Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
– Мне кажется, следует поговорить с Жухлицким,— заметил Зверев.
– Само собой. Арестуем, а потом поговорим,— Турлай повернулся к Ваське.— Ну что, штаны–то просохли? Одевайся–ка да беги к нашим — пусть все идут сюда! А мы с тобой, Платоныч, сходим пока к Жухлицкому. Да пистолет не забудь прихватить.
Тем временем рассвет уже высветлил окна. Турлай погасил огарок, глянул во двор.
– Смотри–ка, день уж… Экая сволочная ночь получилась!.. Натрут нам холку за драгу. И правильно. Война идет, революция, а мы уши развесили…
Зверев, побрызгав водой на свою форменную тужурку, тщательно почистил ее, влажной тряпочкой прошелся по брюкам, обмахнул фуражку. Провел ладонью по щекам.
– Придется побриться. Турлай досадливо крякнул:
– Медведь век не моется, да люди боятся.
– Ничего не поделаешь, Захар Тарасович,— смеясь, отвечал Алексей.— Я человек казенный и должен всегда блестеть, как новенький пятак.
Побрившись, Зверев аккуратно собрал в одну седельную суму предназначенные Сашеньке золото и драгоценности.
– Тяжело? — ехидно посочувствовал Турлай, глядя, как Алексей взвешивает суму в руке.— Учти, Платоныч, донести не помогу.
– Я дал слово умирающему человеку,— хмуро отозвался Зверев.
– Ладно, ладно!— Турлай махнул рукой.— Пошли!
Было еще рано, но их тотчас провели в гостиную, и немного погодя туда вошла Сашенька. Поздоровались. Сашенька, приветливо улыбаясь, выжидательно смотрела на гостей.
– Нам бы гражданина Жухлицкого,— кашлянув в кулак, сказал Турлай.
– Аркадий Борисович уехали в Баргузин,— все так же улыбаясь, отвечала Сашенька.
– Уехал? — Турлай помрачнел.— Когда?
– Вчера вечером.
– Та–ак, так… Когда вернется?
– Не сказывали…
Турлай посмотрел на Зверева.
– Дело ясное. Надо ехать в Баргузин.
– Да,— лаконично отозвался Зверев и, сделав шаг вперед, слегка поклонился Сашеньке.
– Простите за странный вопрос, вы… давно видели своего отца?
– Отца? — Сашенька удивленно вскинула брови, потом засмеялась.— Да я его никогда и не видела. Мне, наверно, годика два было, когда он ушел из дому. Помню, говорили, что живет где–то в Бодайбо…
– Понятно, понятно…— Зверев немного помолчал в задумчивости и вдруг заговорил отрывисто и сурово:— Мне выпала обязанность сообщить вам скорбную весть: ваш отец скончался прошлой ночью, и я был единственный, кто присутствовал при этом. Он оставил устное завещание, согласно которому я должен передать вам золото и драгоценности, что и делаю в присутствии председателя Таежного Совета.
С этими словами Алексей подал седельную суму. Сашенька, слушавшая его с возрастающим изумлением, покорно приняла и, не ожидая такой тяжести, чуть не выронила ее. Алексей молчал. Сашенька тоже молчала и глядела на него со смешанным выражением страха и растерянности.
– Кхм! — Турлай кашлянул, нарушая тишину.— Тебе, Сашенька, надо бы посмотреть, удостовериться, значит… И опять же вернуть суму, поскольку вещь она казенная и кожа на ней стоит добрая…
Сашенька, по–прежнему не говоря ни слова, подошла к столу, обеими руками подняла увесистую суму и опрокинула ее прямо на скатерть. Золото, мелкое, как махорка, тускло лоснящиеся самородки разной величины, кольца, перстни, браслеты, колье, сережки, диадемы, броши и прочие украшения, сверкающие многоцветьем камней, устлали едва не половину большого обеденного стола.
– Вот… берите,— Сашенька протянула Алексею седельную суму.— Прошлой ночью, говорите… А отчего помер?
– От раны,— медленно сказал Зверев, не сводя с нее глаз.— По словам Василия Разгильдяева, в вашего отца стреляли… Не то Рабанжи, не то Митька Баргузин. Так уж, верно, получилось…
– И Васька там оказался? Чудно… Наш пострел везде поспел. Надо расспросить его хорошенько…
– Василий, видимо, был большим другом вашего отца…
– Откуда ж он взялся, отец–то?.. Где жил, почему не пришел ни разу? — она говорила вполголоса, спрашивая как бы саму себя.
Алексей промолчал.
– Похоронили мы его,— нерешительно сказал Турлай.— Там его, значит, и закопали, возле штольни этой…
Васька знает… Сашенька бледно улыбнулась.
– Ну, вот… даже и не знаю, что спросить про родного отца… Какой он хоть из себя был?
– Представительный старик, богатырь. Перед смертью все о вас говорил. Я понял, что он чувствовал себя в чем–то виноватым перед вами. И любил… Вот это, говорит, приданое дочери… Да! Ведь там еще шелка разные остались, бархат…
Сашенька машинально перебирала золотой песок. Задумалась, потом качнула головой.
