Владимир Митыпов - Инспектор Золотой тайги
– Вот как? — Ганскау отпил из бокала.— Я думал, вы поедете прямо на юг. Путь–то торный: Могзон, Чита…
– В Баргузине мне предстоят кое–какие дела,— мельком пояснил Аркадий Борисович и тотчас перешел на другое: — К тому же мое личное присутствие облегчит ваше взаимопонимание с баргузинскими промышленниками.
– Это безусловно! — поспешил согласиться Ганскау, спохватившись, что кому–кому, а уж ему–то, функционеру Временного правительства автономной Сибири, нелегально пребывающему на большевистской территории, надлежит вести себя скромно.
Разговор постепенно иссяк. Аркадий Борисович все чаще поглядывал на часы и начиная заметно нервничать.
В доме установилась тоскливая тишина, лишь иногда нарушаемая рычанием собак под окнами. Ганскау попивал вино, курил и рассеянно следил за струйками табачного дыма, прихотливо извивающимися вокруг язычков свечного пламени.
– Кстати, Аркадий Борисович,— проговорил он внезапно, не меняя позы.— Хотите анекдот о свечах?
– Отчего ж…— пожал плечами Жухлицкий.
– Перевели некий гусарский полк откуда–то с окраин империи в места, близкие к столицам. Хозяйка соседнего имения, вдовствующая графиня, устраивает прием для господ офицеров. Полковник, конечно, польщен, но и озабочен, поскольку господа офицеры, будучи в медвежьем углу, изволили–с порядком оскотиниться. Графиня сама, собственными ручками принимается расставлять свечи по многочисленным шандалам и канделябрам. «Ах, ах! — щебечет наконец графиня.— Осталась всего одна свеча. Ах, куда бы ее вставить?» И не успела она это произнести, полковник вскакивает и громогласно командует; «Господа офицеры, ни слова!»
Жухлицкий вежливо усмехнулся.
– Очень смешно…
Он опять взглянул на часы, покачал головой и вздохнул.
– Да–а… что и говорить, жилось вам весело. И свечи жгли, и в карты игрывали…
– Певичек в шампанском купали,— в тон ему подсказал Ганскау.
– Возможно… Вам лучше знать,— согласился Аркадий Борисович.— Словом, геройства было много. А когда пришел час отстоять свои привилегии, оказалось, порох–то весь за ломберными столиками сожжен… Только вы уж не обижайтесь, господин капитан, не примите мои слова за покушение на честь мундира…
– Ради бога! — воскликнул Ганскау.— Все мы виноваты, все! Ведь и ваш брат, промышленник, аршинник, толстосум, на шалости эти был весьма горазд. Ночные горшки из чистого золота балеринам даривали? А тысячные кутежи в отдельных кабинетах с раздеванием дамочек хороших фамилий, было–с такое, а? А поездки на воды да в Париж, а?
– Эх, Николай Николаевич! — сокрушенно вздохнул Жухлицкий.— Баргузин да Чирокан — вот и все мои парижи. Какие уж тут воды, какие дамочки!.. Я ведь свой несчастный капиталишко из земли зубами выгрызал. Работал, как каторжник, верьте слову… Впрочем,— Аркадий Борисович засмеялся,— давайте–ка, Николай Николаевич, разойдемся по–доброму, а то, глядишь, еще поссоримся ненароком!..
– И то верно,— Ганскау поднялся.— Сегодняшний путь от резиденции господина Шушейтанова порядком–таки утомил меня… Ни сна, ни отдыха измученной душе!..
Однако отдохнуть в эту ночь ни ему, ни Аркадию Борисовичу, ни Сашеньке так и не пришлось.
Жухлицкий уже начал терять терпение, когда — в начале двенадцатого ночи — наконец–то вернулся Бурундук. Он был мокрый с головы до ног и выглядел значительно трезвее, чем давеча.
– Та–ак,— Аркадий Борисович с усмешкой оглядел подрагивающего молодца.— Что, вспотел на работе да искупаться надумал?
– Об–б–братно–то… вплавь,— клацая зубами, прохрипел Бурундук.
– Вижу, тебе надо согреться,— Аркадий Борисович налил большой бокал коньяку, которым вечером лакомился Ганскау.
Бурундук выпил, крякнул, встряхнулся, как вылезший из воды пес, и тотчас повеселел.
– Ну, затопил? — нетерпеливо спросил Жухлицкий.
– Затопил, Аркадьрисыч. Когда я оттедова сиганул, вода, значит, под котел уже подходила…
– Так, хорошо…
– Только это самое… маленько неладно вышло…
– Ну? — насторожился Аркадий Борисович.
– Залез я это, значит, на драгу–то… Иду. Темно… Тут паровой котел. Железяки под ногами брякают… Я это… маленько спичку запалил… Не видно же, думаю…
– Ну?
