Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

А маленький костер, наперекор всему, потрескивал себе беспечно и весело. Изредка Василий Степанович, присев на корточки, подбрасывал в огонь охапку сухого хвороста. Тогда костер вспыхивал еще веселее, еще жарче, и пламя ярко освещало полулежащего на желтом ковре из листьев мрачного Муртазина.

Огорченный неудачной поездкой в Москву, Назиров не только перестал ходить на репетиции и отказался участвовать в концерте, он и на торжественной части праздничного собрания предпочел бы не быть. Но вспомнил о рабочих. Смеяться, пожалуй, будут. «Совсем, скажут, скис наш начальник». И Назиров переменил свое первоначальное намерение. Очень уж мучительно одиночество в такие праздничные вечера.

Народ валом валил в клуб. Еще издали бросался в глаза световой лозунг над дверью клуба: «Да здравствует 36-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!» А установленные веером по обеим сторонам его развевающиеся красные флаги, казалось, приветливо приглашали каждого в клуб, откуда уже слышались звуки веселой музыки. Встречные поздравляли Назирова с наступающим праздником. Пожал ему руку и Гена Антонов. Назиров хотя и не оттолкнул его руки, но глаз на него не поднял. Он ревновал Гульчиру к Антонову.

В фойе Назирова сразу же окружила молодежь, напрасно умоляя его выступить на концерте. Увидев поднимающихся по лестнице Ольгу Александровну с Матвеем Яковлевичем, он сделал вид, что торопится навстречу им. Поздравив стариков с праздником, он до начала вечера не отходил от них. И в зале сел рядом. Но, заметив, что к старикам, неистово работая локтями, пробирается Сулейман Уразметов, вскочил с места.

— Сиди, сиди, не трону, — бросил Сулейман с многозначительной улыбкой. После рождения внуков он отпустил бороду, черная курчавящаяся щетина уже покрыла все его лицо. Его и без того суровое лицо казалось теперь еще суровее. — Не трону уж ради праздника, — повторил он, — сегодня все грехи прощаются.

Потянув Азата за руку, Сулейман чуть не насильно усадил его рядом, пошутив, что в праздник не годится быть кисляем. Всмотревшись в пожелтевшее, с измученными глазами лицо Назирова, он подумал: «Здорово сдал, оказывается». А Гульчира, наоборот, последнее время вроде бы начала поднимать голову, расправлять крылышки. И улыбчива, как прежде.

Эта разница в настроении влюбленных сильно озадачила Сулеймана. «В ветреный день луне тяжело, в облачный — солнцу. Вот и пойми их».

На сцене зажглись огни. Сияя своими розовыми, как наливное яблоко, щечками, у длинного, покрытого красным кумачом, украшенного цветами стола возник Пантелей Лукьянович. Музыка заиграла туш.

Один за другим поднимались на сцену члены президиума. Первым, напоминая богатыря из сказки, прошагал старший Котельников, за ним, оставив старуху на попечение Сулеймана, поднялся Матвей Яковлевич. Сулеймана на сей раз заменил в президиуме его сын Иштуган.

Не дослушав речь директора, Назиров поднялся с места и направился к двери. Сулейман удивленно переглянулся с Ольгой Александровной.

— Сердце, видно, у парня горит, минуты не может усидеть на месте, — шепнула Ольга Александровна. — Плохо вы, старики, заботитесь о своем начальнике. Может, ему и поделиться-то не с кем. Один ведь, как перст один.

— Так-то так… Дело-то больно щекотливое, — почесал затылок Сулейман.

— А вы болячки-то не касайтесь… В таких случаях человеку горше нет, как одиночество, а вы покажите, что он не одинок.

— Га!.. — тряхнул головой Сулейман. — Умное слово сказала, Ольга. Что, если мы с Матвеем на охоту возьмем его?

Зал гремел аплодисментами. Это Муртазин сказал, что переходящее знамя Совета Министров ТатАССР и в этом году остается за «Казмашем». Отвлекшись разговором о Назирове, Сулейман не расслышал, что тот сказал, но присоединился к общим хлопкам. И стал уже внимательнее прислушиваться к докладу. Ничего говорит зятек, убедительно. И голос крепок. И движения размеренные. И в бумагу много не заглядывает.

Хотя дела завода, его завоевания и недостатки, хорошо были известны Сулейману, он почитал обязательным подводить итоги к большим праздникам. И память его крепко хранила их за все тридцать шесть лет. Да и как могло быть иначе. Ведь в этих итогах была вся его жизнь, жизнь его поколения. Если бы кто вздумал порыться в старых подшивках газет, то увидел бы Сулеймана Уразметова, неизменно шагающего со знаменем в руках во главе колонны с Заречной слободы. Успокоился он лишь после того, как сдал знамя из рук в руки сыну своему Иштугану, подобно тому как уступил ему свое место в президиуме. Теперь он провожает колонну до конца слободки, а там норовит, на пару с Матвеем Яковлевичем, скорее в лес поохотиться. Из этих прогулок по лесу, как сам он уверяет, возвращается помолодевшим, по меньшей мере, лет на десять.

