Аркадий Львов - Двор. Книга 2
Трамваи по улице Советской Армии шли переполненные, молодые ребята висели на подножках, буферах, по бокам и весело переговаривались. Ефим пропустил три вагона, дальше ждать не было смысла, и двинулся пешком. По дороге несколько раз возвращалась слабость, хотелось прислониться к стене или просто прилечь на тротуаре, но время подпирало, оставались считанные минуты, а до Пересыпи было еще идти и идти.
Во дворе, когда узнали, что арестован полковник Ланда, сначала не поверили. Клава Ивановна возмущалась больше всех и каждому встречному-поперечному повторяла: здесь какая-то ошибка. Товарищ Дегтярь терпеливо пытался ее урезонить и, в конце концов, вынужден был напомнить, что болтовня есть болтовня, от кого бы ни исходила, а Малая в ответ набросилась на него и обругала такими словами, каких от нее не слышали за всю жизнь.
Аня Котляр, хотя никогда не была в особенно близких отношениях, решила зайти к Гизелле и поддержать в трудную минуту. На деле, однако, сложилось по-другому: Гизелла даже не предложила гостье присесть и заявила, что не нуждается в сочувствии, а история с Иосифом — это личное дело Котляров, и никаких параллелей с полковником Ландой нет и быть не может.
У Ани от обиды сжалось все внутри, захотелось ответить каким-нибудь грубым словом, но она взяла себя в руки, попросила извинения, вышла и тихонько притворила за собою дверь. В коридоре она машинально обернулась; Гизелла смотрела ей вслед, но сразу сделала вид, что возится с английским замком и случайно задержалась.
Дворничка Лебедева, когда Аня спустилась вниз, стала со своей метлой поперек дороги и спросила, как себя чувствует мадам Ланда. Аня обошла сторонкой, будто не к ней обращаются, дворничка горько вздохнула и сама себе ответила:
— Как пожар: то люди все имели, то в один миг все геть сгорело.
Про визит Ани Котляр к Гизелле товарищ Дегтярь не сказал ничего хорошего и ничего плохого, только вспомнил народную поговорку: рыбак рыбака чует издалека. Старуха Малая снова разбушевалась и угрожала вслух, что напишет в штаб округа и министру обороны, если через три дня Ланды не будет дома.
— Малая, — качал головой Иона Овсеич, — не те адреса.
Не те, трясла кулаками в ответ старуха Малая, тогда она напишет лично товарищу Сталину, а он быстро разберется, пусть зачинщики пеняют сами на себя!
Минуло три дня, минула неделя, полковник Ланда не возвращался, Гизелла осунулась и почернела прямо на глазах, голова была все время опущена, как будто прижали сверху грузом. Соседи иногда здоровались, иногда проходили молча, Гизелла то замечала их, то не замечала, и постепенно они тоже перестали замечать.
Дина Варгафтик принесла известие, что в одной больнице обнаружили прямое вредительство: больным вместо наркоза давали яд, от которого умирали не сразу, а через день-два, вроде просто не выдержали операцию. Не дай бог сейчас попасть на койку.
Аналогичную новость, но уже с конкретным адресом, принесла Тося Хомицкая: она стояла в церкви и своими ушами слышала, как одна женщина, культурная, хорошо одетая, рассказывала, что в Еврейской больнице ее зятю хотели вырезать мочевой пузырь, а на самом деле была простая грыжа.
Оля Чеперуха возмутилась:
— Тося, как вам не стыдно повторять такие глупости: получается, все доктора — сволочи.
Дина заступилась за Тосю: почему все? Никто не говорит, что все, но иди угадай, кто именно.
В субботу у Ани Котляр было ночное дежурство. Утром она вернулась домой с таким видом, что Адя испугался и невольно закричал:
— Тетя Аня!
Она успокоила его, сказала, ничего страшного, просто один больной, которому надо было ввести глюкозу внутривенно, выхватил у нее из рук шприц, бросил на пол и растоптал. А другой дурак, глядя на этого, тоже вдруг заартачился, хотя еще два дня назад был одной ногой по ту сторону, чудом выходили.
— Дикари, — тихо произнес Адя. — Тайга. Пятнадцатый век.
Тетя Аня пожала плечами: хорошие дикари, один — с теплохода «Дзержинский», другой — с завода Октябрьской революции.
После обеда Клава Ивановна специально поднялась к Ане Котляр, велела Аде выйти погулять и спросила:
— Ты можешь сказать мне всю правду: у вас в больнице действительно что-то было или это одни выдумки?
Аня сделала большие глаза:
— Мадам Малая, от вас я этого не ожидала!
— Оставь свои комплименты другому, — сказала Клава Ивановна, — и поклянись здоровьем: было или не было?
Аня поклялась здоровьем, что ничего не было, Клава Ивановна с облегчением вздохнула:
— Я так и знала. Но Ланда остается там, а даром держать не будут. Что-то есть.