– Ну… тут, значит, это… какой–то мужик вроде как из–под ног у меня выскочил… Ну, я его это… оглушил, значит…
– Так…— глаза у Аркадия Борисовича обратились в два лезвия.
– Хорошо оглушил… лежит, значит, не вертухается… Ну, пошел я дальше… С понтонами–то повозиться пришлось… то да се, время–то идет…
– Так…
– Иду, значит, обратно… Иду…
– Да телись ты быстрей! — не выдержал Жухлицкий.
– Иду я, значит… а его–то и нету…
– То есть как это — нету? Кого нету?
– Ну… мужика этого.
– Та–ак… Дальше!
– Дальше–то что… Я туда–сюда… нету и нету… Вышел я, хвать — и лодки нету…
– Прекрасно! Дальше что?
– Ну, пока чухался я, драга скособочилась… вода — уж вот она… Ну, сиганул я и поплыл… А потом, значит, сюда…
– Все понятно!
Аркадий Борисович вскочил и бесшумно заходил по кабинету. Слава богу, он еще не разучился соображать достаточно быстро и смог сразу оценить всю опасность возникшей ситуации. Сторож надул Бурундука, увел у него лодку и теперь, разумеется, сидит у Турлая и подробно докладывает о происшедшем. Очень может быть, что при свете спички он узнал Бурундука. И даже не «может быть», а — скорее всего. Из этого надо сейчас исходить. Береженого бог бережет. В результате Турлай наконец–то получил долгожданный повод арестовать его, саботажника, вредителя, кровопийцу и эксплуататора Жухлицкого. И тут уж вредителю Жухлицкому не помогут ни Кудрин, ни друзья–приятели в Баргузине: драга слишком хорошо известна во всех советских организациях вплоть до Центросибири, и ее утопление вызовет конечно же шум и меры чрезвычайные. Что делать? Где выход? Немедленный побег? Но куда б ни направить стопы, а все равно Баргузина, Верхнеудинска и Читы не миновать, потому что в тамошних банках и отделениях банков у него лежат солидные вклады, на которые по срочному сигналу Турлая, его свинячьего Таежного Совета и окружного инженера в любой момент может быть наложен арест.
Аркадий Борисович сокрушенно покачал головой. Каким все же хождением по лезвию ножа было его вот уже почти годовое существование под властью большевизма: пустяковая ошибка, маленький просчет — и все благополучие, может, даже сама жизнь оказались под угрозой. А он, недоумок этакий, еще колебался, уезжать за границу или не уезжать!..
Все это время, нервно расхаживая по кабинету, Жухлицкий ни разу не подошел к окну, словно безотчетно чего–то опасался. Когда ему это пришло в голову, он раздраженно фыркнул и нарочно остановился у окна. Впрочем, смотреть там было не на что — глухая темень — равно как и опасаться,— его, стоящего в освещенном прямоугольнике, вряд ли кто сейчас мог видеть. И тут он вдруг подумал, что не себя же самого показывать выставился он в окно, а взглянуть в сторону лежащей на дне драги, и сделал это не по своей воле, а опять–таки как бы безотчетно. Выходит, он поступил вполне в соответствии с утверждением о том, что убийцу неодолимо тянет к месту его преступления. Аркадий Борисович фыркнул вторично. Вот уж чего–чего, а собственноручного убийства он никогда не совершал, но сейчас, кажется, готов и на это. Тут в голове его мелькнула некая мысль. Смутная вначале, она по мере размышления обрела ясные очертания, обросла подробностями и очень быстро превратилась в законченный план действий.
Аркадий Борисович еще раз прошелся по кабинету, продумывая все до конца, потом остановился и внимательно, словно видел его впервые, оглядел Бурундука.
– Так,— проговорил он.— Посиди пока здесь. Наверно, мы с тобой кое–куда поедем.
С этими словами он поставил перед Бурундуком бутылку шустовского коньяка, в которой оставалась почти половина, и вышел из кабинета.
У Сашеньки еще горел свет. В последнее время она забросила чувствительные романы и увлеклась рукоделием.
Жухлицкий отдавал должное безропотности и терпению, с каким она переносила смертельную скуку нынешней чироканской жизни, и мысленно не раз давал себе слово с лихвой отблагодарить ее когда–нибудь за все.
– Аркадий Борисович! — радостно вспыхнув, она вскочила с места.
– Вот и славно, что ты еще не спишь, душа моя,— он отечески поцеловал ее в лоб и присел к столу.— Подай–ка мне бумаги и чернил.
Он положил перед собой чистый лист, прищурясь, с секунду глядел на огонек свечи, затем твердым почерком начал быстро и уверенно писать.
В Комиссариат труда и промышленности Центросибири
владельца и управляющего приисков в Золотой тайге А. Б. Жухлицкого
ЗАЯВЛЕНИЕ