В перерыве Сулейман поделился с Матвеем Яковлевичем пришедшей ему мыслью — взять Назирова с собой на охоту.

— Как по-твоему, га?

Прежде чем ответить, Матвей Яковлевич несколько раз перевел глаза с Сулеймана на Ольгу Александровну и обратно. «Хоть у тебя две головы, Сулейман Уразметович, а все же это затея не твоя», — словно говорила его лукавая усмешка.

Тут же отыскали Назирова. Он как ребенок обрадовался предложению стариков.

— Вот спасибо… Обязательно пойду!.. — оживился он. — У Алеши Сидорина есть прекрасное охотничье ружье. Даст без всякого.

К Погорельцевым подошла Лиза Самарина. Она была приодета, лицо веселое, глаза блестят совсем как в дни молодости. Самарина поблагодарила их за подарки детям. Ее не было дома, когда они приходили.

— Дети от радости голову потеряли… Старший даже подержать не позволяет свои инструменты. «Я тебе, мама, шкаф сделаю», — говорит.

— Я еще, когда в самый первый раз зашел к вам, заметил — любит мастерить парнишка. Больно ловко держал он перочинный ножик… — сказал Матвей Яковлевич.

— Еще Гульчиру с Сашей найти надо, поблагодарить, — не скрывая своей радости, продолжала Самарина. — Сколько подарков нанесли от комсомола, что я даже поплакала на радостях. Давно не было в нашей семье такого веселья.

Прозвенел звонок, оповещая о конце перерыва. Начался концерт.

В зале стоял непрерывный хохот, когда на сцену вышли «машинные доктора» — Карим с Басыром — и стали изображать одного за другим рабочих механического цеха. Сулейман смеялся до слез, когда они начали представлять его беседующим с Погорельцевым: как он то выбрасывает руки вперед, то заводит назад, шлепает тыльной стороной правой руки по ладони левой, как ходит, выпятив грудь, — ну точь-в-точь Сулейман. Даже ноги, похоже, такие же…

Но вот, засунув обе руки в карманы, на сцену вразвалку вышел человек. Остановился посредине и, задрав голову, тихо засвистел.

— Аухадиев! — пронеслось по залу.

Кое-кто уже оглядывался по сторонам, — здесь ли он сам. Затеет еще скандал, с него станется.

Кончив насвистывать, «Аухадиев» вынул из кармана бутылку, опустошил ее и, хрюкая наподобие свиньи, на четвереньках уполз со сцепы.

Зал наполнился веселыми криками, смехом, аплодисментами.

После Карима с Басыром на сцену вышла Гульчира. Аккомпанировал ей Гена Антонов. Подняв крышку рояля и положив руки на клавиши, он притих, подняв влюбленные глаза на Гульчиру. Наконец та едва заметным движением наклонила голову. Пальцы Гены коснулись клавишей, и зазвучал первый аккорд. Гульчира не без умысла согласилась, чтобы он аккомпанировал ей, — хотелось помучить Назирова.

Пока она пела, Ольга Александровна тайком наблюдала за Назировым.

Пряча побледневшее лицо, он уткнулся лбом в спинку стула.

Когда Идмас узнала, что «этот сумасшедший старик Сулейман утащил» с собой на охоту Назирова, она ударилась в панику: рухнули ее планы… Сулейман либо сделает Назирова своим зятем, либо подстрелит его.

Перед глазами Идмас вставали картины одна ужасней другой. Она ругала себя за медлительность, робость, нерешительность. Бушевала. Плакала… О муже, о детях она и думать забыла. Бросив на попечение горбуньи Хадисы приехавшего в гости отца, она побежала к Шамсии. Влетев в дверь, она кинулась ей на шею и зарыдала.

Перепугавшаяся насмерть Шамсия, узнав причину истерики, сухо отрезала:

— Не строй из себя дурочку, Идмас.

Идмас с ужасом взглянула на нее. Этот старый Зонтик, эта откормленная на убой индюшка смеет так говорить с ней. Издевается над ее чувствами. Может, мечтает еще и Азата отнять у нее, ведьма!

Идмас готова была в ту минуту вцепиться в ярко-желтые, как крылья попугая, крашеные локоны подруги. Глаза ее метали искры. Ноздри трепетали. Она задыхалась от ярости. А Шамсия спокойно стояла против нее, продолжая насмешливо кривить рот. Ее взгляд как бы говорил Идмас: «Что, не обошлась без меня? Прибежала-таки! Мне ведь все известно, все сплетни на мой счет. Ну, да я на тебя не сержусь. Дивлюсь только твоей глупости. Кого убедили эти нелепые сплетни? Ну, дала пищу языкам, да надолго ли? Давно все стихло. Не поверили… А я вот припасла такое — сразу свалит с ног и тебя и Назирова. Но пока держу про себя. Не пригодилось бы для дела покрупнее…»