Гизелла иногда ночевала дома, иногда уходила к своей сестре на улицу Красной Гвардии, возле театра Революции. Катерина сказала Зиновию: Гизеллу в такой квартире одну не оставят, обязательно переселят, а инвалид Отечественной войны, двое детей, имеет право претендовать в первую очередь.
Зиновий поднял голову, уставился на жену, Гриша с Мишей забыли про свои игрушки и притихли, Катерина попросила не гипнотизировать ее и предупредила, что может повторить все сначала, Зиновий подошел к детям, помог собрать игрушки и велел ложиться спать. Миша, по привычке, стал канючить, чтобы разрешили еще пять минут, а Гриша повернулся без единого слова и пошел раздеваться.
Сначала оба возились в своих кроватках, дергали за железные прутики и смеялись. Катерина спросила, кому захотелось на сон грядущий сыромятники, Миша ответил, никому, и наступила тишина. Зиновий сделал жене знак, чтобы плотнее притворила дверь, подождал, пока она обернется к нему лицом, и сказал: если в этом доме повторят хотя бы еще раз то, что он услышал пять минут назад, вся Одесса ахнет!
Катерина сложила руки на груди, смотрела прямо перед собой, Зиновий оставался сбоку, и спросила: значит, Ланда не виноват, его зря арестовали?
Зиновий опустил голову, немного подержал в таком положении, затем поднял, глаза были холодные, как будто из синего фарфора, и громко, наверное, было слышно во дворе, сказал:
— Когда я родился, в этом дворе уже был доктор Ланда и лечил людей; когда меня учили на лейтенанта, полковник Ланда уже четыре года, с первого дня войны, спасал жизнь нашим солдатам и командирам. И заруби у себя на носу: никакого другого Ланды нет, никакого другого Ланды я не знаю!
Катерина по-прежнему держала руки на груди, сделала шаг вперед, теперь она смотрела на мужа в упор, и повторила свой вопрос: значит, Ланда не виноват, зря арестовали, а его Ландочка пусть одна живет в своих хоромах?
Зиновий схватил стакан, стекло хрустнуло в руке, на скатерть капнула кровь; Катерина машинально зажмурила глаза, пожелтели скулы, медленно повернулась и пошла в комнату к детям. Скрипнул стул, затем все утихло, немного спустя послышался какой-то звук, вроде кто-то всхлипнул или шмыгнул носом. Зиновий взял с кровати байковое одеяло, разостлал на диване, лег в одежде, сбросил только пиджак, и укрылся с головой. В том месте, где кончается бедро, одеяло круто спускалось и почти вплотную прилегало к дивану, как будто у человека нет обеих ног.
В первом часу Катерина вышла из комнаты детей, остановилась возле дивана, подтянула одеяло, сверху положила еще одно, погасила свет и легла на кровать. Сон не шел, она долго ворочалась, за стеной, у Ефима, назойливо скреблась мышь; опять вернулись мысли про Ланду: Зиновий привык к нему с детства и не хочет знать правды, как будто от этого что-нибудь зависит. А Гизеллу наверняка переселят — две большие комнаты, кухня, ванная, коридор, и один человек! — квартира все равно достанется другому, так пусть уже лучше своему, из своего двора.
Катерина вздохнула, мышь скреблась где-то рядом, чуть не под кроватью, поднялась злоба против этого придурка Граника, который разводит вокруг всякую заразу, а завод предлагает ему отдельную комнату, он еще крутит носом: Большой Фонтан не Одесса, только его двор — Одесса. Псих!
На следующий день разговор про квартиру доктора Ланды повторился, в этот раз завела бабушка Оля. Дома оставались вдвоем, Зиновий кончал ужинать, она принесла на десерт вермишелевую бабку с изюмом и сказала: конечно, не дай бог, чтобы Ланду сослали в Сибирь, но не от нас зависит, а квартира попадет в чужие руки. А почему ее сын заслужил меньше, чем другие?
— Мама, — Зиновий успел отрезать кусок бабки, но так и не притронулся, — когда говорит моя жена, еще можно понять, но как у тебя поворачивается язык!
— Зюня, — бабушка Оля подставила руку и положила голову на ладонь, — всю жизнь мы мучались в одной комнатушке, теперь у тебя, слава богу, отдельная квартира. Но разве это квартира: это же форпост, бывшая прачечная, где самые бедные люди из двора стирали и вываривали дырки на своих подштанниках.
— Мама, перестань, — тихо попросил Зиновий.
— Не затыкай матери рот! — закричала бабушка Оля. — Первый и последний раз в жизни мой сын, мои внуки могут, наконец, пожить в настоящей квартире, а он строит из себя святого угодника, которому ничего на свете не надо: только работать, работать и работать!
