!..
Он поднял заплаканные глаза на Турлая.
– Скажите, председатель, ведь его убили, да? Убили? Не скрывайте от меня ничего!
– А чего тут скрывать,— проворчал Турлай.— Все на виду. Вон она, дырка–то…
– Боже мой, я ничего не понимаю! Какая еще дырка?
– От пули дырка,— сумрачно объяснили ему.— Стреляли его…
– Где? — вздрогнул родственник.— А! Да–да, вижу… Какое зверство!.. Но кто это сделал? Их ведь найдут?
– Найдешь…— пробурчал кто–то.— Тайга, она и есть тайга.
– Вопросик имеется,— деликатно кашлянул Турлай.— Он не говорил вам, зачем едет в Баргузин?
– Да–да, говорил. Он, знаете ли, вчера весь день ходил подавленный, все жаловался на несправедливость. Твердил, что будет искать защиты в Иркутске, а то и в самой Москве…
– А чего ж он на ночь–то глядя собрался в дорогу?
– Вот уж этого я не знаю,— развел руками родственник.— Он ведь был человек внезапных решений, горячий…
– Да уж…— туманно отозвался на это Турлай.
С тарахтеньем подкатила телега, в которой прибыли двое вооруженных казаков.
– Тело я забираю,— тоном, не допускающим возражения, сказал Зоргаген.— Похороны завтра, а затем поминки и все прочее, как водится у нас на Руси. Милости просим всех.
Он подал знак казакам, чтобы те взяли тело.
– Погодить надо,— неуверенно воспротивился Турлай.— Сейчас акт составим, опись… Документ должен быть — его потом в Баргузин придется представить.
– Эх, пустое все это,— вздохнул Зоргаген.— Писаниной человека не воскресишь… Вы уж напишите, что положено, а мы с Сашенькой потом подпишемся. А вот личные вещи дорогого Аркадия я, с вашего позволения, заберу сейчас.
Председатель Таежного Совета вопросительно посмотрел на Зверева, подумал и махнул рукой:
– Нехай. И без того дело ясное…
Казаки с трудом высвободили из стремени ногу трупа, бережно завернули в холстину и понесли к телеге. Зоргаген двинулся вслед за ними, но вдруг, вспомнив что–то, вернулся.
– Кстати, относительно документов, удостоверяющих смерть Аркадия Борисовича,— сказал он Турлаю.— Наверно, послезавтра мы с Сашенькой поедем в Баргузин. Можем увезти эти бумаги…
Турлай согласился.
Телега с трупом Жухлицкого, тоскливо скрипя и хрустя колесами по щебню, поползла прочь. Рядом с ней пылили сапогами казаки, вышагивал прямой, будто аршин проглотил, Николай Николаевич Зоргаген, безутешный родственник покойного.
– Вот такие дела,— проговорил Турлай, задумчиво глядя им вслед.— Ускользнул Аркадий Борисыч от революционного суда, а божий суд ему не страшен — на небе Советской власти пока еще нету.
ГЛАВА 19
Должно быть, Васька родился в рубашке или же довелось ему в раннем детстве откушать что–нибудь такое… малосъедобное. После истории с драгой он вполне справедливо ожидал — и не только от председателя — самых больших неприятностей, но тут весьма кстати подгадала смерть Жухлицкого, и всем стало не до Васьки.