– Нет, не помню я его… Совсем не помню. Да и где же упомнить — ведь годика два мне было… Мать все говорила, что я в него пошла…
Она вдруг подняла голову и посмотрела на Зверева.
– У вас жена есть?
– Н–нет,— несколько озадаченно ответил тот.— Не довелось как–то…
– Ну, все равно…— вздохнула Сашенька, не глядя взяла несколько украшений и протянула Алексею.— Прошу вас, возьмите…
– Нет–нет,— Алексей сделал шаг назад.— Вы… не должны так с отцовским подарком…
– Я очень прошу,— она умоляюще взглянула ему в глаза.— Это ж вроде бы от него, от отца… И от меня тоже… Не надо нас обижать…
– Бери, Платоныч,— сурово сказал вдруг Турлай.— Сашенька верно говорит. И добро это честно нажитое, сам небось понимаешь…
Алексей, чуть поколебавшись, взял драгоценности.
– А это вот вам…
– Спасибо, возьму,— Турлай, любуясь игрой камней, подержал на ладони подаренные вещи, бережно положил в карман.— Только беру я это, конечно, в собственность нашего Таежного Совета, на нужды трудящихся, значит. Пригодится.
– Тогда, Сашенька, позвольте и мне подобным же образом распорядиться вашим подарком.— Сказав это, Зверев повернулся к Турлаю.— Надеюсь, Захар Тарасович, вы не откажетесь принять в собственность Совета и мою долю,— он протянул ему драгоценности.
– Отчего ж,— отозвался Турлай.— Для народа — всегда пожалуйста… Ну, пошли мы, Сашенька. А напоследок скажу тебе прямо: допрыгался твой Аркадий Борисович. Сегодня ночью драгу затопили. Так это сделано его стараниями. Теперь он ответит по всем статьям революционных законов.
Простившись с Сашенькой, они покинули настороженно притихший дом Жухлицкого и, сопровождаемые злобным лаем псов, вышли за ворота.
– Надо скорей посылать людей в Баргузин,— размышлял Турлай.— Прежние делишки Жухлицкого — ну, там спекуляция, уклонение от налогов, шахер–махер с золотишком, это еще туда–сюда, а вот затопление драги — это уже контрреволюция, диверсия.
– И все–таки что–то здесь не так,— Алексей замедлил шаги.— Что–то слишком уж все явно. Драга затонула ночью, и ночью же Жухлицкий скачет в Баргузин. Что он, до утра не мог подождать? Весьма странно. Вы заметили — он действует так, словно сознается в содеянном и…
Зверев умолк, словно налетев на стену. Ему показалось, что последние слова он совсем недавно слышал от кого–то. Но от кого и при каких обстоятельствах? «Сознаваясь в содеянном… сознаваясь в содеянном…» Это была та раздражающая щекотка ума, когда некое смутное воспоминание крутится где–то совсем рядом, дразнит обманчивой доступностью, но никак не дает себя ухватить. Алексей отвлекся и, когда, сделав над собой усилие, вернулся к разговору, услышал, как Турлай сердито говорит:
– …совсем забыл давеча. И плевать теперь на тогдашние рассуждения Аркаши — сегодня же освобожу этого охотника. Дандей, он мужик хороший, я сразу заметил, и к убийству прямого касательства не имеет…
Тут сзади послышался стук копыт и звонкий вопль:
– Дядя Заха–ар!..
Одновременно обернулись. К ним, отчаянно понукая коня, спешил взъерошенный подросток.
– Дядя Захар!.. Дядя Захар!..— безостановочно выкрикивал он, хотя Турлай и Зверев уже стояли, поджидая его.
– Чего горланишь! — заворчал Турлай, но увидел перепуганные глазенки парнишки и вмиг встревожился: — А ну, говори быстро, что опять случилось?
– Беда… дядя Захар! — еле выдохнул тот.
– Н–ну… прорвало! — Турлай беспомощно оглянулся на Зверева.— Да не тяни ты, байстрюк этакий!
– Жу… Жухлицкого убили! — выпалил парнишка.
– Вот те раз! — охнул Турлай.— Погоди, погоди… Кто тебе сказал?
– А видел я, видел,— затараторил парнишка.— Его конь без головы привез.
– Кто без головы — конь, что ли? — рассердился Турлай.
– Не, Жухлицкий… Страшно–то до чего!.. И мне говорят, беги, мол, до таежного председателя…
– Одно другого не легче! — Турлай вытер ладонью взмокший лоб.— Придется сходить, Платоныч.
В нижнем конце поселка, там, где за пустующими домишками высились полуобгоревшие остовы старых амбаров, волновалась и судачила небольшая толпа. За жердевой оградой, которой было обнесено место для хранения зародов сена, беспокойно плясала взмыленная лошадь. Она храпела, вздрагивала, то и дело шарахалась, испуганно кося глазом на то, что волочилось за ней сбоку и издали напоминало как бы большой мешок.
